– Ты знаешь, Дух, – сказал я, – открою тебе ужасную тайну. – Я сделал страшные глаза: – Я это знаю. Но чувствую себя вполне неплохо. Люди ведь разные. Есть среди них волки, крысы, кролики, обезьяны. А я – сволочь. Но если сволочь может жить с обезьянами, то что мешает им жить с ней?
– А я кто, по-твоему? – усмехнулся Дух. – Кролик?
– Ты, брат мой, волк, иначе бы ты не согласился мне помочь.
Дух непонимающе на меня посмотрел. Конечно, он не мог знать, что в этот момент я вспоминал волка Сему и его реакцию, когда я попросил его погонять Машку для острастки по лесу. Он вначале не соглашался, говоря, что у них не принято пугать беременных самок, но я объяснил, что мне это нужно потому, что пережитый страх пробуждает в человеческих самках подавляемую беременностью тягу к спариванию. И в итоге мы оба останемся в выигрыше. Сема, по-волчьи усмехнувшись, согласился.
Мне показалось, что Дух начал отходить, моя психотерапия подействовала. Но начинавшееся в нем успокоение вдруг вновь исчезло.
– Зверек! – заговорил он. – Ты не просто сволочь. Ты очень хитрая сволочь. Ты почти меня убедил. Хотя готов сознаться, что и без твоих речей я думал похоже. Меня не нужно было уговаривать. Я согласен с тем, что быть киллером – это та же работа, только грязная. И если бы меня мучили колебания по разряду нравственности, я бы на нее не согласился. В той, другой моей жизни я как-то со своими ребятами заблудился в джунглях и попал на территорию противника. У нас было мало шансов выжить, и мы решили, что в случае чего раненых не понесем, а будем добивать. Нас было семеро, а вернулись четверо. Из не вернувшихся троих никто не был убит противником, они были ранены и не могли идти. И добили их мы. Никто из них не просил пощады. Так что старушку-божий одуванчик, как я и сейчас считаю, я убил из милосердия. А твоего толстосума-буржуина вообще было убрать несложно, у него и охраны-то толковой не было. Да ты мне еще насвистел, какой он гадкий, нехороший, жадный Бармалей. Тоже наврал, небось. Сознайся, Зверек.
Я неопределенно качнул головой.
– Вот-вот, – удовлетворенно в ответ кивнул Дух. – Я так и полагал… А убивать из снайперской винтовки легко. Это как смотреть в кино. Снайпер человека напрямую не видит, а только через визир. Он тебя отделяет от цели и делает ее, как бы это сказать, более виртуальной. Кроме того, ограничено поле зрения. Стрелок видит цель через маленькое окошечко. И если он не извращенец, то не разглядывает лицо, а смотрит, например, на пуговицу пиджака, в которую собирается выстрелить. А после нажатия курка пораженный объект из поля видимости часто исчезает. Выстрел отбрасывает его в сторону.
Дух замолчал, я ждал продолжения.
– Я смирился с угрызениями совести, – начал по новой он, – которые давили на меня после этих убийств. Но он не тяжелей, чем от убийств на войне. Однако я не могу мириться с угрызениями совести за преступление, которое не совершал.
– Объяснись, Дух, – не без удивления попросил я.
– Ты этого хочешь? – с явным злорадством поинтересовался Дух. – Хорошо. После того, как я убрал твоего Тимура и получил деньги, я, как ты знаешь, занялся своей болячкой и уехал в Штаты. И пробыл там несколько месяцев, за которые отключился от всего, что здесь было. Мне было не до того. А потом вернулся и какое-то время жил надеждой, что все обошлось, и я могу начать новую жизнь, в которой тебе не было бы места. Но лейкемия вернулась. И парадоксальным образом вернулся и ты. Ты знаешь, мы в нашем трио с Кимом не задаем лишних вопросов. И я понятия не имел, что Машки больше нет. Все-таки прошли месяцы. Мне об этом случайно рассказал Кимирсен. Я пришел в ужас. Такая молодая и красивая девчонка, да еще, как выяснилось, беременная. Я подумал, попала в аварию, и спросил, как это произошло. И Ким рассказал, что ее начал преследовать какой-то маньяк. Он и до этого пытался ее убить и, в конце концов, несмотря на ментовскую охрану сумел проникнуть к ней в дом и зарезать.
Дух встал и заходил по комнате.
– Зверек! Машку, получается, убил я!
– Что, правда что ли? – сделав удивленные глаза, спросил я.
И я невольно вспомнил дни, когда Машка была жива. После тяжелого разговора с Нинкой, когда она четко дала понять, что не намерена продолжать наши странные отношения втроем, я почувствовал себя загнанным в угол. У меня были две женщины, которых я по-своему любил и, в принципе, предпочел бы не расставаться ни с одной из них. Но из-за глупых обывательских стереотипов я мог выбрать только одну. И ею могла стать только Нинка, которая мне была нужна не только как женщина, но и как трамплин. Но Нинка ни за что бы не согласилась выйти за меня замуж, если мне пришлось бы оставить женщину с ребенком. Что мне было делать с Машкой? Я и раньше-то в глубине души считал, что возникающая с каким-либо человеком проблема кардинально исчезает в одном случае. Когда исчезает сам человек. Был – и нет. И проблемы нет. Мне даже казалось, что во фрейдистском толковании в поставленной мной инсценировке преследования Машки маньяком таилась тайная жажда ее смерти. Но я отлично укрывал ее от всех. Хотя ни она, ни менты не сомневались, что ее всерьез хотят убить. Так почему же не оправдать эти ожидания? Висящее на стене ружье в конце истории должно выстрелить. Кроме того, я обоснованно опасался, что умница Скворцов задаст себе резонный вопрос. Почему Хлопотун удачно исчез, так и не достигнув своей главной цели, гибели актрисы Пономаренко? Выходило, что по моему сценарию у нее не оставалось шансов выжить. Мне, конечно, раньше никогда не приходилось этого делать, но, может, стоило попробовать себя в роли маньяка? Да, Машка замечательная женщина, но ей, к сожалению, не оказалось места в моей жизни. И что же? В мире постоянно гибнут хорошие люди. Изменит ли Машкина смерть что-то к худшему, если в результате два других человека обретут свое счастье?
И я снова стал разрабатывать план. Это оказалось не так просто. Нужно было, чтобы поверили, что Машку убил маньяк, а не кто-то другой, в том числе и я. Малейшее сомнение – и менты могли докопаться до моей связи с Ниной. Убийство одной женщины ради другой – мотив известный и намного более правдоподобный, чем история про душегуба из триллера. Можно было, конечно, смириться с существующим положением вещей, оставить и Нинку, и Машку. Две бабы с возу – кобыле вдвойне легче, но это было бы для меня проигрышем, уступкой обстоятельствам. Это меня не устраивало. Не устраивало настолько, что я смирился с мыслью: мне придется воткнуть Маше нож в грудь. Я старался об этом не думать, но последовательность событий неуклонно наводила на мысль о такой развязке. Я все чаще представлял, как нахожу ее лежащей на полу с букетом цветов в руках и ножом в груди. Как ту старуху… После смерти Тимура, когда все, наконец, решили, что это – результат неудачного покушения на Машку, милиция начала буквально рыть носом землю и, насколько это было возможно, тщательно Машку охранять. На мое счастье, им и в голову не приходило подозревать Духа, да и вообще они не особенно интересовались моими друзьями. Кстати, спасибо покойной старушке. Дух тогда ее очень своевременно кокнул. Кому теперь могло прийти в голову связать ее смерть и Машкины преследования с отставным майором ФСБ? Хотя я немного опасался, что, получив в вещдоки две пули, выпущенные из карабина иностранного производства, менты задумаются и поинтересуются прошлым Духа. Но этого не произошло. А его «Windrunner», понятное дело, нигде официально не фигурировал. И, как это бывает, постепенно интерес ментов к этому «висяку» в отсутствие новой информации и звонков от маньяка стал сходить на нет. Не того калибра была Машкина персона. Они не подозревали, что «маньяк» в это время лечится в Америке. Произнеся по телефону после убийства Тимура сакраментальную фразу «в следующий раз я не промахнусь», он посчитал дело сделанным и укатил. Дух предлагал мне продолжить поддерживать какое-то время накал страстей и звонить от его имени и даже совал мне свою «квакалку», делающую его голос пугающим, но я не рискнул. Побоялся, что разница все-таки будет заметна. В итоге это только помогло. Менты продолжали Машке говорить, что продолжают поиски. Можете представить ее положение. Я, конечно, не мог ее не утешать и не поддерживать, хотя чувствовал себя как палач, объясняющий приговоренному к смерти, что казнь это не больно. Но эти чувства были не самым трудным испытанием, намного сложнее оказалось продолжать любить человека и в то же время вынашивать план его убийства. Видимо, внутри нас существует какой-то механизм, препятствующий сосуществованию двух этих противоположных императивов. Но я как-то справился. И даже был с Машкой чуток и нежен, как бы прося извинения за вынужденную жестокость.