В это время небо над горизонтом за лесом слегка потемнело. Более сентиментальному, чем остальные, Ивану вдруг почему-то вспомнилась и тут же забылась не имеющая никакого отношения к происходящему пушкинская «Сказка о рыбаке и рыбке». Откуда-то издалека послышались глухие раскаты грома. Но ни на эти раскаты, ни на далёкие и пока редкие сполохи молний, обещавшие через некоторое время грозовой дождь, не хотелось обращать внимания: пронесёт, поди… Тем более, что в настоящий момент непосредственно над головой сияло яркое солнце, в ближней части леса весело щебетали птицы. Вопросительные же паузы в этом щебетании до беззаботно расслабленного слуха людей просто не доходили.
День выдался поистине чудесный, и его можно было считать удавшимся. Все чувства и помыслы гостей Крутого Яра были устремлены в будущее, навстречу новой судьбе. Судьбе большой и, хотелось верить, прекрасной. А значит – счастливой…
Двенадцать лет спустя
(лето 2000-го)
Дальше этого места Иван Иванович читать не мог, как ни старался взять себя в руки. Устало откинувшись в кресле пассажирского самолёта, он пытался самостоятельно справиться с удушьем, всякий раз накатывавшем на него при вынужденном воспоминании о последнем, пожалуй, безмятежном дне своей жизни. Как ему верили в тот день самые близкие для него на свете люди – дети, жена, друзья! И, что же он наделал…
Рукопись книги, унёсшая за время её создания столько жизней и разрушившая столько судеб, лежала сейчас перед ним на откидном столике, готовая к публикации в окончательном варианте. То, что с некоторых пор являлось целью и смыслом всей его жизни, как он был убеждён в течение этих двенадцати трагических лет, подошло, наконец, к своему логическому завершению: через несколько недель его труд, изданный огромным тиражом на нескольких языках, разойдётся по Европе и Америке. Множество людей лучше поймёт суть происходящего в России, а он, наверное, станет одной из мировых литературных знаменитостей.
Но зачем ему теперь известность и прочие сопутствующие успеху атрибуты, когда не с кем всем этим поделиться? После гибели по его вине всей семьи – жены и двоих детей – Иван Иванович искренне желал для себя только одного: смерти. Но и умереть он не имел права до тех пор, пока не оставит погибшим достойного памятника. Лучшим же памятником в данном случае будет всё-таки изданная книга, ценой создания которой и стала, по жестокому раскладу судьбы, их жизнь. Поэтому он и летел сейчас на итоговую, для подписания окончательно согласованного сторонами договора, встречу с известным западным издателем, решившимся опубликовать, рискуя, кроме всего прочего, и финансово, за свой счёт столь острое, возможно взрывоопасное, произведение.
Напоследок, до запуска в печать, Иван Иванович хотел ещё раз прочитать рукопись, но дело никак не шло дальше пролога, начало которого казалось ему банально-высокопарным, продолжение – нудным и многословным, завершение – опять высокопарным. Не нравилось, а исправить он ничего, при всём желании, не мог. Ни одного более подходящего слова никуда вставить не получалось. Любое сокращение ухудшало фактуру. А финал посещения Крутого Яра вызывал удушье. Вот и сейчас всё опять поплыло перед глазами, послышался детский смех, затем – автоматно-пистолетная стрельба, крики, мрак…
Пассажиры салона бизнес-класса авиалайнера «Боинг-747», в котором после принятия неотложной медицинской помощи, потребовавшейся из-за сердечного приступа, дремал этот странный русский господин, пребывали в состоянии нездорового возбуждения. Происходящее некоторым, наиболее суеверным из них, казалось дурной приметой, и они готовы были требовать досрочной посадки, чтобы избавиться от проблемного пассажира, который,
при всём том, надо признать, внушал непреодолимый интерес к себе и притягивал всеобщее внимание окружающих.
Это был крупный холёный, совершенно седой, хотя и вовсе не старый, мужчина в элегантных, с круглыми стёклами, съехавших на самый кончик носа очках в золотой оправе. Дорогой, прекрасно сшитый костюм, золотая булавка с бриллиантом чистейшей воды на изящно-небрежно завязанном шёлковом галстуке, того же высокопробного золота, что и булавка, с точно такими же бриллиантами запонки на строго классических манжетах ослепительной белизны сорочки, и прочие детали его туалета в сочетании с манерами, которых враз не выработаешь, выдавали в нём человека не просто преуспевающего, а по-настоящему богатого. Сильные ухоженные руки время от времени судорожно сжимали подлокотники кресла, затем, слегка подрагивая, бессильно расслаблялись, выдавая тревожность сна их хозяина.
Позабыв, несмотря на поздний час, о собственном отдыхе, особо активные пассажиры усиленно гадали, кем же мог быть этот непонятный русский, такой крепкий с виду, а на деле – заурядный сердечник. Если это крупный банкир или промышленник, то почему без свиты? Нет, явно не из так называемых олигархов, коим везде чудится покушение и охрана для них такая же обязательная принадлежность, как для новых русских рангом ниже – толстая золотая цепь на шее. Да и видимое внутреннее благородное достоинство этого человека исключало его принадлежность к полукриминальной «новорусской» среде.
На современного российского чиновника тоже не очень похож: для этой специфической среды неприемлемо интеллигентен, даже, можно сказать, аристократичен. Тогда кто же всё-таки этот человек на самом деле? Артист, художник, литератор? Но мелким творческим деятелем он никак не выглядит, а все крупнейшие давно известны миру. Лицом ни на кого из них и близко не похож. Учёный? Нет, слишком уж роскошен внешне.
Лет сто-двести назад гадать на эту тему вряд ли пришлось бы – любой безошибочно мог признать в нём русского барина, дворянина, аристократа. А признав, скорее всего подобострастно задал бы вопрос: «Вы какой департамент возглавлять изволите-с?» Сейчас же ясно было лишь одно – это птица высокого полёта. Дальше догадки окружающих пока не шли. Между тем возбуждение в салоне росло, уже упомянутые суеверные пассажиры начали втихомолку молить Господа, чтобы так неприятно начавшийся полёт не закончился какой-нибудь ещё большей пакостью. От них нервозность начинала как по цепной реакции передаваться остальным. В сторону Ивана Ивановича многие уже посматривали не только с любопытством, но и со всё большей опаской. Кое-кто начал развивать вслух идею о том, что давно пора бы принять на международном уровне закон, запрещающий продажу авиабилетов без предоставления покупателем медицинской справки об отсутствии у него противопоказаний для воздушных перелётов. И каково же было бы удивление приверженцев подобных законопроектов, если бы они узнали, что «сердечник», внёсший такую сумятицу в их умы, буквально за несколько дней до вылета успешно прошёл строжайшую медицинскую комиссию на предмет годности к работе в экстремальных условиях.
Для него и самого это неожиданное умирание с воскрешением в самолёте было если не шоком, то сильно в диковинку. Никогда в жизни не хворал, ни разу не пожаловался врачам ни на малейшую «болячку», и вот на тебе – сердечный приступ, да сильнейший, который мог поставить окончательную точку… Единственная догадка мелькала на задворках сознания: прощальный банкет-мировая, устроенный в его честь власть предержащими, никак не вписывался в логику событий последних лет. Тем более что именно этими людьми были инициированы публикации в центральной и местной прессе под броскими заголовками «Крысы бегут с корабля, только кто утонет первым?», «Имя ему – предатель» и так далее в честь не кого-нибудь, а именно его – Ивана Ивановича Семёнова, уезжающего сейчас из страны вряд ли только ради встречи с издателем своей роковой книги, а, наверное, навсегда. Уезжающего не в общем бурном потоке обычных для последнего десятилетия добровольцев-эмигрантов – искателей счастья на чужбине, а в гордом одиночестве после скандального публичного заявления по телевидению о том, что Родина для него стала с некоторых пор синонимом злой мачехи, с которой лучше расстаться.
