Литмир - Электронная Библиотека

– Что же ей сказать? – угрюмо спросил я.

– Скажите, что я болен, что у меня температура… что доктора с ног сбились…

– А если она все-таки захочет видеть вас?

– Скажите, что у меня заразительная форма. Может быть, она испугается.

Пожав плечами, я протянул ему руку.

– До свиданья!

– Всего хорошего… Вот мой адрес… Очень буду рад, если зайдете! К невесте вы успеете как раз… теперь около семи часов.

Он вынул часы. Я воскликнул:

– Оказывается, у вас есть часы?!

– Да, – добродушно подтвердил он. – А что?

– Ничего… Прощайте!

* * *

Барышню я нашел в указанном месте. Подойдя, раскланялся и вежливо сказал:

– Я от вашего жениха. Он болен и прийти не может!

– Как болен!? Да я его видела сегодня утром…

– Но сейчас он в опасном положении… У него… гм… температура.

– Какая температура?

– Такая, знаете… высокая! Что-то градусов сорок. Должен вам сообщить тяжелую весть: он лежит!

– Да он всегда лежит! Как только дома, так и лежит.

– Он страшно убивался, что не может вас видеть. Поставил себе термометр и говорит мне…

– Он поставил себе термометр? – строго спросила барышня.

– Да, знаете, Реомюра, такой никелиро…

– Сам поставил?

Я покраснел.

– Сам.

Она посмотрела мне в глаза.

– Зачем же вы лжете? Он сам никогда не мог бы сделать этого… Боже! Что это за человек? Нет, довольно! Передайте ему, чтобы он и на глаза мне не показывался!

– Если вы хотите ему насолить, то прикажите показываться вам на глаза три раза в день, – посоветовал я. – При его лени это лучший способ мщения.

Она рассмеялась.

– Ну, ладно! Скажите ему, чтобы он приехал завтра с утра. Мы поедем с ним по магазинам.

– Так его! – жестко проворчал я. Расстались мы друзьями.

* * *

Я стал бывать у Лентяя, и между нами возникла какая-то странная дружба. При встречах я ругал его на чем свет стоит, а он добродушно улыбался и говорил:

– Ну, бросьте… ну, стоит ли… ну, охота…

Вчера я зашел к Лентяю и застал его по обыкновению лежащим в кровати.

Около него валялась масса изорванной газетной бумаги и пальто, очевидно снятое и брошенное на пол впопыхах, по возвращении с обычной прогулки в сквере.

Лентяй повернул ко мне голову и радостно сказал:

– А-а, это вы! Признаться, я уже жду вас с полчаса…

– А что случилось?

– Не можете ли вы оказать мне одну дружескую услугу?

– Пожалуйста!

– Нет, мне, право, совестно! Я так всегда затрудняю вас…

– Да говорите! Если это для меня возможно…

– Я знаю, это вас затруднит…

– Э, черт! Вы меня больше затрудняете вашими переговорами!.. Скажите, что вам нужно?

– Не могли ли бы вы дать мне зонтик, который стоит в углу в передней?

– Что это вы! Неужели на вас дождь каплет?

– Нет, но проклятый портсигар, чтоб ему лопнуть вдоль и поперек, завалился за кровать.

– Ну?

– А в зонтике есть ручка с крючком. Я зацеплю его и вытащу.

– Так лучше просто засунуть руку за кровать.

Он почтительно посмотрел на меня.

– Вы думаете?

Я достал ему портсигар и спросил:

– Что это за бумага валяется вокруг вас?

– Газетная. Дурак Петр, чтоб ему кипеть на вечном огне, забыл на кровати разостланную сегодняшнюю газету.

– Ну?

– А я пришел и лег сразу на кровать. Потом захотелось прочесть газету, да уж лень было вставать…

– Ну?

– Так я вот и обрывал ее по краям. Оторву кусочек, прочту и брошу. Очень, знаете ли, удобно. Только вот с фельетоном я немного сбился. Как раз на середке его лежу.

Я открыл рот, чтобы обрушиться на него градом упреков и брани, но в это время в открытое окно ворвался чей-то отчаянный, пронзительный крик.

Мы оба вздрогнули, и я подскочил к окну.

На воде канала, находившегося в двадцати шагах от дома, барахтался какой-то темный предмет, испуская отчаянные крики… На почти безлюдном в это время берегу бестолково бегала какая-то женщина и мальчишка из лавочки… Они махали руками и что-то визжали.

– Человек тонет! – в ужасе обернулся я к Лентяю.

Под ним будто пружина развернулась.

– Э, проклятый! – подбежал он к окну. – Конечно, тонет, чтоб его перерезало вечерним поездом!

И, сбросив пиджак, он камнем вывалился из окна. У Лентяя был такой вид, что, будь окно в третьем этаже, он вывалился бы из него так же поспешно. К счастью, квартира Лентяя была в первом этаже.

Помедлив минуту, я выпрыгнул вслед за ним и помчался к берегу.

Лентяй был уже в воде. Он плыл к барахтавшемуся человеку и кричал ему:

– Как можно меньше движений! Делайте как можно меньше движений!

Я уверен, что этот совет он давал просто из присущей ему лени.

Но сам Лентяй на этот раз обнаружил несвойственную ему энергию и сообразительность. Через пять минут мы уже вытаскивали на берег плачущего извозчика, который имел глупость упасть в канал, и моего Лентяя – безмолвного, мокрого, как умирающая мышь.

Зубы у него были стиснуты и глаза закрыты.

Извозчик сидел на берегу и всхлипывал, а какой-то подошедший лавочник наклонился к лежащему Лентяю, пощупал его и сказал, снимая фуражку:

– Шабаш! Кончилась христианская душа!

– Как кончилась? – в смятении воскликнул я. – Не может быть! Он отойдет… Мы его спасем… Братцы! Помогите отнести его в квартиру… Он тут же живет… тут…

Мокрый извозчик, баба, лавочник и мальчишка подняли тело Лентяя и, предводительствуемые мною, с трудом внесли в его квартиру.

Вся компания взвалила его на кровать, дружно перекрестилась и тихонько на цыпочках вышла, оставив меня с телом одного.

Тело пошевелилось. На меня глянул хитрый глаз Лентяя.

– Ушли? – спросил он.

– Боже! Вы живы!!. А я думал…

– Вы извините, что я вас затруднил. Мне просто не хотелось мокрому возвращаться на своих ногах, и я думаю: пусть это дурачье, чтоб их перевешали, понесет меня на руках. Я вас не затрудню одной просьбой?

– Что такое?

– Нажмите кнопку, которая над моей головой! Хотя мне, право, совестно…

Ниночка

I

Начальник службы тяги, старик Мишкин, пригласил в кабинет ремингтонистку Ниночку Ряднову и, протянувши ей два черновика, попросил ее переписать их начисто.

Когда Мишкин передавал эти бумаги, то внимательно посмотрел на Ниночку и, благодаря солнечному свету, впервые разглядел ее как следует.

Перед ним стояла полненькая, с высокой грудью девушка среднего роста. Красивое белое лицо ее было спокойно, и только в глазах время от времени пробегали искорки голубого света.

Мишкин подошел к ней ближе и сказал:

– Так вы, это самое… перепишите бумаги. Я вас не затрудняю?

– Почему же? – удивилась Ниночка. – Я за это жалованье получаю.

– Так, так… жалованье. Это верно, что жалованье. У вас грудь не болит от машинки? Было бы печально, если бы такая красивая грудь да вдруг бы болела…

– Грудь не болит.

– Я очень рад. Вам не холодно?

– Отчего же мне может быть холодно?

– Кофточка у вас такая тоненькая, прозрачная… Ишь, вон у вас руки просвечивают. Красивые руки. У вас есть мускулы на руках?

– Оставьте мои руки в покое!

– Милая… Одну минутку… Постойте… Зачем вырываться? Я, это самое… рукав, который просвечив…

– Пустите руку! Как вы смеете! Мне больно! Негодяй!

Ниночка Ряднова вырвалась из жилистых дрожащих рук старого Мишкина и выбежала в общую комнату, где занимались другие служащие службы тяги.

Волосы у нее сбились в сторону, и левая рука, выше локтя, немилосердно ныла.

– Мерзавец, – прошептала Ниночка. – Я тебе этого так не прощу.

Она надела на пишущую машину колпак, оделась сама и, выйдя из управления, остановилась на тротуаре. Задумалась:

«К кому же мне идти? Пойду к адвокату».

II

Адвокат Язычников принял Ниночку немедленно и выслушал ее внимательно.

15
{"b":"824215","o":1}