Выход в свет диптиха ничего, кроме головной боли, Пашке не принес. Конечно, было приятно ощущать на себе внимание и читать положительные комментарии к его части сборника, но, помимо хвалебных отзывов, ему приходилось знакомиться и с абсолютным неприятием его точки зрения. Часть читателей, не затрудняя себя попытками вникнуть в суть, просто поливала его и отца грязью, как будто мнение его сестры равносильно приговору верховного, чуть ли божьего суда. Это хотя, с одной стороны, и смешило своей глупостью, с другой, не могло не раздражать. Впрочем, комментарии он вскоре перестал читать: вне зависимости от их направленности они повторяют сами себя. Только иногда Нинка, не пропускавшая ни одной строчки, написанной в его адрес, и реагировавшая куда более эмоциональнее Павла, заставляла его читать наиболее вопиющие перлы.

Самая смешная ситуация, по мнению Пашки, возникла, когда ему вместе с Ленкой пришлось присутствовать на презентации диптиха. Он вначале даже не поверил, что издатели решатся на такое, потому что было бы, по меньшей мере, странным увидеть авторов, сидящих за одним столом, поскольку, по версии одной части читателей мужчина был насильником, а женщина жертвой развратных действий, а, по мнению других, баба была клеветницей, а мужик жертвой оговора. Правда, рассадили их с Ленкой по разным столам в противоположных углах. Но идея себя оправдала. Пришло много народа, и дело чуть не дошло до драки. А в итоге к обоим авторам выстроились две очереди читателей, желающих получить, кто от брата, а кто от сестры надпись на книге. Впрочем, были и те, кто выстаивал две очереди и то ли всерьез, то ли ради хохмы обзаводился обоими вариантами авторских подписей. Хотя от Пашки, в принципе, было проку как от козла молока. Если Ленка что-то импровизировала и надписывала книгу в зависимости от настроения и личности обратившегося, то Павел отделывался от всех стандартным «С уважением от автора».

Положительным моментом было то, что приблизительно через полгода Павел почувствовал, что написанная с натугой книга принесла ему, если не славу, то приличные деньги. На них можно было какое-то время жить, не горбатясь ради заработка. Впрочем, Пашка бездельничать не любил и только чисто теоретически во время приступов хандры подумывал о том, чтобы отвалить куда-нибудь на год-два с Нинкой или, если госпожа Богуславская не согласится сделать перерыв в карьере, с какой-либо другой, более покладистой бабой. Хотя было бы предпочтительнее все-таки поехать с Нинкой.

Пашка блаженствовал. Нинка уехала куда-то в русскую глухомань на съемки очередного псевдоисторического сериала о лапотной России. Павел какое-то время мог свободно отдохнуть и расслабиться. Нинка, конечно, отличная баба, но все хорошо в меру, а в связи с Пашкиной книжкой у нее, похоже, что-то переклинило в голове, и она начала его убеждать, что он и в самом деле писатель и вовсе не должен почивать на лаврах, а писать и писать дальше. А на хрена ему, специалисту по компьютерам, чувствующему себя вполне уютно в мире информатики, еще и эта обуза. Да, у него действительно оказался хороший слог, но разве этого достаточно? Писателю должно быть что сказать. А одних воспоминаний для этого мало. Он когда-то прочитал у кого-то, что практически любой грамотный человек способен написать за свою жизнь вполне приличную книгу, но это не делает его писателем. И с этим Пашка был совершенно согласен.

…Кто-то зазвонил в дверь. Павел раздумывал, открывать или нет. Он никого не ждал, случайные гости его абсолютно не интересовали. Сидеть одному и пить джин с тоником было в сто раз лучше. Но кто-то был упрям и продолжал трезвонить. Пашка с любопытством выжидал, когда же у этого доставалы кончится терпение. Ведь, по логике, он давно уже должен понять, что дома или никого нет, или его визит не к месту. В конце концов, Павел мог быть в ванной, спать или заниматься сексом. Наконец, дверь оставили в покое, и Пашка удовлетворенно хмыкнул. В этот момент затренькал мобильник. Павел отхлебнул хороший глоток джина и соблаговолил ответить.

– Тебе что, лень поднять задницу и открыть дверь? – услышал он раздраженный голос сестры.

Пашка матюгнулся и, как на казнь, пошел впускать Ленку. Надежды на хороший спокойный вечер в обществе Бахуса развеялись как дым. Все-таки не попробовать отстоять свое гражданское право на законный отдых Павел не мог и, открыв дверь, загородил сестре вход.

– Чего тебе надо, клеветница?

Ленка, не отвечая, молча отодвинула его в сторону и прошла внутрь.

– Ага, – удовлетворенно констатировала она, увидев бутылку, – братишка, как и ожидалось, в своем репертуаре. А где же твоя сожительница-кинозвезда? Куда она смотрит?

Пашка рассердился.

– Тебе-то какое дело? Ты вообще, что, белены объелась? С чего вдруг пришла ко мне изображать мамочку?

Ленка рассмеялась.

– Дурачок, успокойся. Как бы плохо ты ко мне не относился, а все-таки я практически твоя единственная родня. И каким бы балбесом и пьяницей я тебя не считала, все же я – твоя сестра. А цирроз печени – неприятная штука.

Пашка веселье не поддержал. Честно говоря, после совместной работы с Ленкой над книгой он не мог отделаться от угрызений совести. Ему почему-то казалось, что в чем-то, несмотря на справедливость и своевременность написанного, память родителей он предал. И само его решение не по собственной инициативе, а под влиянием Ленки написать книгу-опровержение казалось теперь… ненормальным. Задним числом жалел он и том, что только способствовал рекламе ее произведения. Ведь клевета всегда звучит громче и достовернее правды, которая просто в силу своей сущности обыденна, а поэтому неинтересна. Да и слышат ее только единицы. Поэтому после того, как диптих вышел в свет и необходимость в прямом общении с сестрой отпала, Пашка не видел никакой причины продолжать с ней отношения. Обиду, нанесенную ею чести их родителей, он не простил.

– Ты мне здесь языком-то не мели. Говори, что надо, и уходи, – раздраженно бросил он.

– Да, Пашенька, – умильным голосом промурлыкала Ленка, – бог с тобой. Не злись. Если хочешь, можешь рассматривать мой визит, как первый шаг к восстановлению дипломатических отношений. Я ведь не прошу тебя, чтобы ты меня любил. Не хочешь, так и не люби на здоровье. Просто зачем, чтобы страдали и другие люди?

Пашка удивленно посмотрел на сестру.

– Какие-такие люди?

– Все-таки ты впрямь дурачок. Впрочем, как и все мужчины. А про Борьку ты забыл? Про своего племянника?

Пашка и в самом деле про Борьку забыл, а ведь, кроме Ленки, он оставался его последним кровным родственником. Не то чтобы он его особо любил, но все-таки, признавая факт его существования, хочешь не хочешь, выделял племянника среди остального населения земного шара. Мальчишка он был хороший, и Павел всерьез считал, что, если он сам так и не обзаведется детьми, то Борька станет его наследником. Но не съехидничать в связи с этим в адрес Ленки не смог.

– Ты уже начала беспокоиться, как бы я сыночка твоего не лишил наследства? Не рано ли об этом? Я, если водка не погубит, могу протянуть еще много лет, да еще и собственных детишек наделать.

– Боже упаси, Пашенька, – даже всплеснула руками Ленка. – О каком наследстве ты в твои годы говоришь? У тебя ведь, можно сказать, только жизнь начинается. Я имею в виду совсем другое. Ведь Борька тебя любит и с удовольствием с тобой встречается. Но ведь дети всегда хорошо просекают ситуацию. И то, что мы ведет себя друг с другом как кошка с собакой, вряд ли укроется от его внимания. Вот я и хочу, чтобы, по крайней мере, внешне между нами, оставшимися Залесскими, все выглядело благопристойно.

– Ах, благопристойно, говоришь, – Пашка саркастически усмехнулся. – А что будет, когда сын прочитает твой перл, из которого узнает, что его дядя и дедушка – растлители малолетних?

Ленка помолчала, и на ее лице неожиданно появилось безмятежной выражение.

– Боря – уже большой мальчик и все понимает. И я дала ему наш диптих прочитать.