– 1 –

БЕСЕДА С ПАСТОРОМ

            Вот вам два способа окрасить даже самую тоскливую беседу в яркие краски: говорить о религии, говорить о политике. Правда, обычно, ничего позитивного эти яркие краски не несут. Повезет, если в конечном счете все участники беседы разойдутся, хлопнув дверьми. Но ведь это второстепенное.

            Однако, за редким исключением, в таких дебатах все может решиться и мирным путем.

– Так ты хочешь сказать, – начал Питер Кайзер, – что Библия, по твоему мнению, писана людьми.

– Это не мнение, мой мальчик, а твердая уверенность, – ответил священник Саймон.

– Но, так ведь говорят атеисты, – заметила Элис Кайзер, окидывая собеседника непонимающим взглядом. Она считала, будто все верующие обязательно должны враждовать с неверующими.

– Или, на крайняк, баптисты, – заметил Питер. – Но никак не католики.

– Это не значит, что все наши утверждения должны разниться, – сказал священник.

Городок под названием Гленни, что в Мичигане, был лишь крохотной деревушкой, но имел свою, какую-никакую, инфраструктуру. Пара продуктовых магазинов, церковь, гостиница – этого было достаточно. Но Гленни, скорее, был чем-то вроде проходного двора: туда нередко наведывались заплутавшие по Мичигану путешественники. Мало кто переезжал сюда, а если и переезжал, то надолго не задерживался. В получасе езды отсюда, в соседнем городе была школа, куда ездили на автобусе местные дети, в то время как сам Гленни школой не располагал. Была одна, но от нее остались одни лишь обломки. Юноши и девушки использовали теперь это место для не самых пристойных, а иногда и не самых законных дел.

Суетой здесь никогда и не пахло, вся жизнь кипела в столицах и крупных городах. Но было в этом крошечном городе какое-то свое, особенное очарование, что-то, от чего веяло беспритворством и открытостью. Будто человек, что с первых минут поражает своей искренностью, который тут же выкладывает все карты на стол. Есть и темная сторона: так легче углядеть изъяны.

            И все же он был невероятно красив и уютен. С северной стороны его обрамлял густой лес, в который проползал узенький водоток с кристально чистой водой. Там были и зеленые холмы, которые летом разливались буйством красок от обилия полевых цветов, и небольшое озеро, и поляна посреди леса, разросшаяся такой высокой травой, что казалось, будто в ней можно утонуть.

Гленни настолько мал, что почти каждый житель знает друг друга в лицо, а слухи здесь разлетаются крайне быстро. Сегодня у тебя умерла бабка, а уже завтра твоей утрате соболезнует продавщица из продуктового магазина, которую ты даже не знаешь. Ты и в магазине-то этом впервые закупаешься!

            Впрочем, можно было не сильно переживать насчет отсутствия всех благ жизни, которыми располагали города побольше. До них было рукой подать, если у тебя есть автомобиль или деньги на автобусный билет.

– Но как может служитель церкви так говорить про Библию? – возмутился Питер. Как и Элис, его сестра, он был узок в своих суждениях, если дело касалось веры. – Это вообще законно?

– В вере нет законов, – ответил Саймон беспокойному другу.

– Да, но в религии-то есть, – неуверенно сказал Кельвин Мейсон, который просто не мог оставаться безучастным в беседах, где фигурируют опасные темы для светских бесед.

– Вот как, – сказал Саймон, почесав седой затылок. – Значит, ты думаешь, что смыслишь в религии больше меня? – Он взглянул на него с укоризной, но по-доброму и Кельвин отвел взгляд.

– В Интернете сказано, что священнослужители должны следовать библейским писаниям, – сказала Элис, чье лицо в полумраке летнего вечера легонько освещал включенный экран телефона.

           Пожалуй, время дать вам возможность иметь более широкое представление о тех, за кем вы будете наблюдать ближайшие часы.

Питер и Элис – двойняшки. И пусть о них с трудом можно было сказать, что они выглядели, как две капли воды, у них все же имелись общие внешние черты: худоба (у Элис – в меньшей степени), черные, как вороньи перья, кудри, большие глаза, которые отличались, разве что, цветом. У Элис – карие, у Питера – зеленые. Чуть горбатые, но маленькие носы. По-детски белоснежная кожа, вся в заметных рубцах от акне, от которого страдали оба в подростковом возрасте. Когда они улыбались, то обнажали свои волчьи клыки по бокам и неровные, но белые и здоровые зубы. Питер жить не мог без рубашек, он презирал футболки и любую одежду с короткими рукавами, а летом, чтобы не было жарко, носил все свободное и хлопковое. Элис была не столь привередлива в одежде, оттого и носила, что под руку попадется. Иногда, к слову, попадались и вещи брата.

Кельвин был голубоглазым блондином, с чувственными, но не совсем женственными чертами лица, впалыми глазами, густыми полупрозрачными бровями. Он выделялся высоким ростом, нескладным телосложением и немного грустным взглядом. Он редко улыбался и возраста был того же, что и двойняшки. У Кельвина тоже были свои некоторые заморочки по поводу внешнего вида: например, волосы он всегда завязывал в пучок и не подстригал коротко ни при каких обстоятельствах. А вид человеческих ступней вызывал у него в высшей степени отвращение, поэтому он никогда не носил открытую обувь, даже в сорокаградусную жару.

Саймону было всего сорок семь лет, но глядя на него, напрашивалась цифра куда больше. Лет так на пятнадцать-двадцать. Лицо изрезали глубокие морщины, кожа покрылась пигментными пятнами, на голове красовалась лысина, а суставы на руках уже начал поражать артрит. Тем не менее, черты его лица нельзя было назвать грузными, тяжеловесными, совсем наоборот, они были приятными и мягкими: тонкие губы, аккуратный нос с небольшой горбинкой, точеные скулы. Только морщины не позволяли называться ему первым красавцем, хотя, маловероятно, чтобы он этого так уж сильно хотел. Голос у Саймона всегда был спокойный, бархатный. Голос человека, который ни о чем не беспокоится. Был холост, без детей. Обычно он носил церковное одеяние, но в свои выходные рядился в рубашки и брюки, напоминающие те, что надевают, когда идут играть в гольф.

– А еще в Интернете сказано, – произнес он, – что священнослужители должны плеваться на атеистов, сторонников абортов и гомосексуалов. – Он бросил на Элис беглый, многозначительный взгляд. – И я бы сказал тебе, что делаю с тем, что пишут в Интернете, но священнослужителям не положено произносить такое вслух.

Питер вытащил из кармана пачку сигарет и вынул из нее одну. Кельвин просверлил его осуждающим взглядом – он терпеть не мог запаха сигарет. Но Питер лишь сунул одну меж губ, поджег ее, медленно втянул в себя дым и мирно ему улыбнулся.

– Так значит, – сказал он, взмахнув дымящейся рукой, – ты у нас священник без консерваторских замашек. Странновато это, не находишь? – Он позволил себе проскользнуть по пастору осуждающим взглядом, но так как это было сделано с целью, скорее шутливой, нежели насмешливой, то ничего зазорного в том не было.

– Скорее, меня мало волнует, чем занимаются и о чем думают другие люди. Если, конечно, это не вредит никому из окружающих. Я просто, – он выразительно взмахнул руками, – стараюсь наставлять людей на путь истинный, только если они сами этого пожелают. Если они не хотят меняться, то это попросту не имеет смысла. Во всяком случае, мы не можем знать наверняка, как устроена загробная жизнь. Может, правы атеисты, а может, мусульмане. Может, даже мы.

– В итоге, оказываются правы только агностики, – сказал Кельвин в задумчивости.

– Меня вот смущает одна вещь, – сказала Элис. – Вот вы, верующие, если вы окажетесь неправы, то просто убедитесь в этом после смерти. А мы? Нам, если мы окажемся неправы, в одном котле с Харви Ли Освальдом вариться?

Церковь Саймона располагалась прямо под его крошечной конурой на холме. Она была скромной и старой, немного обветшалой, можно сказать, с виду запущенной, но выглядела по-своему притягательной. Зато, внутри все было очень аккуратно. Самым красивым в ней всегда считалась молельня. До того, как стал священником, Саймон учился в художественном колледже, и, помимо бесполезного диплома, унес оттуда нечто полезное – умение божественно рисовать. Так что, как только церковь стала принадлежать ему, он обзавелся несколькими баночками красок, кистями и терпением, а уже через пару-тройку месяцев, оказываясь в молельне, можно было лицезреть более скромную, но не менее красивую версию Сикстинской капеллы. Но лишь на стенах – на потолке он рисовать мог с трудом.