Школа работала в две смены, поскольку количество детей значительно превышало ее проектные возможности. Впрочем, она и не работала никогда в одну с момента постройки в конце 30-х годов. Монументальная бело-желтая глыба с большими окнами актового зала на последнем третьем этаже, высокой изломанной крышей словно стягивала к себе десяток низкорослых жилых четырехэтажек чуть помладше, широко стоящих, словно их расставили для игры в морской бой, и большим клином подползающих по крутому склону со стороны речки, нескольких тесных кривых улочек, образованных плотным деревянным самостроем, называемых в народе “нахаловкой”. Все вместе это называлось “пятым микрорайоном”. Федька учился в 8Д. Туго учился, больше мучился. Но мысль, что после 8-ого он пойдет в ПТУ, грела и помогала выдерживать постоянную шестидневную пытку учебой. “Ничего”, – успокаивал себя Федька, – “осталось две с половиной четверти, а там заживу”.

Прозвенел звонок извещающий, что последний шестой урок закончен. Вторая смена на сегодня отучилась. На этажах стояла тишина. Только у их класса сегодня значилось в расписании шесть уроков. “Пошли покурим?” – предложил Федька своему закадычному другу Сереге. “Пошли” – эхом ответил тот чуть помедлив. Серега Думнов, в школьной среде – “Дума”, страдал какой-то “небольшой”, как объяснила когда-то их классная, болезнью. В школе все знали, что он отстает в развитии. Его никто сильно не донимал. Учителя по общему согласию тянули его до окончания восьмого класса. Серегино лицо со всегда желтовато-красными белками глаз навыкате, безвольно оттопыренной нижней губой, с которой периодически, когда он о чем-то задумывался, свисала тонкая ниточка слюны, говорило лучше любой справки. По каким-то неведомым законам природы, его физическое развитие компенсировало умственное. Для Федьки он был верным “Гарри с пушкой” из “Острова сокровищ”. Серега спокойно воровал для него коржики в школьном буфете, приносил мелочь, выгребая ее из кошелька матери, покупал сигареты в киоске на остановке. В общем Федька по полной пользовался статусом единственного друга, для которого Серега готов расшибиться в лепешку. По правде, Серый тоже был единственным Федькиным другом.

Вот-вот должен выпасть первый снег. Не сильно разноцветно светились окна домов, тонущих в непроницаемой темноте. Только лампочка над входом в школу, да фонарь в двадцати метрах напротив него стоически отгоняли осеннюю черноту, освещая довольно короткий промежуток пути к знаниям.

Они спустились с широкого крыльца и зашли за угол. Рассеянный свет от лампочки немного подсвечивал землю. Вокруг валялись бычки, жженые спички. Это было место для курения старшаков – ребят из девятых-десятых классов. Федька днем сюда никогда не зашел бы во избежание получить пи..дюлей, но сейчас он с особым удовольствием достал непочатую пачку “Примы” и стал выцарапывать сигарету, которая никак не хотела вылезать. Наконец он ухватил ее пальцами с длинными грязными ногтями и потянул. Боковина сигареты оказалась приклеена к шву пачки. Она порвалась, выпростав из себя весь табак. “Бл..дь”, – выругался Федька. “Ладно, х..й с тобой”, – как бы угрожая приклеенной бумажке просипел он от напряжения и вытащил из плотно набитой пачки целую сигаретину. Серега с готовностью чиркнул спичкой и Федька, прикрывая левой рукой огонек, прикурил. Выпрямился, по-деловому откинул назад рыжевато-соломенную челку, затянулся, сведя глаза на вспыхнувшей точке. Ему льстило, что он курит, что курит в запретном для него месте, что рядом с ним преданный “Гарри”, готовый выполнить любое его приказание.

– Жизнь прекрасна, – пытаясь подражать соседу дяде Коле, глубокомысленно изрек Федька, одновременно выпуская дым из носа и рта. Но мальчишеская бравада, которую он еще не научился прятать, лезла из него слишком резкими движениями, картинной позой.

Это был высший пилотаж – говорить куря и не кашлять. Так даже некоторые старшаки не умели. Серега с восхищением смотрел в Федькин рот, пытаясь разгадать тайну, почему тот не кашляет. Сам он один раз попробовал затянуться, но так закашлялся, что его вырвало. После этого Серега никогда больше не пробовал курить. Пить ему тоже не понравилось, от водки вырвало также, как и от табака. Серегу тоже распирала гордость от того, что он стоит рядом с другом, который курит, как взрослый, да еще в этом запретном месте.

Вдруг на его руке застрекотал будильник наручных часов. Серега посмотрел на циферблат: позолоченные стрелки “Ракеты” показывали полседьмого. Мама всегда ему ставила время, когда надо идти домой. За два года, что он носит эти часы у него выработался условный рефлекс.

– Я пошел домой, – с сожалением констатировал Серега.

Федька уже знал, что возражать, уговаривать или угрожать бесполезно, Серега бросит на полдороги любое дело и пойдет домой. “Как робот какой-то”, – всегда удивлялся Федька Серегиному повиновению этому стрекотанию, забывая что в другое время он легко подчинялся его воле.

– Зае…ись, только уроки закончились… Че так рано, айда в подвал слазим? – предложил Федька.

– Мне домой надо. Мамка и папка ругаться будут, ты же знаешь, – Серега виновато развел в стороны здоровенные ручищи, как делал это Федька, поправил сумку на плече и пошел по дорожке от крыльца к фонарю, затем, повернув налево, почти сразу пропав в темноте.

– Ну и х…й с тобой, – привычно выругался Федька, бросил обмусоленную сигарету на землю и с силой втёр ее носком китайского кроссовка в землю. – Сам слазию, – негромко кинул он в темноту, поглотившую Серегу.

Изредка возле четырехэтажек, урча моторами, шаря желтым светом фар, проезжали машины, за домами вдалеке периодически грохотали невидимые трамваи, снизу от речки к школе неслась только собачья перекличка, разноголосая и чуть истеричная.

Обойдя здание, Федька оказался возле входа в школьный подвал. Попыхивая папиросами и о чем-то матерно вполголоса переговариваясь, вдоль высокого почерневшего от времени забора из сколоченного внахлест горбыля, вниз по улочке прошли два мужика. Немного подуспокоившийся лай возобновился с новой силой, расходясь волнами по дворам. Вообще здесь редко ходили взрослые, в основном школьники. Взрослые чаще всего поднимались к своим трущобам по улочкам от дороги, которая шла вдоль реки, и по которой ходил автобус. Трамвай, идущий по центральным улицам их мало интересовал, здесь жили простые работяги и бывшие зэки.

Подергав дверь, Федька удостоверился, что заколочена она халтурно, только со стороны, где раньше был замок. Почему-то никто не интересовался подвалом, иначе дверь давно бы взломали. Несколько минут поиска в темноте были вознаграждены старой автомобильной монтировкой. “То что доктор прописал”, – с удовольствием процитировал он соседа Колю, уже год как откинувшегося с “крытки”. Вообще, после того как два года назад батю посадили за пьяную драку, впаяв ему “пятеру”, Федька жил больше сам по себе. Мать успевала только обстирывать его, да готовить еду. Она работала посудомойщицей в столовой кирпичного завода. Каждый вечер после смены она тяжело поднималась по темной кривой улочке к себе в позёмную избу пятистенок, которая досталась ей от родителей. Федька был у нее единственным ребенком. Любимым. Мужа она, кажется, любила, но побаивалась его пьяного угара. А пил он часто, собственно, почти не переставая. У них на Кирзаводе многие пили, особенно рабочие. Обжигальщики, как его отец, пили больше других, поскольку брали туда всех, кто только соглашался вкалывать в горячем цеху по 8-16 часов. Часто кто-то уходил в запой, и пока не находили сменщика, работягам приходилось стоять у печей и вторую, а иногда и третью смену без перерыва.

Просунув монтировку в щель со стороны петель, Федька крякнул, поднажал и сорвал дверь. “Вот и славненько, сейчас посмотрю что тут”, – его совершенно не волновали последствия, о таких глупостях он не задумывался. Ему стало страшновато от того, что перед ним чернела совсем уж абсолютная темнота, в которой могло прятаться черт те знает что, но отсутствие воображения давало Федьке шанс увидеть что там в глубине теплого подвала родной школы. “Да и что там может быть? Говорили военрук оборудовал здесь класс по НВП, но потом прорвало трубу, и ему пришлось съехать обратно в свой загончик на третьем этаже. Здорово, если он забыл там наган”, – с этими мыслями Федька протиснулся в щель и начал пробираться по коридору вглубь подвала. Пахло прелой землей, пылью и железом. Федька покопался в кармане и достал коробок со спичками. Чиркнул, но теплый ветерок из глубины тут же погасил огонек. Пять спичек подряд также сразу погасли. “Черт”, – выругался Федька и двинулся по стеночке дальше. Коридор сделал один поворот налево, затем еще и уперся в железную дверь. С трудом преодолевая сопротивление заржавевших петель он открыл ее и зашел внутрь. Попробовал зажечь спичку, но она опять потухла. Откуда-то слегка тянуло пропастиной. “Бл…дь, ну что за х…ня”, – в сердцах бросил он еще одну потухшую спичку на пол. Вдруг где-то впереди и слева он заметил, что чернильная темнота стала менее черная, чем везде. Он вдруг осознал, что слышит звуки редко падающих капель. Он мог поклясться, что еще секунду назад никаких звуков, кроме звуков его шагов не было. По его спине пробежали мурашки. “Откуда здесь свет, бл…ть?”, – Федька почувствовал какую-то лживость, неправдоподобность ситуации. “Короче, надо делать ноги отсюдава”, – резонно заключил Федька. Он начал руками ощупывать стену за спиной, чтобы вернуться тем же путем, что пришел. Но позади, сколько бы он не двигался вправо или влево вдоль стены, его сопровождала холодная безучастная бетонная стена без единого намека на дверь или поворот. “Ну чё, придется идти вон туда”, – и он мысленно кивнул на пятно размытой темноты, как бы подбадривая себя. “Не, а х..ли делать? Мать уже с работы поди вернулась, скоро по всем соседям искать побежит, она же кипишная такая…”. С такими мыслями Федька Грехов сделал шаг к пятну.