Для нас, вообще, есть еще очень много хороших мест: пустые трамвайные депо, старые окраины, подвалы и чердаки, заброшенные горные выработки, сырые проходные дворы, дальние брега и дикие чащобы, да, в общем, и в остальных местах мы чувствуем себя неплохо.
Лекция. Есть на свете, условно говоря, некая процедура разматывания себя. Употребив вряд ли уместный пафос, скажем, что суть ее в освобождении от веревок и пут, на вас оказавшихся. То есть, конкретнее, имеется в виду обнаружение в собственной голове разнообразных ассоциативных цепочек. Зацепливаясь друг за друга, переплетаясь, они образуют не то что сеть, а комок водорослей, почти заполнивший череп. Возиться же с ними лучше всего, когда настроение дурное. Надо расслабиться, и тогда какая-либо из ваших болячек всплывет на поверхности мозга. Ее причины не важны - какое-то малозначительное происшествие, ссора, пустяк, служащий лишь поводом к чему-то более серьезному. Но если теперь ткнуть в нее чем-нибудь острым, точка дернется, извергнет импульс, который перескочит по цепи к соседней точке, и вы поймете с чем связана она. И так постепенно станет проясняться вся цепочка, наводя вас на мысль о том, что все ваши беды начались в момент вашего рождения. Процедура неприятна: всякий раз надо стараться доставить себе максимум боли - иначе вам не продраться сквозь почти бесконечные сеновалы вашей памяти.
Зато вы узнаете о себе много нового и поймете вязь событий, связать которые друг с другом вам в голову прийти не могло. Тоже, конечно, радость специальная, да и не следует ожидать от этой затеи невесть чего: цепочки эти, конечно, не стремятся уткнуться в ваш первый младенческий крик - дабы обеспечить вам навсегда Мировую Скорбь. Они образуют нечто схожее с бензольными колечками, удаляя печаль, ими вызванную (опознанное колечко перестает действовать), вы осуществляете действие, более всего схожие с удалением заусенцев, и ничего такого тайного и специального. Чтобы не было скучно этим заниматься, можно развлекать себя созерцанием образовавшихся в вас соединений, по своему строению схожих с моющими веществами, нейлоном и ядохимикатами. Они вам могут рассказать о чем-нибудь; о глубоком смысле своей замкнутости, о молекулярном устройстве вашей души, о том, как то, что в ней происходит, химическим образом определяет, как оказывается, Вас.
То есть, такой Фрейд наяву; когда выясняется, что день испорчен потому, что мимо вас проследовал трамвай с номером 1069 на борту, а с этой цифрой в вашем мозгу связывается нечто нехорошее. Или еще более извилисто. В любом случае, здесь можно сэкономить на кроссвордах.
Вот слова друг друга прекрасно понимают: они одним делом заняты - через все свои профессиональные, внутривидовые словечки и ухмылочки поймут, между собой и без вас договорятся, а вы лучше-ка не забывайте о регулярной тренировке своего брюшного пресса.
"В - написал некто Бруно Шульц - состоянии ли вы, спрашивал мой отец, понять глубокий смысл этой слабости, этой страсти к цветным тряпкам, к папье-маше, к клеевой краске, к пакле и опилкам?"
Установление качеств, в тебе отсутствующих, куда конструктивнее, чем имеющихся: присутствующее есть всегда сколько-то процентов общего состава, отсутствие же без недомолвок: Лермонтов, например, содержания в организме ноль.
Годится расшатывать себя, как молочный зуб: если вы привыкли обедать в пол-второго, то обедайте в пять; привыкли завтракать чашечкой кофе с рогаликом - ешьте каши; привыкли вставать поздно - вставайте рано; ночью обычно спите - не спите; едите обыкновенно белый хлеб - переходите на бежевый или лиловый. Займитесь тем, чем не занимались никогда - чтобы обнаружить, что ничто в вас не изменилось.
В состоянии ли вы понять, осознать, вникнуть в глубокий, тёмный, настоящий смысл, в значение этой слабости, пристрастия, склонности, привязанности, любви?
Следующее же знает всякий, имеющий отношение к художествам: не интересно же влезть на один жанр, стилистику и еще боле гадкие вещи вроде темы и манеры, образовав таким образом совершенно уже ужасное: творческое лицо и жить с ним до гроба, хорошего гроба.
Ну, не всякий, конечно, но - муто. Это история о точечке, такой в самой глубине человека, в самой глубине души его, очень для него святой, то есть сопутствующей ему тайно и постоянно, так что на самом деле и являющейся для него домом. Знать о ее существовании, отыскать и уметь там жить - доблесть невелика, так к колышку на лужке козу привязывают. Откуда уж в человеке берется такой колышек - сказать трудно, может быть колышек и есть он сам, и это хорошо, потому что вот у муто ничего такого нет, они ведь что-то вроде бомжей, что не столько романтично, сколько тяжело, и хотелось бы помочь им. Чтобы не кончал с собой кое-кто, например.
К крашеным тряпкам, к папье-маше, клеевой краске, пакле и опилкам.
Шатаешь себя из стороны в сторону, а ничего не меняется. Цвет глаз не переменится, близкие и наутро близкие, а кого не переносил, так и не переносишь. Разве что от подобных упражнений дурость всякого явней видна, а более - ничего. Да и что может перемениться, когда неясно, кто, собственно, свою жизнь раскачивает?
Напридумывали, понимаешь, всяких теорий и практик про то, что четвертое тело - казуальное, шестой космос содержит энергетики, а седьмой кристаллические структуры.... Если мы это узнали, то, значит, оно это находится вне нас и отношения к нам не имеет. А мы сами - мало ли мы и без того к чему отношение имели.
Можем ли мы уловить смысл этой слабости, привязанности, страсти к ярким тканям, к папье-маше, к клеевой краске, пакле и опилкам, краске на клею, к поникшим головам, к утробным голоскам и истершимся костюмчикам, к полированным яйцеобразным головам в выгоревших на них конусиках из яркой, выгоревшей бумаги, к пакле, клею и опилкам, к растрепавшимся веревкам, лохматым, ослабшим, тянущимся от одного из них к другому?
Это было лирическое отступление. Теперь - опять технология. Программа называется со? - именно, с вопросительной интонацией. Включенная, приводит включившего в состояние полной оторопи. Что? почему? зачем? с какой целью? кто виноват? что делать? куда идти? куда податься? где я? что со мной? что это? кто я? зачем все? - все эти вопросы со страшной силой возникнут в результате работы элегантной и беспрецедентно-мощной программы со?
Скажите только со? и я вам отвечу: ну что же тут скажешь?
cо?
Если же кто-нибудь заявит, что я занимаюсь программированием сознания, то я отвечу: еще чего?
Зачем его программировать специально, когда это у него и так постоянная отрада: оказаться чем-нибудь запрограммированным. Вот, например, анекдоты: ну что такое анекдот, кто их запоминает, а услышит другой раз - уже ведь не смешно: то есть, сидит он уже в голове. Он, то есть, вполне благополучно вас запрограммировал, и не поверхностно, а серьезно: вы, по сути, состоите уже и из этого анекдота.
Или просто сказать: хорошо. Скажем, придя домой ноябрьским вечером, выпить красного горячего вина с гвоздикой, кардамоном и ломтиком лимона. Ведь и в самом деле неплохо?
Или, чтобы уж отчетливо: просыпаетесь вы утром по будильнику, еще находитесь отчасти в чертогах-с сна, его помните, и вдруг трамвай под окном: голова тут же переключена от сновидения на трамвай, к жизни. На место.
Я его не программирую, а заменяю в нем операционную систему. Так, чтобы при нажатии на любую клавишу, да и вообще, при любом импульсе от ваших членов и индрий на экране высвечивалась бы надпись: "Здравствуй, Вася!". Появлялась бы и, мерцая, исчезала и появлялась бы сбоку, поверх новая "Здравствуй, Вася!" - голубые буквы, желтые, красные, розовые, лиловые, красивые и, мерцая, красиво мерцая, исчезали бы, а поверх - не дожидаясь пока прежние исчезнут, опять "Здравствуй, Вася!"- если, конечно, Вас зовут Вася.
Сознание - почему бы не обходится со словами, как со знакомыми зверями - больше всего похоже на бесцветный кисель. Не на медузу даже и не на облако, а именно что на ошметок крахмала: примет любой цвет, вкус, и облик по вашему хотению, но сделать это не сможет тот. Кто убежден, что сам он и является этим сознанием. Сгусток, скользкий, не очень приятный на ощупь, но это и правильно: ведь вряд ли далекому от хирургии человеку приятны на ощупь его сердце или почки, а сознание - такой же точно орган тела. В любом случае, эта естественная неприязнь ограждает произвольного человека от желания его потрогать, ненароком навредив. Располагается же сознание нигде, потому что не важно, где оно расположено. Питается непонятно чем, развивается самостоятельно и ему, как и любому прочему органу, безразлично, кому именно принадлежать: организм, поэтому, старается его пометить, присвоить, привязать к плоти. Сознание же знай себе растет, пока растет, а его - нежное - прикручивают к телу веревками, веревки режут его, удерживая; сознанию больно и расти оно прекращает. И тогда, если кто-либо отправится посмотреть на него, то обнаружит лишь комок веревок, выпачканных в слизи: что - выбираясь оттуда обратно, на поверхность жизни - будет означать, что у человека сформировалось стойкое мировоззрение.
