— Боишься? — спросил Лэтте-ри.

— Безумно, — вырвалось само собой.

— Я тоже.

Сердце кололо чувство, у которого есть мощь, но нет будущего. Ира боялась довериться этому чувству, позволить себе даже его крупицу, потому что должна будет уйти. Лэтте-ри, наоборот, решил нырнуть в него головой, как всегда делали дайна-ви, отрезая себе обратную дорогу и запрещая мысли о том, чем всё закончится.

Оба понимали, что им придётся принять решение. Ответить на вопрос «как?». На что будут похожи отношения, у которых уже пройдена точка невозврата. Игнорировать то, что связало их вместе, нельзя. Принять — приняли. Но дальше — что?

— Я вернусь домой, — высказала Ира самое наболевшее.

— Буду тосковать, — тихо ответил Лэтте-ри.

Ира с хладнокровием садиста препарировала собственные чувства, чтобы облечь в слова страхи, которые терзают уже сейчас. Они не смогут идти дальше, если не проговорят их вслух.

— Лэтте-ри, прос…ти, — переход на «ты» дался с усилием. — Я не знаю как… ты видишь наши отношения, но мне хочется попросить об одолжении.

— Слушаю.

— Я уйду. Может, завтра. Может, через год. Ты останешься здесь, и… жизнь продолжится. Рано или поздно мы оба станем друг для друга воспоминанием. Хотелось бы, чтобы оно было без пятен. Знаю, что я проблемная. Может, со временем решишь, что тебе такая не нужна. Но пусть будет без лжи. Если решишь уйти, поймёшь, что не по силам, — скажи. И пусть это эгоизм, но пока ты хочешь быть рядом, мне хотелось бы, чтобы… никого больше не было. Знаю, что у вас принято иначе и что две женщины в семье — нормально. Но я верности до гроба тоже не прошу. Я лишь прошу, чтобы то, что будет, стало самым… — голос дрогнул.

Лэтте-ри поднялся с земли и сел рядом с ней, обнимая рукой за плечи, укутывая в плащ.

— Честность за честность. Я тоже, как ты говоришь, проблемный.

Ира подняла голову и увидела, что он даже не смотрит на неё, снова уставившись на костёр, будто ничего более важного не существовало в этой жизни. Рука на её плече чуть напряглась, и она осознала, что слова, что последуют за этим признанием, будут глубоко личными.

— В то утро, в шатре, когда я предлагал отплатить теплом, мною двигал искренний порыв. Но… признаться, я даже не уверен, что смог бы. Многие годы я страдал душевным недугом, лишившим меня способности быть с женщиной. Исцелился не так давно. И до сих пор не уверен до конца, что смогу подарить женщине то, что может каждый мужчина.

Ира ошарашенно уставилась на него, стараясь осознать сказанное. И горько рассмеялась, утерев набежавшую слезу.

— Наверное, вы моя судьба в этом мире, Лэтте-ри. Я как раз недавно объясняла Варну, что одна из вещей, которых панически боюсь, это оставить в Рахидэтели такой след, как ребёнок. Оставить сиротой. В моём мире есть средства уберечься от зачатия и… более худшие способы. Не хочу озвучивать. А у вас Первый Божественный Закон, о котором столько наслышана. И может, то, что всё так, как есть… наверное, вам… тебе неприятно это слышать, но я не считаю эту проблему — проблемой. Наоборот. Всё, что у нас есть, — взаимно. Мне этого хватает.

Лэтте-ри вздрогнул и, наконец, оторвался от костра. Ира сама ощутила себя этим костром, так пристально он на неё смотрел.

— Обидела, да? Прости, знаю, что для мужчин это очень важно, но…

Он прикрыл ей рот, как тогда утром, и держал до тех пор, пока не понял, что она не собирается продолжать начатую фразу. И было в его взгляде что-то такое, что Ира поняла, что заканчивать её категорически нельзя.

— Рабовладелец. Палач. Солдат. Убийца. Почти… не мужчина. Отмахнувшись от всего этого, не пожалеешь?

— Уже не жалею. А ты не пожалеешь, связавшись с той, что не знает, куда её забросит завтра?

— Я буду с тобой, — пожал он плечами, — а дети… Общие дети рождаются у низинников и ведьм. Амелутки могут дать детёныша ящерам силой проклятья, но никогда не рожали их перевёртышам. Сквирри ласковы с любым, кто захочет, но общих детей не родилось даже в союзе с народом, из которого они вышли. Смотря на их пример, я не уверен, что могут быть общие дети у нас и прародителей. И об общих детях потомков Первых и «образа творцов» мне тоже не доводилось слышать. Законы Хараны тому причиной или традиции — знать дано только Сёстрам.

Тишина. Ира не могла точно сказать, что эти слова сделали больше, — расстроили или успокоили. Её хватило только на итог.

— Рискнём?

— Рискнём.

— Значит… вместе?

— Вместе.

Странный диалог из обрывочных фраз никто не смог бы назвать признанием. Перекрёсток, где их пути разойдутся, подводил жирную черту под чувствами. Они не имели права надеяться на «умерли в один день». И даже на «долго». И всё же в этот важный для обоих миг Лэтте-ри и Ира не позволили себе даже первого поцелуя. Они только стремительно прильнули друг к другу, обнявшись, впервые ощущая жажду прикосновения так остро. Первый осознанный тактильный контакт, зоны комфорта, слившиеся в одну. Стоит разорвать объятие, и на его месте останется пустота, которую ничем не заполнить. Ира подняла голову и руками коснулась лица Лэтте-ри, изучая. Собравшись с духом, пробежалась пальцами по ушам, которые всегда втайне мечтала пощупать. Они оказались бархатистыми, покрытыми мелкими волосками. Лэтте-ри тоже смотрел на неё, будто запоминая. Провёл рукой по волосам, погладил косу. Потом притянул к себе, прижав к груди и зарывшись носом ей в шею. Она обняла его и, глядя поверх его макушки на костёр, послала куда-то ввысь мольбу, понять которую могли только они вдвоём: «Пусть у нас будет завтрашний день. Пожалуйста!»

* * *

Терри-ти нашёл Рах-на-Варна вдали от лагеря. Костяные гребни и крылья, окружённые сумраком, могли бы напугать неподготовленного зрителя, но за время пути Терри-ти успел пообвыкнуться с внешностью вожака нир-за-хар. Дайна-ви привело сюда чутьё, которое дома всегда помогало отличать тех, кому нельзя оставаться одному. А оно стучало колотушкой, что на Болоте использовали, чтобы подать сигнал тревоги, стоило увидеть, что друг и вестница решили, наконец, поговорить. Нет, им обоим сейчас советчик нужен, как ваге перья, но вот ящер… Мимика часто предавала его последнее время, и Тер увидел.

А сейчас ещё и услышал. Резкий звук, скрежет, что предупреждал не приближаться. Свет лун осветил поляну, и он заметил когти, что безжалостно терзали кору дерева, которому не повезло оказаться рядом с ящером. Цветные всполохи без какой-либо упорядоченности гуляли по шкуре, но в темноте цветов не разглядишь, потому глаза дайна-ви видели сотни переливающихся оттенков серого.

Естественно, вещатель заметил его приход и поднял морду. В темноте блеснули клыки, по шкуре прополз особенно яркий перелив, но Тера это не испугало. Он стоял напротив, открытый, как перед богами. Скрывать ему было нечего.

Варн читал его, дёргался, царапал кору и скалился. Ни словом, ни мыслью не касался нарушителя покоя, но что-то сидевшее внутри не давало просто рыкнуть и прогнать. И в итоге он сдался. Перестал терзать ни в чём не повинный ствол, встал, опустив крылья, побрёл к ближайшему поваленному дереву и растянулся рядом. Терри-ти присел на краешек.

— Если хоть что-то обронишь про «поступил правильно»… — с угрозой прошипел Варн.

— Я был бы счастлив, если бы было иначе, — перебил его Тер.

— Ты не рад, что именно твой друг получил вестницу?

— Нет. И ты знаешь почему, — подхватить общение без высокого слога оказалось легко.

— Зря ты так о ней.

— Мне потом врачевать нанесённые раны. Ты же знаешь, что такое лечить близких?

— Лечить. Спасать. Терять. Зрелость даётся высокой ценой. А ты, значит, врачуешь души? До такого даже эйуна с их лéкарством и одарённые не додумались. Разве можно исцелить рану, которую не видишь?

— Когда душа болит, её легко почувствовать, — пожал плечами Терри-ти, давая понять, что для него данное утверждение очевидно и не нуждается в доказательствах.