– Даже так. – заинтересовано протянул инспектор. Впервые, наверное, за весь разговор. – Подобное сейчас случается все реже и реже.
В задумчивости чиновник достал из внутреннего кармана сюртука портативный ингалятор. Вставив мундштук в свою акулью пасть, он сделал несколько глубоких вдохов, после чего зашелся в пароксизме кашля. Откашлявшись, инспектор спрятал ингалятор и вновь, поднял глаза на мужчину напротив.
– Я надеюсь, сразу после рождения вы незамедлительно отправите за мной. Не дожидаясь утра… Принимать роды будет доктор Блекуайт?
– Нет. Моя служанка весьма опытная и умелая акушерка. В свое время она принимала роды у моей матушки, и выходила меня и всех моих братьев. Но в любом случае, не беспокойтесь, едва перевяжут пуповину, я незамедлительно пошлю за вами.
Инспектор согласно кивнул.
– Не опрометчиво ли? Блекуайт весьма опытен, с ним всегда работает пара неонатологов и реаниматологов. У них имеется все необходимые медикаменты и аппаратура, чтобы спасти ребенка, практически с любой мутацией.
– У нас имеется мобильный кювез с встроенным реанимационным блоком, – парировал баронет.
Чиновник задумчиво склонил голову, и, видя, что баронет не склонен продолжать беседу дальше, криво усмехнулся, вновь сверкнув акульим оскалом.
– Ну, что же, тогда до скорой встречи! – инспектор медленно поднялся из кресла, пряча свои длинные пальцы рук в глубокие карманы сюртука.
– Примите мои извинения, инспектор. – Баронет изобразил лицом сожаление. – Может, я мог вам показаться невежливым или негостеприимным хозяином… Но войдите в мое положение. Меня переполняет волнение! Я вот-вот стану отцом.
Инспектор, уже в дверях, обернулся. Свет от огня отразился багровыми огоньками в его глазах. Держась за дверную ручку, чиновник небрежно бросил.
– Ваше волнение мне понятно и простительно. Скажите, правда, что при рождении вы едва набрали нужный индекс по стигматам дизэмбриогенеза?
И не дожидаясь ответа от ошарашенного баронета, напоследок еще раз сверкнув острыми зубами в зловещей усмешке. Он все знает! – мелькнуло в голове у мужчины. Инспектор давно ушел, а баронет все стоял, взглядом уставившись в пустоту. Мрачные уродливые тени, скачущие в комнате по углам и потолку, он не замечал, ибо не они пугали его. Тревога в его душе сменилась ужасом – холодное, липкое чудовище когтистыми лапами вцепился в его сердце. Хватаясь за грудь, баронет упал в кресло, где только что сидел инспектор…
Третья мировая война – такая ожидаемая в свое время, и одновременно неожиданная для всего мира, оказалась как и следовало ожидать самой разрушительной из всех. Если первая мировая породила танки и химическое оружие, а вторая – ядерное оружие, то третья мировая принесла в мир биологическое оружие. Генномодифицированные вирусы сделали то, что в свою очередь не смогла радиация. Человечество практически вымерло. Вирусы убивали быстро, поражая всех – и стар, и млад. Те, немногие, что пережили военный апокалипсис, остались инвалидами и передали свой поврежденный вирусами генофонд своим немногочисленным потомкам. Мутации, вызванные биологическим оружием стали нормой. А много позже, стали тем маркером, говорившим о том, что носитель врожденных уродств, прямой потомок тех немногих несчастных, что выжили в Большой Войне. Подобные люди стали в новоявленном мире элитой, знатью, правителями, вершившими закон в новом обществе. Врожденные мутации, передающиеся по наследству аберрации, уродства калечащие тело стали признаками благородных родов. Другие же, кто не обладал с рождения нужным поражением генома, старались возвыситься, искусственно калеча свое тело. Процедуры по бодимодификации стали отражать социальный статус людей.
Баронет родился в древней и благородной семье. Как утверждали семейные хроники род они вели от династии Габсбургов. Самый младший отпрыск в семье, он не снискал родительской любви. А все потому, что родился на удивление с малым количеством врожденных уродств, что оказалось неприемлемым для высшего общества. Это правда, магистрат не хотел подписывать свидетельство о рождении баронета, так как количество отклонений едва укладывалось в нормативы. Ребенок, родившийся без волчьей пасти или заячьей губы, без горба или гидроцефалии, сросшимися или покалеченными конечностями считался неполноценным, от него отворачивались, отрекались. Нередко подобных детей оставляли в лесу, подбрасывали в бедные семьи, отдавали инспекторам для генетических исследований…
Лишь деньги и влияние отца, спасли баронета от печальной судьбы тех младенцев, что забирал магистрат в свои застенки, если те имели отклонения от принятых норм. В дальнейшем, чтобы не пострадала репутация благородной семьи, отец потратил немало денег на работу подпольных хирургов, пытаясь скрыть позор. Никто не знал, что у баронета искусственно расщепленное нёбо и верхняя губа, что четыре пальца на левой руке и сросшиеся на правой руке, деформированные ушные раковины и икс-образные ноги результат рук подпольных любителей покромсать людей скальпелем. Оттого и нелюбим был баронет в семье, уродец в глазах отца, матери и собственных братьев. То ли старший сын Джордж, родившейся анацефалом и посему сделавший карьеру и снискавший уважение в обществе. Еще бы полковник гвардии, кавалер Ордена святого Духа! Положение в обществе и в глазах его собственной семьи ухудшал и тот факт, что в жены баронет выбрал девушку милую, но совершенно не из благородного семейства. Форменный мезальянс в глазах окружающих. Первые пару лет его брака желтая пресса с удовольствием проходилась по внешности его избранницы, не без основания утверждая, что неимоверная красота женщины дело рук пластических хирургов, что за шрамами и татуажем, за пирсингом скрывается уродина, что врожденных дефектов настолько мало, что ей пришлось в свое время бежать из родных мест, скрываясь от инспекторов Магистрата. Баронету всегда было плевать на молву, он полюбил девушку, его прелестную донну, и сделал все, чтобы огородить ее от дурной молвы.
Несмотря на волнение вызванное визитом инспектора, на удушающий страх, баронету удалось задремать ненадолго у камина. Сон, явившийся ему, оказался коротким и беспокойным, полный кошмарных видений. Очнувшись в холодном поту, мужчина с беспокойством уставился на верную Драхару склонившуюся над ним. Вопрос, застрял у него в горле, когда он услышал тонкий, мяукающий плач из-за плотно притворенных дверей спальни.
– Мой господин, пойдемте скорее! У вас родился мальчик!– попросила служанка, вытирая полотенцем свои крепкие, жилистые, покрытые жестким, густым волосом руки. Баронет заспешил к жене. Комната, стараниями Драхары оказалась ярко освещена, и от того бледное, обескровленное лицо его любимой выглядело еще более болезненным. Мужчина сел на край кровати, и женщина протянула ему маленький, копошащийся сверток, оторвав ребенка от груди. Слезы в глазах жены блеснули маленькими алмазами и при виде заплаканного лица у баронета в груди, словно взорвалась бомба. Предчувствие беды усилилось – холодная, липкая тварь в груди превратилась в громадного спрута. Дрожащими руками мужчина принял ребенка, разворачивая теплые пеленки. Его взору предстал крепкий младенец с багрово-синюшной кожей. Как знал, баронет, такими рождаются почти все младенцы. Бегло осмотрев ребенка со всех сторон, мужчина сразу определил причину слез жены. Две руки, две ноги, на ладошках и стопах по пять пальцев, чистая кожа – практически безволосая, ни чешуйки, ни родимого пятна даже. Заячьей губы и той нет, что уж там говорить о еще чем-то! «Стопроцентная девиация!» – прошептала над ухом Драхара. Что это означали для ребенка эти слова, мужчина понимал. Это приговор! Им ребенка им не спасти, магистрат заберет его.
– Как же так получилось? – прошептал невольно баронет, не замечая, что говорит вслух. Ребенок оставался по-прежнему у него на руках. Мысли в его голове путались. Спрут в груди беспокойно шевелился, сдавливая то сердце, останавливая его, то легкие – пресекая дыхание. Как? Ведь две прервавшиеся ранее беременности давали на шанс рождения нормального ребенка. Как так получилось? Почему судьба так несправедлива? И хоть верная Драхара, вновь услышав хриплый шепот своего хозяина, принялась объяснять что-то об рецессивных генах, аллелях и отягощенной семейной генетики, баронет не слышал ее. Он смотрел перед собой, не видя ничего, весь погруженный в свое горе.
