-- Подождите, Эдичка! -- усовестила дама желторотого Авокадова, зеленого Эдичку. -- Где протокол первичного осмотра места происшествия, где оперативные сотрудники, что говорит собака?
-- Собака ниже лестничной клетки не спустилась. Покрутилась возле тридцать восьмой квартиры и вокруг лифта, опиvсала всю площадку, может, от страха, и успокоилась. От подъезда след не взяла, от черного хода -- тоже.
-- Этого не может быть, -- проскрипел Устинов, -- просто у собаки нет вкуса, то есть нюха...
-- И недержание мочи, -- добавил Братченко, -- а может -- цистит. Простудилась.
Помощник прокурора почесал лоб под банданой -- вспотел. Был он в прошлом гаишником, потом переквалифицировался, совсем недавно, нравились ему эти дежурства, что ли? А в общем-то, поговаривали, что его просто отмазали от пяти лет за взятку. Напоролся со своими штрафами на какого-то артиста, а тот взял и пожаловался другу. А друг -- начальник ГИБДД города, то бишь ГАИ раньше. Организовали проверку и по результатам сместили Авокадова на низкооплачиваемую работу -- в помощники прокурора. Это еще по-божески, все-таки сколько вышестоящего народа кормил парень...
-- Берите в производство, вы же тоже сегодня дежурите, все равно к вам придет по подследственности, -- вздохнул Авокадов и, направившись к выходу, договорил: -- Протокол первичного осмотра составляйте сами. Заявительница -о! -- как живая! Оперативников тоже вызывайте сами. Срочная медицинская помощь не требуется.
И Авокадов исчез из квартиры. Серафимова заглянула в протокол устного заявления о преступлении, принятого по телефону, где значилось, что гражданка Эмина в половине восьмого вечера, то есть в девятнадцать тридцать четыре, позвонив "по ноль два", сообщила, что заходила к соседу за зарплатой и увидела труп финки. Так было записано в протоколе. На место дежурная бригада из МУРа прибыла в двадцать часов. Серафимова удивилась, что Авокадов не предпринял никаких попыток искать и обезвредить преступника. Однако промолчала. Любила она эдак помолчать, пока мысль умная сама не постучится. Часы показывали двадцать тридцать. Долгонько же Авокадов осматривал место преступления -- минут пять всего. Потом сразу же вызвал Серафимову.
Группа рассредоточилась в пределах коридора. Витя Братченко искал на карте мира, висевшей возле зеркала, город Мытищи, свою малую родину.
-- Показывайте, Евдокия Григорьевна, -- призвала главная дама соседку-свидетельницу.
Евдокия Григорьевна, в домашнем халате, из-под которого виднелась ночная рубашка, сере-нькая женщина лет семидесяти, с крохотным пучочком на затылке, протиснулась вперед и направилась в спальню. Было удивительно, что эта типичная участница межподъездных посиделок так равнодушно держит себя, будто это не она сегодня вечером, час назад, звонила в милицию и, заливаясь ребяческими слезами, словно ее несправедливо наказали, рассказывала о злодейском варварском убийстве чужой женщины, да еще финки, в квартире своего соседа и, похоже, работодателя.
-- Постойте, постойте, гражданочка, -- резко остановила ее дама в кожаном, -- во-первых, вы войдете следом за мной, а во-вторых, руками ни к чему не прикасаться, делать только то, что вам скажут. Александр Львович, обратите внимание на следы. Показывайте, Евдокия Григорьевна.
-- Хорошо, -- та пожала плечами и немного обиженно добавила: -- А свой гражданский долг, дамочка, я еще в сороковых годиках весь выплатила... Вот здесь это -- в спальне. Только вы бы мужчин вперед пустили. Такое зрелище одни фронтовики да медработники вынесут. А это я и есть.
-- Ничего. Как-нибудь.
Собравшись с духом, они двинулись в спальню. Это была средних размеров комната, совершенно белая, с белым мебельным гарнитуром, белыми плафонами на стенах и белыми жалюзи на окне. Ближе к двери, под королевским шелковым балдахином высилась пузатая кровать с красивой атласной накидкой, забрызганной алою кровью. Спиной к окну, возле кровати, на коленях стоял труп мужчины.
-- Если это баба, то лишь в переносном смысле, -- ахнул Братченко, наклонившийся над черепно-мозговой травмой. -- А разве вы не про женщину заявляли, Евдокия Григорьевна?
Евдокия Григорьевна всплеснула руками, как умеют всплескивать руками только старые москвички, с особым звуком вспархивающих птиц.
-- Ты подумай, он еще убийцу искать собрался! Все перепутал.
-- Может, мы все не в ту квартиру попали?.. -- предположил Братченко.
-- А почему, милейшая, вы решили, что он, -- Братченко показал на убитого, -- что он -- финка?..
Евдокия Григорьевна отвернулась от Братченко, демонстрируя свое презрение.
Голова мужчины уткнулась в постель, а руки как-то неестественно неуклюже подминали под живот подушку. Затылок мужчины был раскроен. Лица его видно не было. Евдокия Григорьевна встала в углу, сцепив руки под животом, и недовольно наблюдала за действиями группы. Казалось, она вот-вот не выдержит и сделает замечание Братченко, что-нибудь вроде: "да нет же, не так, заходи с этой стороны". Ее муж, не глядя в сторону жертвы, бочком подошел к супруге и уткнулся носом в ее плечо.
-- Господи, вчера только здоровались! -- хлюпая, простонал он.
В этот момент раздался непонятный грохот или, точнее, шелест, как если бы упал небольшой сук с дерева, и жильцы квартиры тридцать восемь с удивлением обнаружили, что кожаная мадам грохнулась в обморок рядом с трупом.
Еще более удивительным было поведение ее коллег. Один -- тот, что помоложе, -- обойдя кровать с другой стороны, рассматривал рубленую рану в черепе пострадавшего; второй, похожий на киношника, изучал обстановку. И ни один из них не прореагировал на падение следователя.
-- Может, это не менты? -- прошептал муж, и в полный голос добавил: -Может, мы пойдем? Вот и дамочке поплохело.
-- Стоять! -- почти крикнул Братченко. -- Следы...
Он показал пальцем на испачканный палас. Черные земляные следы вели из холла прямо к кровати убитого. Сам хозяин был уже почти оголен, его чистенькие ботиночки похоронно блестели в углу под белым торшером.
-- А, нет-нет, ничего, это ничего, -- масляным голосом запел "киношник" Устинов, -- мы уже привыкли. Да и Нонна Богдановна не любит, чтобы на нее обращали внимание. Так что секундочку постойте спокойно, она сейчас придет в себя.
-- Кстати, папаша, -- нагловато заметил Братченко, -- мы действительно не менты... тьфу ты... не милиция. Мы из прокуратуры Центрального округа. Дежурная группа. Я помощник следователя, Братченко моя фамилия. Товарищ из научно-технического отдела, эксперт-криминалист Александр Львович Устинов. Остальные сейчас подъедут. А эта дама, что в отрубе, следователь Нонна Богдановна Серафимова. На ней пятьдесят "вышек" и девяностопроцентная раскрываемость. Но каждый раз -- обмороки.
Супруги ничего не поняли про "вышки" и раскрываемость. Евдокия Григорьевна подумала про нефть, а Марк Макарыч, ее муж -- про то, что раскрытости или раскрываемости вовсе нет, -- упавшая в обморок мадам прикрыта кожаным пальто сверху донизу.
Как раз в это время Серафимова пришла в себя и, опершись локтями о кровать, на которой возлежал изуродованный труп, преспокойно встала на ноги.
-- Там под кроватью его ботинки, все в крови, Александр Львович, приобщите к вещдокам. -- Она сделала вид, что рухнула на пол исключительно ради того, чтобы с этой стороны резко за-глянуть под кровать, вдруг там кто...
-- Так это вы заявили в милицию о том, что вами обнаружена убитая женщина -- финка по национальности? -- обратилась Серафимова к Эминой и ее мужу.
-- Она у вас -- что? -- Евдокия Григорьевна решила, что старший в группе все-таки Устинов, и обращалась теперь исключительно к нему.
-- А где участковый, я не могу понять? -- проворчала Серафимова, начинавшая подозревать неладное, какую-то нестыковку.
-- Сказали, что выезжают, -- ответила Евдокия Григорьевна. -- Вы их опередили. Я-то сперва растерялась, отсюдова прямо позвонила по ноль-два. А уж потом из своей квартиры набрала Федорову, участковому.
