Выпив, он продолжал:

– Представляешь? Оказывается, мало, когда у тебя всё есть: еда на столе, крыша над головой, любые возможности и прекрасная девушка в твоих объятиях. В случае Анны – ей нужны дети, а в моем – черт его знает. Что-то, чего нет, а потом – раз – и оно появляется, знаешь… как вдохновение! Ребенок – это продукт работы двух людей, но произведение – это вклад одного человека. Книга, например, как романы Матиаса Бауэра; ты наверняка его знаешь – мой добрый друг; песня, картина – это волшебство. Что-то, чего раньше не существовало, но один человек вкладывает в «воздух» свою энергию, и получается нечто совершенно необычное – мир, который мы, как зрители, можем воспринимать. Эмоции и чувства, которые ты не испытывал в жизни!

Я ничего такого не умею – ни писать, ни петь, ни сочинять; посмотри на мои руки, – Эдвард протянул ладони Ролло. – Разве эти руки способны на труд? Если бы я жил в Старую эру, мне пришлось бы чем-нибудь заниматься – от этого бы зависела моя жизнь, но сейчас, в Новую эру, которая и пришла только потому, что так захотела какая-то кучка влиятельных людей, у меня даже нет стимула что-либо делать. Я смотрю на других Сильных: они просто наслаждаются жизнью, перекладывая все свои заботы на роботов, избранных или кандидатов из Комплекса. Утопия, бессмысленный рай: ванильный, безопасный и такой скучный.

Эдвард вздохнул:

– Оказывается, этого мало, когда у тебя всё есть. Я хочу увидеть свет, если ты меня понимаешь. Недосягаемый свет.

Эдвард решил показать девушке Ньюдон, чтобы она как художник запечатлела жизнь избранных. Всё семейство Эдварда в этот момент как раз находилось в столице (Стив решал дела Сильных), поэтому Ролло временно сидел без работы. А Эдвард, что называется, напросился в гости. Пилот хорошо относился как к Эду, так и к Римме: ему импонировала ее страсть к живописи, он и сам обожал свою работу, стремление к развитию – поэтому Ролло с воодушевлением согласился провести экскурсию.

Даже разрушенный город, наполненный историями некогда обитавших там жителей, в котором жил Эдвард, был более «живой», чем этот утыканный одинаковыми унылыми многоэтажками столичный район; и очень много роботов, даже больше, чем в Комплексе, – они обеспечивали функционирование инфраструктуры.

Проезжая по заполненным роботами улицам, Римма вспомнила, как на подземном этаже вводят инъекции жителям Комплекса. Она и сама должна была уйти. Вспомнила Мару – она улыбается, убегает от Риммы, они играют в прятки. Мара, словно ангел, окружена светом. Глаза Ри наполнились слезами. О жестокий мир! А ведь та девушка, которая устраняла конкуренток в Комплексе, была права – Римма не понимала, что на самом деле значил Уход, верила в священность и необходимость Цикла, пока сама не ощутила неотвратимость смерти.

На автомобиле, которым Ролло управлял лично, отказавшись от услуг робота-водителя, они подъехали к его дому – очередному небоскребу, поднялись на лифте на нужный этаж. На пороге апартаментов их встретила мать Ролло – Беатриче, приветливая старушка, в классическом черном прямом платье с пояском ниже талии, на шее красовалось жемчужное ожерелье, волосы уложены аккуратной волной.

– Как там папа? – с порога спросил Ролло.

Мать тяжело вздохнула:

– Совсем плохо, мой милый.

Отец Ролло, Бьерн, даже по меркам мира Сильных в Новую эру считался пожилым: на момент начала отсчета времени Нового мирового порядка ему уже стукнуло сорок, и только лекарства, которые приносил Ролло, немного замедляли неминуемое старение. Но без процедуры омоложения, которой пользовались Сильные, Бьерн быстро угасал – сейчас он сидел в кресле-качалке напротив широких окон и смотрел в одну точку; тяжелые густые брови нависли над веками, некогда крепкое, атлетическое тело расплылось, руки безвольно лежали на подлокотниках. Старик практически ничего не слышал, да и мало что соображал.

– Я как раз заказала воду, – сообщила Беатриче.

В Ньюдон, впрочем, как и везде, где функционировала канализация, питьевую воду доставляли в бутылках – вода из-под крана стала непригодна для питья еще в Старую эру, и даже несмотря на все передовые технологии не удавалось обеспечить такое качество воды, какое было доступно селянам, набиравшим воду непосредственно из колодцев, ручьев, берущих начало в горах, и пресных озер.

Пока гости располагались в уютной гостиной, обставленной в стиле скандинавского минимализма, пришел робот, который доставил пять бутылей. Ролло, присев на корточки рядом с отцом, рассказывал гостям о своем детстве:

– Когда-то мы жили за городом. У нас был красивый сад: я пропадал там целыми днями, бегал и играл, не заходя домой. И маленький «кукурузник» – мой первый самолет. Папа сам построил взлетно-посадочную полосу для него прямо в поле неподалеку.

Но ни одно слово, ни одно воспоминание не доходило до Бьерна – старик едва дышал. Ни Эдвард, ни Римма не знали, что сказать – слишком грустно было наблюдать за сыном, который пытался достучаться до угасающего сознания отца. Спасла ситуацию Беатриче.

– Прошу к столу, – пригласила она.

Гости сели за круглый, скромно накрытый стол – печенье, шоколад, соленья, полуфабрикаты и хлеб. Из напитков предложили кофе, чай и воду. Ри попросила воды, а мужчины выбрали кофе.

– Ролло не любит приезжать сюда, – посетовала мать семейства. – Его дом в воздухе.

– Мам…

– Разве я не права? Тебе плохо на земле.

– Небо – моя стихия, да, но не то чтобы я не терпел землю, – не согласился сын.

– Он прекрасный пилот, мэм, – похвалил работника Эдвард.

– Ваша семья одна из немногих, кого я действительно уважаю, – почтительно произнесла Беатриче.

Эдвард мог бы поспорить с этим утверждением, учитывая поступки его отца, но промолчал.

– А ты, милая, откуда? – спросила хозяйка, обращаясь к Римме.

– Из Комплекса. Я художник.

– Как интересно. Можешь показать?

– Конечно, – ответила Ри.

Она достала из кармана толстовки телефон, открыла галерею и передала старушке.

Беатриче, листая фото, восхищенно произнесла:

– Со Старой эры не видела таких картин. Деятелей искусств сейчас чрезвычайно мало. Казалось бы, у Сильных много времени заниматься этим, но… разве что Матиас Бауэр на слуху.

– Матиас – мой добрый друг, – похвастался Эд.

– И я бы хотела с ним познакомиться.

– Хотите, устрою? – спросил Эдвард.

– О нет, нет, – замахала руками старушка. – Я не смогу должным образом его принять.

– Мам, перестань, – сказал Ролло.

– Действительно, мэм, Матиас любит всех, а все любят Матиаса – он приедет, – уговаривал Эд.

– Нет, прошу вас, не стоит, – упорствовала Беатриче.

Эдвард украдкой взглянул на старика в кресле-качалке, шепнул Ролло:

– Почему ты не рассказал мне о его состоянии? Я знаю клинику, где ему бы помогли.

– Ты не спрашивал. И потом… ни он, ни мама не хотят никаких подачек от Сильных.

– Раз уж мы самостоятельно не можем позволить себе должного лечения, проработав на Сильных столько лет, то нам и помощь от них не нужна, – уверенно заявила Беатриче.

Ролло взглянул на Эдварда – мол, стоит закрыть тему.

– А что еще рассказать вам о том, что вы не знаете… – задумчиво говорила старушка. – Серо, уныло, дни пролетают, не успеваешь отсчитывать. Всё одно, – она взглянула на мужа.

– Здесь столько роботов, – заметила Римма. – У нас в Комплексе их тоже достаточно, но эта часть города, кажется, построена не для избранных, а для роботов.

– Потому что здесь мало кто живет, – объяснила Беатриче. – Все избранные работают у Сильных, проживают там же, где и они. Лишь немногие, как сын, приезжают, чтобы навестить родных или просто отдохнуть, пока имеется возможность. Иногда кажется, что я живу в городе мертвых.

Тут все гости как-то погрустнели. Ролло стало неловко за то, что он привел гостей, а поводов для радости как-то не находилось. Римма встала, подошла к окну, – у девушки возникло непреодолимое желание попросить хозяйку позволить ей нарисовать Бьерна.