Прямо напротив здания вокзала, с противоположной стороны площади высился огромный плакат, напоминающий нечто виденное близнецами ранее на картинках в школьных учебниках или книгах о войне, где нарисованный солдат в будёновке ёёёёсо звездой спрашивал, все ли записались на войну добровольцами – исполинского роста богатырски сложенный мужчина со строгим лицом, в тюбетейке и синем механизаторском, как у некоторых сибирских трактористов, комбинезоне указывал пальцем на Илюху с Колюхой и грозно вопрошал, согласно тексту внизу плаката: «Сколько ты собрал сегодня хлопка?»

Братья Сухоруковы имели довольно смутное представление о хлопке вообще, и никак не могли взять в толк, почему они должны его ещё и собирать. Где-то в уголках их детской памяти промелькнул, правда, отрывок из школьного стихотворения, в котором бодро говорилось о том, что, мол, «загорелые узбечки быстро хлопок соберут», но представляли они себе это растение либо экзотическим фруктовым с вероятно очень вкусными белыми плодами, либо декоративно-цветочным. Отец прервал размышления мальчишек сильно разочаровавшим их пояснением:

– Хлопок, ребя, это просто вата, которая растёт в поле на кустах.

– Фи, Колюх, ты веришь, что вата, да может расти на кустах, как смородина? – возмущённо фыркнул Илюха.

– Обманули дурака на четыре кулака, Илюх, – пренебрежительно хмыкнул в поддержку брата Колюха. – Поверь в кусты, а тебе тут же сказанут, что она, мож, ещё и на деревьях висит, как кедровые шишки. Идёшь по лесу, а кругом – вата, вата, одна только вата… прям Новый год, как у нас на утренниках было в садике да в школе.

– Да-а, Колюх, хлопок – это что-то пошибче, чем просто вата. А её, вот

крест на пузе, где-нибудь на городских фабриках делают. Кто-то у нас даже брехал, что из пороха.

– Дурень, наоборот порох из ваты делают! Спорим?

– Вон, посмотрите, – терпеливо объяснял иронизирующим сыновьям Николай Захарович, – колёсный трактор тянет буксиром прицепленные одна за другой сразу три полные тележки. Смог бы он утащить в один загруз столько брёвен или рыбы?.. А тут в лёгкую управляется. Так вот, белый груз в тележках – это и есть хлопок, то бишь вата. И везёт он этот груз с поля, наверное на склад. А видите, вдоль всей дороги в пыли беленькие хлопья? Подите-ка, пощупайте!

Илюха и Колюха побежали, подобрали несколько долек, по форме как мандариновые, нежнейшей ваты с твёрдыми комочками семян внутри. Представили, что, возможно, в скором времени им придётся, выполняя указание и под строгим надзором дядьки с плаката собирать в придорожной пыли по крохам этот хлопок, и приуныли. Из грустной задумчивости их неожиданно вывел громкий прерывистый, малоприятный, похожий на скрежет металла, звук за спиной. В страхе оглянувшись, увидели ушастое животное, похожее на маленькую лошадь, только слишком уж тощее даоблезлое. Из его разинутой пасти и раздавался этот скрежет-хрип.

– Осёл, что ли?

– По-моему, да. Но, кажись, больной…

– Вот так, ребя, орёт настоящий азиатский ишак, – услышали браться голос неотлучно следовавшего за ними отца. – А, знаете-ка, что? Давайте, пока я тут вещички наши покараулю, сбегайте на базар, поглядите, как много здесь интересного, не то, что на Севере. Тут арбузы-дыни даже дешевле, чем у нас осетрина, которая вам до смерти надоела. Купите себе что-нибудь, газировки в ларьке попейте. Потом, когда вернётесь, покараулите вещи заместо меня, а я, может, тоже захочу чего-нибудь. Но, сначала вы – вам всё это впервой, а мне не в диковинку, бывал уже в этих краях… потерплю.

Прогулявшись по базару и получив от этой прогулки массу положительных эмоций, честно потратив выданные им по двугривенному на брата – полакомившись в пределах этой суммы и петушками-леденцами, и газировкой, купив по стакану так непохожих на привычные кедровые орешки подсолнечных семечек, мальчишки дисциплинированно сменили отца на его вахте по охране вещей. А тот со словами «что-то нас долгохонько не встречают, пойду-ка тоже разомнусь малость» нетерпеливо, почти бегом, направился к центру базара, где толпились в основном мужчины. Сердца Илюхи и Колюхи сжались, почуяв неладное: с такой прытью отец в своей жизни, сколько они себя помнили, стремился только к одному – к выпивке. Правда, эту его страсть в последнее время, что было замечено главным образом в период вдовства, почти догоняла ещё и другая – жадная тяга к ненавистным для близнецов после смерти матери незамужним женщинам, по понятным причинам более доступным для общения. Чувство не обмануло братьев ни в том, ни в другом: оба несчастья – вино и женщина, словно сговорившись, оказались одновременно в одном месте.

С рекордной скоростью преодолев расстояние до одного из ларьков, где

продавалось в розлив спиртное с незамысловатой закуской, Сухоруков приобрёл пару стаканов дешёвого вина и торопливо, давясь, будто за ним кто-то гонится и вот-вот отберёт купленное, выпил их «дуплетом», без передышки, оба подряд. Помешкав, махнул рукой, купил и такими же торопливыми крупными глотками опустошил ещё один.

Наблюдавшие за отцом Илюха и Колюха видели, как он, рассуждая о чём-то сам с собой, отошёл от ларька и встал в очередь за шашлыком. Забыв о вещах, мальчишки устремились к отцу, чтобы попытаться предотвратить очередной его загул. Когда приблизились, он уже успел отовариться несколькими шампурами с насаженными на них по пять-шесть кусочков румяного мяса и, увидев сыновей, протянул каждому по шампуру со словами:

– А вот это, ребя, настоящий узбекский бараний шашлык!

Илюха с Колюхой послушно и с удовольствием изготовились принять в руки аппетитно пахнущее ароматным дымком жареное чудо, не попробованное ими ещё ни разу в жизни, но… их опередили. В самый приятный, предвкушающий изысканное угощение момент из толпы раздался не менее резкий и громкий, чем «песнь» ишака, женский окрик:

– Не успел приехать, а уже, смотрю, деньги транжиришь, как вертопрах загулявший! Ох, жизни, жизни-и…

К Николаю Захаровичу подскочила невысокая, одетая в грубую рабочую робу, но миловидная лицом и изящная статью, которой не могла скрыть даже сугубо мужская спецодежда, черноглазая женщина, по-хозяйски забрала из его рук весь купленный им шашлык, быстро сняла с шампуров кусочки мяса в развёрнутую газету и, так же быстро завернув, спрятала в сумку.

– М-мария?! А чё так долго не встречаешь? – растерянно, как пойманный на чём-то предосудительном, пробормотал Сухоруков.

– В ночной смене задержалась. Вишь, даже переодеться не успела. Ну, пойдём. Где вещи-то?

– П-пешком?

– А ты что, миллионер капиталистический, денежек лишних полна мошна? То-то в разгул с самого утра вдарился… поглядите на него!

– Так ты следила за нами, что ли?..

– Вот ещё! Больно надо… – пренебрежительно хмыкнула женщина. – Случайно увидела. Да и несёт от тебя за километр, захочешь – не скроешь.

Илюха с Колюхой приговорённо переглянулись: это была Она. Та, о встрече с которой они старались не до последней минуты.

– Ну, ладно тебе, М-мария, на новом месте не такой уж и грех остограмиться в честь благополучного прибытия… – тяжеленные чемоданы в руках Николая Захаровича не оставляли ему сил на активный диспут со спутницей, и голос его звучал с каждой фразой всё примирительнее.

– Не грех, если по-человечески, за столом да не в однова… эх, жизни, жизни-и…

Какое-то время шли молча, не находя слов, как гладить конфуз первых минут встречи. Встречи, что ни говори, а долгожданной, во всяком случае, для взрослых.

– М-мария! Вот мои орлы, п-познакомься: Илья и Николай. Круглые отличники оба, даром что… – решившись прервать неприлично затянувшуюся молчаливую паузу, начал суетливо говорить и осёкся на полуслове, проглотив ненужный в эту минуту остаток привычной в последний год фразы Сухоруков. – А это, ребя, ваша новая, значит, это… мамка. Она, значит, это… будет вам варить и стирать, и вы её тоже уважайте.

Женщина, спохватившись, сбросила с лица раздражённое выражение и расплылась в приветливой, но всё же заметно искусственной улыбке: