22 июня. Сегодня воскресенье. Хата, в которой мы живем, чисто выбелена и убрана украинскими вышитыми «рушниками». На окнах много цветов, на столе чистая тканая скатерть и стоит букет в расписанном глиняном «глечике»[99]. Земляной пол вымазан желтой глиной, и в углу образа увешаны венками и полотенцами. Мы занимаем одну большую комнату и вторую маленькую, а наши хозяева – кухню и кладовку, в которой спят. Они приветливые, хорошо к нам относятся. Кругом хаты сад, где растут вишни, яблони, сливы и перед окном большое развесистое дерево шелковицы. Перед хатой много посажено цветов, цветут бархатки, ноготки, настурция, мальва, посажены астры, пахнет мятой.
Мы живем очень близко от Днепра, куда бегаем каждый день купаться, кататься на лодке, называемой «дубом». Село красивое, много зелени, как в большинстве украинских сел. Земля здесь песчаная, малоплодородная, и крестьяне занимаются рыбной ловлей и плетением корзин, но зато они имеют хорошие луга. Наше село стоит не на главном Днепре, а на старом русле, называемом Старик, и отделяется от Днепра большим островом. Вдали хорошо виден высокий правый берег Днепра. Пьянящий запах реки, лугов наполняет воздух; дышится легко, хочется припасть к земле, ощущать ее влагу, запах трав, забыть о тоске. Смотришь на расстилающиеся просторы украинских лугов и не налюбуешься их далью. Я здесь живу привычной с детства жизнью, хожу босая по горячему песку, по-украински «балакаю» с девчатами и хлопцами, часами загораю на пляже.
25 июня. Стоят жаркие дни, и мы подолгу купаемся и загораем на солнце. По вечерам, когда спадает жара, мы вчетвером ходим далеко гулять и возвращаемся домой с большими букетами полевых цветов. Сегодня вечером из лагеря с папой приехал Лисицкий[100], командир дивизиона. Он молодой, подтянутый блондин. Я его встречала, когда была в Днепропетровске. Он женат, и его жена намного старше его. Теперь я узнала, что он раньше был женихом ее дочери, что на этой почве произошла семейная драма. Татьяна Ивановна бросила мужа, семью и уехала с Лисицким. Теперь с ними живет самый младший сын ее Шура, который учится в школе, одних лет с нами. Возможно, что когда-то она была интересной, но теперь, когда они вместе, то можно думать, что это мать с сыном. На днях они должны приехать. Мама оставила Лисицкого пить чай. Он был разговорчивым, веселым, и мама говорит, что таким она видела его первый раз: обычно он бывает серьезен и молчалив.
Познакомились мы и с папиным помощником и его женой. Он высокий стройный брюнет, с тонкими чертами лица, красивыми голубыми глазами и губами. Он красив. Его жена наружностью не блещет, но знает языки и много о себе думает, малосимпатична и ревнива, что плохо скрывает. У них маленький сынишка, как картинка хорошенький, похожий на отца. Мухин[101], несомненно, самый интересный в полку, большой рыболов и все свободное время проводит с удочкой. Напротив нас в хате живет наш комиссар Фомин[102] с женой и двумя мальчиками. Жена Фомина Гликерия Ивановна, славная простая женщина, бывает у нас каждый день и находит, что с нашим приездом стало много веселее; а ее муж Григорий Михайлович, типичный украинец с большими черными глазами, сильный, высокий, ленивый в движениях, тоже заявил, что с нами много веселее, чем с женами командиров, и что поэтому он присоединяется к нам. На берегу Днепра стоят привязанные большие «дубы», раскачиваясь на воде, и мы, подостлав коврик, лежим в лодке, читаем или разговариваем о чем-нибудь, прислушиваясь, как шумит вода, ударяясь о дно лодки. Обычно Днепр бывает спокоен, тих, и в его глади, как в зеркале, отражаются зеленые берега. По вечерам, когда гаснет вечерняя заря, по Днепру тихо скользят лодки и волны отливают серебром. Но бывают дни, когда Днепр меняется. Он становится свинцовым, а быстрые волны, набегая одна на другую, с шумом бьются о берег. С криком над водой носятся чайки, и к воде все ниже гнутся ветви зеленых верб.
26 июня. В ночь под Ивана Купала[103] мы решили на острове жечь костры и плести венки. Фомины и Сергеевы (папин завхоз) присоединились к нам. Когда настал вечер, Фомины взяли большую лодку, Сергеевы тоже, и мы, немного покатавшись по Днепру, переехали на остров. С нами были Боря и Алеша. Ночь была темная, но звездная, все небо было украшено яркими мигающими звездами, которые горели в темном небе разноцветными огнями. Катя, я и мальчики, углубясь в кустарник, искали сухие ветки для костра, а когда ярко разгорелся костер, мы с Катей рвали цветы и плели себе венки на голову. В эту темную ночь густые ветки деревьев и кустов были причудливо странными. На большой поляне цвели ярко-желтые цветы, похожие на золотые звезды. Мы таких раньше не встречали, и они нам казались таинственными цветами, цветущими только ночью. На берегу, разгораясь, пылал большой костер, и алые отсветы пламени дрожали на бледной листве низко склонившихся к воде ив. Красным светом костер озарял вокруг темноту, но там, куда этот свет не проникал, было еще темнее.
В эту ночь, полную старых легенд, невольно думалось, что там, далеко, в сумраке таилось что-то настороженно непонятное, неясное, пугливо смотрящее из темноты большими загадочными глазами, а заколдованные цветы медленно раскрывали свои венчики и пряно пахли. Из воды по временам будто светились зеленые манящие глаза русалок. Они молчаливо всплывали, едва плеснув, из темного спокойного Днепра, качаясь на ветках прибрежных ив, таких же бледных, как длинные зеленые русалочьи косы. Но когда я приближалась к горящему костру, к людям, сидящим у костра, все призрачное, сказочное исчезало. Катя и я в венках из цветов были сами похожи на русалок, прячась в ветвях или бегая по лугу с мальчиками, которые нас догоняли и искали. Нам было весело прятаться в зелени, перекликаясь, и тихо, неслышно скользить между стволами деревьев, растворяясь в темноте. Когда костер догорал, мы прыгали через потухающий огонь. Фомин был очень весел, все время шутил, смеялся, бегал с нами, и больше всех оказывал внимание Кате. Прыгая через костер, он предлагал целоваться, как это принято в украинских деревнях, но мы это отклонили. Сидя на берегу Днепра и глядя на блестящую, бегущую по воде дорожку, мы, сняв венки, бросали их в воду, следя, как темная вода их далеко уносила. Сергеев[104] ухаживал за мной, называл меня «ясной звездочкой», а Катя совсем очаровала Фомина в эту сказочную ночь, и он не спускал с нее глаз.
29 июня. Сегодня папа приехал к обеду, и не один, а с Лисицким. Снова Лисицкий был весел, с нами шутил и, выпив за обедом крепкого сладкого меда, беспричинно много смеялся. После обеда, когда жара начала спадать, Лисицкий предложил мне покататься верхом. Когда привели лошадей, он подсадил меня на лошадь, и мы поехали. Вначале Лисицкий отнесся недоверчиво к моему умению и слегка подсмеивался надо мной, но, когда мы с ним проехали 8 км, он был удивлен и восхищен моим умением сидеть в седле. Мы крупной рысью и галопом неслись по дороге среди полей по направлению к лагерю. Ветер развевал волосы и приятно освежал. Въехав в небольшой лесок, мы пустили лошадей шагом среди лесной дороги. В лесу было тихо, пахло сосной, попадались небольшие рощицы белых берез. Где-то высоко в ветвях куковала кукушка. Наши лошади шли рядом, и мы разговаривали. Он мне рассказывал об охоте и предложил как-нибудь пойти с ним на перепелов. Я сказала, что люблю лес и хотела бы попасть на настоящую серьезную охоту. Как все охотники, он любит природу и чувствует ее красоту.
Но вот лес сменился полями, во ржи кричали перепела, а солнце все ниже клонилось к закату, и чувствовалась наступающая вечерняя свежесть. Мы поехали опять рысью. Потом, спустившись к Днепру, перешли на шаг и медленно ехали по песчаному склону вдоль берега. То выше, то ниже брели наши лошади среди песчаных холмов, а внизу искрился Днепр, и заходящее солнце розоватыми отблесками играло в воде. Домой вернулись, когда совсем стемнело, и застали там гостей. «Большое спасибо за удовольствие, которое я получил от поездки с вами, – сказал Лисицкий. – Я не предполагал, что вы так хорошо ездите и такая интересная собеседница, а главное, так любите природу». Мы присоединились к гостям и, напившись чаю, решили покататься на лодке при луне. На Днепре было тихо, от луны бежала по воде серебряная дорожка. Мы разместились на двух лодках, которые плавно скользили по реке. Жена командира дивизиона Гордейко пробовала петь. Мы смеялись над остротами Гордейко. Он неинтересный по наружности, но достаточно остроумный, и язык у него ядовитый. Вечером я втайне грустила опять и опять думала о Павлуше. Мне кажется, что его увлечение Катей не серьезно. Но, может быть, это только пустая надежда?
