Так вот, будь у неё права, и не пришлось бы тогда Назырову её ждать.
Впрочем, и эту проблему можно было решить. В конце концов, и она худо-бедно научилась бы ездить. Или придумала бы какую-нибудь капризную женскую отговорку, по которой она запрещает сыщику дожидаться её после работы. Вплоть до прекращения доступа к телу. Хотя до тела у них дело ещё не дошло. Но тот час был недалёк. Хуже было другое. Из-за работы в «порту» у Насти для личной жизни практически не оставалось свободного времени. Но это был приличный заработок, и из-за всё тех же проклятых денег терять его она не хотела. Назыров, конечно, всем был хорош, но где была гарантия, что он на всю жизнь. А мысль о том, что можно бросить всё ради любимого, ей и в голову не приходила. За этим будьте любезны к романтикам. В итоге она всё-таки потребовала, чтобы Игнат поклялся, что больше никогда не будет её ждать после работы у библиотеки, когда она потная (враньё!) и грязная (ещё раз враньё!) после уборки уходит домой.
Игнату поклясться в чём-то женщине было раз плюнуть. Его всегда смешило требование клятв вне зависимости от того, от кого оно исходит, и даже в голову не приходило их соблюдать. И это касалось не только клятв женщинам. Он в целом с большой иронией относился к всевозможным ритуалам принесения письменных и словесных обязательств. Даже когда служил в армии, в день принятия присяги не удосужился вместе со всеми хотя бы для вида открывать рот, хотя, не желая неприятностей, бумажку о принятии присяги подписал. И это было более чем странно для человека, работающего в органах. Впрочем, его самого это никак не смущало. Он верил, что, как бы законами не пытались манипулировать, они всё же задумывались для защиты справедливости. Хотя, как известно, дорога в ад тоже вымощена благими намерениями. И поэтому себя Назыров считал не столько стражем закона, сколько справедливости. А клятвы, личные и прилюдные – это или для показухи, или для дураков. Впрочем, что касалось слова, данного Насте, то его сдержать не составляло никакого труда, хотя удивляла Настина настойчивость, а некоторые наблюдения заставляли думать, что библиотека куда более занятное учреждение, чем кажется.
А ещё Кравчук наврала, что по вечерам обычно занята, потому что учится на сисадмина, не всю же жизнь ей полы мыть. Назыров, мягко говоря, не врубился, что это за профессия такая – «сисадмин», а Настя с ноткой превосходства пояснила, что так сокращённо называют системных администраторов. И придумали это не у нас, а за границей. Игнат поблагодарил бога, что название его должности тоже не сократили, а то был бы он «опоттиотпом», то есть оперуполномоченным отдела тяжких и особо тяжких преступлений. Или, скажем, для простоты «опотопом», что и короче, и произносится легче.
* * *
А Михалёв меланхолично сидел на толчке и плевал на дверь туалета. Он скрывался от жены. Она у него была красивая, но сварливая, и в минуты плохого настроения буквально изводила его глупыми придирками. В первые годы супружеской жизни он просто сбегал из дома и напивался, но от этого становилось только хуже. Ведь рано или поздно он возвращался, и тогда его благоверная отыгрывалась за всё по полной программе. Это на нём-то, Клёпе, которого побаивалась вся братва. И, самое смешное, он терпел, хотя особенно сильно свою бабу не любил. С ней было хорошо в постели, её не стыдно было показать пацанам, но что касается любви, то этого между ними не было. Правда, сынишка у них подрастал славный, который, слава богу, не подозревал, что папа связан с криминальным миром. Клёпа этому был рад. Вот и терпел жену ради сына, чтобы у того и жизнь была нормальная, и детство не без отца, как у него самого. Потом Клёпе надоело уходить из собственного дома, и он начал демонстративно запираться в туалете и читал там газету или глупо развлекался, плюя на дверь. Последний плевок вообще расплылся забавной кляксой, но Михалёв даже не обратил на это внимания. Он думал о том, как ему, в конце концов, разрулить убийство Колибри. Дед, похоже, совсем разнюнился из-за этого пацана, и проку от него, кроме ломания карандашей, было никакого, зато стружку с подчинённого мог снять по полной программе. Поэтому хочешь – не хочешь, а расследованием приходилось заниматься, теша себя иллюзорной надеждой, что дедова блажь пройдёт, и он выкинет покойника из головы.
Именно во время этих туалетных размышлений Клёпу осенила неожиданная мысль. Он вдруг подумал, что, может, убийство Колибри вообще было случайностью. Да и в самом деле, кому нужен студент из небогатой семьи? Кому и зачем понадобилось убивать этого по московским меркам малоимущего парня, у которого даже не было личных врагов? Другое дело Скрепкин. У того и деньжата водились, и дела он в своей библиотеке крутил по-тихому нехилые. Так, может, целью разборки был он, а убитый парнишка случайно попался под руку?
И Клёпа снова вплотную занялся Скрепкиным. Но не как подозреваемым в убийстве, а, наоборот, как возможной жертвой.
Несколько его ребят, не поднимая шума, начали трясти тружеников «Жемчужного порта» и некоторых его завсегдатаев, но ничего не обнаружили. Ни признаков междоусобных конфликтов, ни наездов на Скрепкина со стороны. А вот его биография оказалась интересней, чем на первый взгляд. Выяснилось, он вырос, как и Клёпа, без отца, но, в отличие от него, в интеллигентной семье с матерью и бабкой, которые, подобно таким же, как и они, вовсе не жировали ни при социализме, ни при перестройке, ни в постперестроечный похмельный период. Поэтому настоящим чудом стало упавшее с небес наследство, резко улучшившее уровень жизни Скрепкина и его здравствующей бабули. Удивительным было то, что покойной благодетельницей оказалась безвестная старушка из дома престарелых, до последних месяцев жизни не имевшая ничего, кроме полусъеденной древесным жуком избы в деревне, но внезапно ставшая владелицей сети мебельных магазинов, правда, вскоре проданной. А это, в свою очередь, не могло не увеличить её же и без того крупный и тоже недавно открытый счёт в банке. Михалёв сделал закономерный вывод, что старушка была подставным лицом. И насколько ему удалось узнать, она не только не была родственницей Скрепкина, но и никогда с ним не встречалась, поэтому оставить тому всю свою собственность могла только по чьему-то указанию. Оставалось всего-то узнать, по чьему. Кто был благодетелем библиотекаря? У его покойной матери и бабки ничего и никого не было. Значит, оставался отец, о существовании которого в жизни Скрепкина говорила только запись в свидетельстве о рождении. Там значился некий Алфёров Виталий Викентьевич, русский. А таких Алфёровых по Союзу было хоть пруд пруди.
Но была одна маленькая зацепка. И помог её найти не кто иной, как Дед. Скрепкин родился в Подольске в год Московской Олимпиады 1980, когда в канун важного международного события из столицы шуганули по максимуму всех блатных, приблатнённых и просто неблагонадёжных. И как раз в олимпийский год в этом подмосковном городке была совершена серия дерзких квартирных краж, которые приписывали молодому ещё тогда вору Фире, а по документам – Алфёрову Виталию. Правда, отчество Дед не помнил. И, как потом ходили слухи, тот уже со временем заматеревший и ставший уважаемым вором Фира через много лет был уличён в краже «общака», но так и умер, не успев сознаться, где он его заховал. Всё в этой истории сходилось как надо, но Деда смущало, что Владик уже пять лет как владеет наследством, а Фира четыре года как умер, но на Скрепкина до сих пор никто не наехал. А поиск украденного «общака» срока давности не имеет.
Впрочем, по правде говоря, Хвыле было наплевать на пропавший чужой «общак». Он только пожимал плечами и ворчал, что не надо было быть лохами. Но поскольку смерть Жени могла каким-то непостижимым образом оказаться следствием поисков воровских денег, он приказал Клёпе перетереть эту тему со знакомыми пацанами. Но действовать осторожно и Скрепкина не подставлять. Он за отца, который его не воспитывал, не в ответе. Да и вообще ему, Деду, давно следовало самому поговорить с этим Владиком с глазу на глаз и расставить все точки над i.
