– Давайте, Десяткин, без лишнего морализаторства! Значит, на этот раз вы всё же загремели. Как говаривал один знаменитый киноартист, под фанфары…
– Но, как опять же наверняка видно из твоего документа-подсказки – ненадолго. Был условно-досрочно освобождён за безупречное поведение.
– Документу я, конечно, вынужден верить, но аналитически не догоняю что-
то: своенравный Десяткин – и за хорошее поведение… Нонсенс!
– Неисповедимы пути…
– Ох, вы и фрукт! Ладно, судимость следующая – а вот это уже, «Цицерон» вы наш изящноречивый, посерьёзнее. И не просто серьёзнее, а – крайний предел уголовщины: сто третья, убийство. Умышленное, Корифей Еремеевич! И полные десять лет оттянули, от звонка до звонка…
– «Червонцу» – червонцево, как любил выражаться безжалостно пустивший под откос мою не совсем ещё пропащую к тому времени жизнь следователь по третьему моему делу.
– Так вы же её сами и пустили под откос, Десяткин!.. Лишив, между прочим, человека жизни, которую не вернёшь. И не купишь ни за какие деньги.
– Ой, ли?..
– Ну, хватит. «Ой, ли» будет потом. А на сегодня философии более чем достаточно, – глянул на часы Наконечный. – Допрос приостанавливается до завтрашнего утра. В десять ноль-ноль продолжим. Охрана, уведите…
– Мне и самому, поверь, прокурор, мало радости во всей этой философии.
И, ей-богу, не со злым умыслом наказываю тебя сейчас наверняка предстоящей бессонной ночью. Скорее даже не одной, а многими… Просто удержать в себе это заявление, прости, не могу: я никогда не убивал человека и не насиловал женщины, – как ушатом ледяной воды окатил Наконечного, прежде чем удалиться в сопровождении конвоя, подследственный. – Хотя от других, менее тяжких, грехов вовсе не отмазываюсь. И воровал, бывало, по мелочи, и хулиганил иногда. Но «червончики» мои тюремные – из другой оперы. И оба мы с тобой – заложники судьбы. Ты максимум через пару месяцев следствия подпишешь, а после беспрепятственно, как по маслу, утвердишь у своего «шефа»-прокурора для передачи дела в суд безупречное по форме обвинительное заключение и тем самым несправедливо одаришь меня «червонцем», я – несправедливо этот червонец отсижу. Полностью. Как ты метко выразился – от звонка до звонка. Так уже было, и так будет. Всего доброго. Ещё раз приношу свои извинения, но, как порядочный человек, ты
теперь можешь и вправду лишиться сна…
IV
И не сомкнул этой ночью ни на минуту своих обычно ясных, но теперь затуманенных глубокой кручинушкой глаз Владислав Игоревич.
По опыту он, конечно, знал, что подавляющее большинство советских «зэков», как и во всём, наверное, мире начисто отрицают справедливость вынесенных в отношении них судебных приговоров, и на вопрос, за что сидел или сидит, чаще всего категорично отвечают: «Ни за что». Поэтому утверждения подследственного «не убивал» и «не насиловал» по всей здравой логике должны быть сейчас так же категорично проигнорированы. Но, почему-то, в данном случае опыт не виделся Наконечному всенепременным условием для такого игнорирования. В жёсткое противоборство с опытом, логикой, да и просто со здравым смыслом, отчаянно призывавшим не лезть на рожон, когда всем всё «и без сопливых ясно», уже далеко не впервые за годы его нынешней деятельности вступило врождённое наконечниковское сверхчутьё на несправедливость, при практически всегдашнем безошибочном срабатывании которого «настырная упёртость» этого «какого-то не такого, не от мира сего» следователя становилась поистине несшибаемой, что уже создало ему немало сложностей по службе. И по причине чего он, будучи в знаково-переломном в отношении жизненных достижений «христовом»12 возрасте, носил в петлицах всего три маленькие «старлейские» звёздочки юриста второго класса, тогда как многие даже не самые башковитые и не слишком целеустремлённые его однокашники давно донашивали «четырёхзвёздный первоклассный» чин. Ну, а кто поумнее да попрактичнее… – степенно расхаживали в петлицах младших советников юстиции с большой солидной «майорской» звездой, а то и – советников с двумя «подполковничьими».
Та же «настырная упёртость» сыграла, увы, не созидательную роль и в
личной, семейной его жизни, неполадки в которой очень часто и легко прерывали карьерный рост даже самых удачливых, талантливых и перспективных советских служащих. А от Влада Наконечного, чуть не с пелёнок грезившего о победоносной профессиональной своей борьбе со всяческой неправдой на этой планете, за неполные семь лет службы в прокуратуре ушли уже две жены. Вот вам и карьера… Третья жена – независимая, как и он сам, нравом таёжная красавица Дарья, после недавней свадьбы с которой ещё не были даже полностью распакованы коробки с подарками, похоже, в последнее время тоже начала о чём-то задумываться в меру своей особой, впитанной с молоком матери наблюдательности как родившейся и выросшей в лесу дочери и внучки потомственных егерей13: слишком натянуто, со слишком фальшивыми изображениями улыбки, больше походящей на гримасу, здоровались с её мужем первые лица района и их приближённые. И если при общении с первыми лицами не всегда угадаешь, о чём они думают на самом деле, с приближёнными проще: их поведение в момент «здоровканья» – лучший индикатор общественно-политического положения, веса и перспектив в районе, а то и в областном масштабе любого местного должностного лица. Ведь осведомлённость этих «мелких сошек» об истинном отношении и мнениях партийно-советских «вождей» к кому и о ком бы то ни было на всех этажах номенклатурной иерархии бесспорна.
Но, хоть зачастую и с натяжкой в улыбке, а всегда исключительно вежливо, вплоть до слащавой до приторности, и это тоже успела подметить наблюдательная Дарья, здоровались с Наконечным на территории района практически все. И многие из этих «практически всех» такую вежливость демонстрировали на всякий случай: слава за Владиславом Игоревичем с начала его работы в этих краях ходила неоднозначная. С одной стороны, не отнять у него было исключительной принципиальности в правовых оценках. И в душе всякий, кто его знал, эту принципиальность признавал без колебаний и сомнений. А знали его опять же практически все, ибо масштабность личности «прокуратурского» следователя Наконечного на каждом новом месте его службы после очередного, как правило, всё дальше и дальше от областного центра перевода из более крупного и развитого района всегда в район менее интересный по всем показателям и безусловно худший по перспективам служебного роста, быстро оценивал каждый, кто хоть каким-то образом соприкасался с правоохранительной системой. А поскольку никак не соприкасающихся с нею среди представителей сельской интеллигенции, наверное, не бывает, то не было и открытых проявлений хоть малейшего неуважения или пренебрежения к его персоне.
Да и талантлив был, чёрт, раскопать в интересах дела мог такое… что хоть детективный роман пиши. Потому и реальной помощи потерпевшие от какого-либо беззакония ждали в трудных случаях, конечно же, от него. Во всяком случае, от него – в первую очередь. Точно так же, как именно от способного на истинные чудеса в работе, хотя и небеспроблемного, частенько раздражающего своей «недостаточной управляемостью» и некоторыми другими «личностными особенностями» (читай «условно-допустимыми отклонениями от нормы») сотрудника прокуратуры Наконечного ждало начальство реальных, а главное скорых результатов расследования самых запутанных преступлений, особенно когда дело, ввиду его какой-то значимости, находилось на контроле в «верхах». Как видим, элемент незаменимости здесь несомненно имел место.
А с другой… как уже наверняка начал догадываться проницательный читатель, присутствовала в его репутации, помимо прочих интересных черт и качеств, доля скандального. Скандального, увы, настолько, что серьёзному, дорожащему карьерой человеку не с руки было бы числиться в общественном мнении в его близких друзьях. «Отколоть» Владислав был способен какой угодно «номер», если это хоть в малейшей мере могло помочь защите попранной законности. Вплоть до прямого конфликта с любым неверно, по его мнению, понимающим или неправильно трактующим эту законность должностным лицом, хоть с самим (свят, свят, свят!) председателем райисполкома или, ещё ужаснее, – с первым секретарём райкома. Человек-парадокс, да и только!
