Третью квартиру в арендованном мною доме занимала молчаливая толстая особа лет сорока, которая предпочитала оставаться невидимкой. Я редко видел ее, по часто встречался с ее мужьями.

Когда она вела переговоры с миссис Скрабс насчет квартиры, рядом с ней стоял коренастый мужчина, по виду рабочий, с чемоданом в руке. Он не сказал ни слова, пока они разговаривали, и миссис Скрабс естественно решила, что они муж и жена.

Но недели через две коренастый исчез, и появился другой муж. Это был пожилой жокей; однажды в субботу, уходя из дома, он назвал мне двух лошадей, которые должны победить на скачках в Флемингтоне. Больше я его не видел.

Еще через две недели на горизонте появился третий муж. Это был весьма медлительный, грузный мужчина, склонный смотреть на вещи философски. Комбинезон его всегда был испачкан глиной, у него были толстые короткие руки с неуклюжими пальцами, и он курил трубку. Он поселился у пас, и я решил, что он и есть настоящий муж - он мне нравился.

- Приходится принимать жизнь такой, как она есть, - сказал он мне однажды. - Каждый человек сам за себя.

ГЛАВА 16

В один прекрасный вечер работяга муж не вернулся домой. Молчаливая женщина выждала два дня и поздней ночью скрылась с чемоданом и свертком в коричневой бумаге - в свертке, как потом выяснилось, было одно из моих стеганых пуховых одеял. В чемодане же, который она унесла, лежало несколько моих ножей, вилок и пастушка с отбитой рукой.

Я обнаружил эту пропажу, сверив подписанный ею инвентарный список с оставшимися вещами. Сидя в опустевшей комнате со списком в руках, я задумался о нечестном поведении этой женщины.

Я видел для себя нечто унизительное в необходимости проверять вещи по списку, когда жильцы съезжали с квартиры. Мне казалось, что это кладет какое-то пятно не только на квартирантов, но и на меня самого: делает меня жадным и подозрительным в их глазах. Я верил людям на слово, и в результате должен был без конца покупать подержанную посуду, чтобы заменить пропавшую.

- Большинство людей готовы тебя без штанов оставить, - философски сказал мне однажды работяга.

С некоторым злорадством я решил оставить его без сапог. Они остались в шкафу - новехонькая пара полусапожек фабрики Хью Томпсон, со штампом "высший сорт" на подошве; прекрасные сапоги ручной работы из мягкой, хорошо выдубленной кожи. Рядом с обыкновенными сапогами они - пахнущие новехонькой кожей, подбитые гвоздями, с подковками на каблуках, - казались аристократами. Черт с ней, с украденной пастушкой!

Я отнес сапоги к себе в комнату и поставил в гардероб; я решил взять их в счет квартирной платы за две недели, которую молчаливая женщина так и не внесла. И я считал, что поступаю справедливо, так как муж - законный или нет, - должен нести ответственность за долги жены.

Но работяга держался другого мнения. Он пришел в конце недели за своими сапогами. Я не утаил, что они у меня, но прибавил, что он, как фактический муж, живший в моем доме, несет ответственность за квартирную плату.

- Если каждый, кто переспит с бабой, должен считаться ее мужем, что с нами со всеми будет? - спросил он, красноречиво воздев руки к небесам.

- Не знаю, - ответил я.

- В тюрьму все сядем.

- За что?

- За многоженство.

- Вернемся к делу! - сказал я. - Вы должны за квартиру. Угодно вам заплатить?

- Я вам ничего не должен.

- Но вы жили здесь?

- Ничего подобного. Я просто заходил в гости.

- Я бы сказал, что вы несколько загостились, черт бы вас подрал!

- Что верно, то верно. Но ведь человеку надо же иметь крышу над головой.

- А как насчет барахла, которое она стащила?

- Стащила? - удивился он. - Неужто она прихватила ножи?

- Да, и пастушку тоже.

- Что? Ту дрянную штучку? Ну за это вы ей спасибо сказать должны.

Он помолчал, потом задумчиво произнес:

- Вот уж никак не думал, что она такая. Говорят, никогда не узнаешь женщину, пока не поспишь с ней. А выходит, что и поспав не узнаешь. Из моих вещей она никогда ничего не брала - но могу пожаловаться.

- Верно, ваших не брала, - подтвердил я. - Я, признаться, даже удивился, почему она не взяла сапоги.

- Ну, это понятно - ей пришлось бы объяснять следующему мужику, откуда они у нее. А самой ей они не нужны. Что же теперь делать? Мне нечем заплатить вам за квартиру. Я ей отдал все деньги, которые у меня были, Послушайте, верните мне сапоги. На кой черт они вам? Все вы, домовладельцы, одинаковы: из-за гроша удавиться готовы.

- Кто это тут домовладелец, черт вас подери? - рассердился я. - Я сам как рыба об лед бьюсь. А ну вас к черту с вашими сапогами! Только и смотрите, где бы что урвать! Ладно, забирайте!

Я достал сапоги из гардероба и поставил на стол:

- Вот, пожалуйста!

Мой гнев привел его в замешательство, но он справился с собой и взял сапоги.

- Хорошие сапоги, как по-вашему? - спросил он. - Я за них пятнадцать монет отдал.

- Высший класс, непромокаемые - лучше не бывает, - ответил я. Дайте-ка их мне. - Я взял у него сапоги. - Обратите внимание, как пристрочен язычок. Видите? Он доходит до самого верха. В таких сапогах можно стоять по щиколотку в воде, - ноги не промочишь.

- Как раз такие мне и нужны, - сказал работяга. - Я ведь целый день работаю в мокрой земле.

- Натрите их растительным маслом, - посоветовал я, - тогда кожа не затвердеет.

- Так и сделаю, - с готовностью сказал он. - Спасибо.

И, уходя, добавил:

- Вот что, я не из тех, которые любят урвать что-нибудь. Если вам надо будет выкопать яму для уборной, только скажите. Я выкопаю. И ничего за это не возьму. Она нас обоих облапошила, - меня на несколько фунтов, и вас тоже... что ж теперь делать!

Освободившуюся квартиру заняла буфетчица. У этой довольно полной женщины были черные волосы и невозмутимые глаза. Она обладала спокойствием человека, который видит правду и мирится с ней. Она прекрасно знала, что жизнь отнюдь не усеяна розами, она видела, как радостно вступают в нее люди и как жизнь их встречает. Звали ее Джин Оксфорд, работала она в баре небольшой гостиницы.

Пока я заносил некоторые сведения в ее расчетную книжку, она спокойно рассматривала меня. В ее взгляде не было любопытства, она не пыталась определить, что я робой представляю и как со мной следует держаться. Она рассматривала меня без всякой задней мысли, и я чувствовал себя с ней свободно.