Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Из-за чахлого ольшаника выглянула чистая, с редкими островками кустов прогалина, дальше - тростниковые заросли. На прогалине там и тут лужи, темная полоска воды в тростнике. Невольно остановилась. Озеро.

Сразу, как только ступила на прогалину, почувствовала, как прогнулась, зыбко закачалась под ногами топь - вот-вот прорвется. Тут обычно стояла вода, просто за лето сошла немного, сушь была такая! Холода прихватили лужи ледком, кочки затвердели - потрескивают, лед кряхтит, лопается.

Чувствуя, как прогибается под ногами зыбкая тропка, невольно пошла осторожнее, чтобы не провалиться. Тут же спохватилась, устало подумала: теперь все равно, прорвется не прорвется, бояться нечего. И все же ступала осторожно...

Ну, вот и все. Сейчас... Там, за тростниками... А тростник - перед лицом... Шаг, еще шаг... Тишина какая... Нигде ни души... Никто знать не будет... "Не поминайте лихом, мамочко, татко!.. Не суди, боже, ты же видишь, иначе нельзя!.." Шла как во сне, провалилась одной ногой по колено, еле удержалась на кочке, двинулась дальше. Вот уже тростник, он почти всюду в воде. Надо поискать сухих кочек, подобраться к глубине...

Там, где "око", говорят, провалилась церковь. Было ровное, сухое место, а провалилась церковь, и стало "око" - озеро. Не такое, как всюду, - без дна...

Вот тут, возле лозового куста, посуше... Можно подобраться ближе, за бережком - чистая вода. Глубина...

Почувствовала, как горит нога, взглянул а: на лаптях, на икрах черное тесто стынет. Вытерла краем свитки грязь - кожа красная, аж саднит от холода! И вода, видно, студеная!.. Не стоять, не думать, скорее - туда!..

Трясина прогнулась глубже. Вот-вот прорвется. Какая же она черная, ужасная, глубина "ока"! Удивительно - без дна!

Все речки и озера имеют дно, а тут - без дна! Потому оно такое черное, страшное! Недаром его черти любят!.. Только два-три шага... И все. И бездна!.. Показалось вдруг - что-то тянет туда, в бездну! Голову кружит!.. Ужас наполнил Хадоську, сковал холодом. Хадоська уцепилась рукой за сырую ветку куста - только бы удержаться!

Показалось, чувствует: оплывает, ползет вниз тропка ..

А то, неизвестное, страшное, все влечет, тянет в глубину, кружит голову... Хотела отойти, отбежать - и сдвинуться с места не могла. То, страшное, будто держало за руки, за ноги!.. "Мамочко, татко!" - застонала, закричала Хадоськз, но голоса своего не услышала. Голоса не было. Словно онемела! ..

Она шагнула, еще не соображая ничего. Чувствовала, что кто-то смотрит вслед, боялась оглянуться. Страх переполнял ее, но она шла. Топь оползала, прогибалась, шипела под ногами, но Хадоська не думала теперь о том, что может провалиться. Чувствовала позади только то страшное, что тянуло в черную глубину...

Она была уже недалеко от ольшаника, росшего вокруг прогалины, как услышала внезапно странный треск. Треснула сухая ветка, но она не поняла, что это. Неожиданный звук заставил ее прийти в себя, она встрепенулась и дико рванулась в сторону леса...

2

Отбежав от озера, Хадоська не сразу успокоилась. Долго бежала по ольшанику, боясь оглянуться, пока стала осознавать, где оказалась и куда надо идти.

Ни снегу, ни инея тут не было, и даже теперь густой лозняк казался удивительно темным. Место было глухое, хотя бы след где-нибудь попался на глаза. Она шла наугад, заблудилась совсем, незаметно подошла к самым Глинищам - за деревьями, совсем близко, на взгорье, увидела огороды, хаты.

Только тогда поняла, куда забрела, как отыскать Захариху.

Вот и темная, приземистая хата, которую искала. Черные окна, крыша нависла, зеленая, струпчатая. Над хаткой вьется дымок. Хадоська взглянула с подозрением, не увидит ли чего в том Дыму. Нет, дым как дым.

Хадоська стояла, отдыхая, чувствовала, как мерзнут ноги, но стучать не спешила. Постепенно сгущались сумерки, деревья темнели, сближались, надвигались плотной стеной.

Когда осмелилась наконец постучать, из хаты за дверью послышалось осторожное:

- Кто тут? - Голос был низкий, словно простуженный.

- Это я... - выдавила Хадоська.

- Кто? Не узнаю... Авдоля?

- Я... Хадоська...

- Какая Хадоська?

- Из Куреней,..

- Из Куреней?

В хате звякнул засов, дверь слегка приоткрылась, и в узком просвете появилась голова. Окинув взглядом пришедшую, женщина открыла дверь смелее и впустила Хадоську.

Сразу же, как Хадоська вошла, засов звякнул снова.

В хате было уже совсем темно, и Хадоська, словно слепая, остановилась.

- Вот тут - лавка, - потянув за рукав, посадила ее знахарка. Минуту она молчала, и это молчание показалось Хадоське долгим и зловещим. Хадоська вдруг почувствовала на себе взгляд, странный в такой темноте. Как знахарка могла что-либо видеть сейчас?

- Что у тебя? - просипела наконец женщина. - Болит что?

Хадоська почувствовала, что лицу стало жарко. Не могла вымолвить слова.

- А ты, если что такое... не д"май ничего!.. Не стыдись.

Хадоське снова показалось, что знахарка в темноте приглядывается к ней, чего-то ждет. Но, как и прежде, Хадоська молчала, смущенно, настороженно.

Знахарка словно ударила вопросом:

- Нагуляла?

Хадоська сжалась, сгорбилась. Чуть не сгорела от стыда, - показалось, знахарка смеется над ней! Хотелось вскочить, броситься вон. Куда угодно, только бы из этой хаты!

Куда глаза глядят! Глупая, пришла! Понадеялась!..

Но Захариха сказала с явным сочувствием:

- Что ж - дело молодое...

Она подошла к печи, сунула в огонь лучину. Зажгла свет на припечке. Хадоська недоверчиво всмотрелась в Захариху и немного успокоилась, ничего страшного, женщина как женщина. Не старая, не худая, лицо как у других женщин, нос широкий, не как у ведьмы. И волосы подобраны под платок. На щеке черное пятно от сажи...

- Не одна ты... Не первая и не последняя... - Захариха тоже внимательно взглянула на Хадоську. - Давно это у тебя? Месяц, два?

Хадоська, краснея, ответила. Знахарка успокоила:

- Ничего, не поздно.

Когда Захариха стала занавешивать одеялами оконца, посмелевшая Хадоська огляделась- огонь с припечка ярко освещал полати, накрытые постилкой, стол, на котором под скатертью горбиком обозначился хлеб. В углу над столом, обвешанные полотенцем, тускло поблескивали такие же, как и у всех, иконы. И все было такое же, как и у других, - и полочка с мисками у двери, и деревянное ведро на лавке, и небольшой старый сундук; только на темных, заросших мохом, с неровными щелями стенах много прядей сушеной травы. Да на полках возле печи - какие-то бутылочки...

- Глядишь, как живу? - перехватила ее взгляд Захариха. - Погано живу! Завидовать нечему...

Хадоська тихо покачала головой.

- Было время - жила! Да кончилось все! Дурости среди людей развелось!.. Не понимают, где добро. Слепые, как дети... На антихристов да душегубов этих, докторов, надеются!.. Надеются - и пропадают из-за них, потому что доктора только режут да травят... - Она заговорила доверчиво, шепотом: Приказ такой вышел, чтобы всех, кто нутром слаб, уничтожать. Чтоб, значит, порченых не было. Будто если кто занедужил, то и не человек! Я вон сколько таких больных вылечила, живут да бога и меня хвалят. Так начальники докторов тех злость большую на меня заимели, что я людей лечу... Не по закону,говорят,лечишь.Не имеешь права, мол, больных лечить, больных по закону нужно уничтожать!..

Хадоська слушала, сочувствуя несчастным: больных уничтожать приказывают, подумать только!

- Оттого грозить стали мне начальники. В тюрьму даже обещал отправить один шалопут из сельсовета... - Захариха вздохнула: - Тяжко, ой тяжко! Хоть в прорубь головой... - Она бросила взгляд на Хадоську, деловито спросила: - Принесла чего?

Хадоська, задумчивая, растроганная, не поняла:

- Что?

- Ну - чтобы заплатить за работу...

- А-а... Принесла...

Хадоська вынула из-за пазухи носовой платок с деньгами, выбрала все до копеечки, отдала. Сняла свитку, скинула дорогое сокровище - кафтанчик вышитый, протянула ей: скажет матери, что потерялся. Захариха, которая хотела было сосчитать деньги, схватила кафтанчик, нетерпеливо покрутила в руках, осмотрела. Кафтанчик, видно, понравился, - еще бы, такой кафтанчик, да не понравится! Захариха даже надела его, но тут же спохватилась, сняла, свернула.

83
{"b":"82484","o":1}