Поначалу да, но потом что-то изменилось. Может интересно стало, может тоскливо в лесу одному – хочется к людям выходить, да те боятся все. А может ещё что.

От одной мысли Вея почувствовала, как горячая кровь хлынула к щекам. Нет, ну… нет. Не могло быть такого. Или могло?

Заруба не менялся. Проходил день за днем, вот уже и лето к концу катится, а туманник как тот лес – разве что на рубаху вторую, шерстяную накинет.

Он все так же иногда заходил, разве что теперь это иногда было порой и ночью. Вея знала, что если, притащив добычу, он не пришел на следующий день к обеду – будет ночью. Но уже не в зверином облике, разок побренчав плошкой по столу, потом человеком приходил.

Сказки не врали – ниже колена под штанами топорщилась густая звериная шерсть, а по полу цокали когти. Ему было неудобно – лапы хуже держали, нежели ноги, но он особо и не ходил. Так, усядется за лавку, отужинает, и на той же лавке и растягивается подремать.

А к рассвету всегда уходит.

И почти всегда, они говорили. Вея рассказывала истории из детства, как убегали с сестрой от матери в лес и встречали рассвет на большом валуне. Маленьких дочек ведьмы не трогала нечисть, а от волков добрый леший оберегал. Ну, как добрый – это своих он любил, чужих и завести мог. Или как в подполе прятались, пока мама беса из человека выгоняла. Редко такое было – истинно бесноватых почти не встречается, но порой случалось. И каждый раз как первый.

Когда Вея начала ей помогать, то думала, что привыкнет, но нет. Всё так же, и знаком этот безумный взгляд, и все же отличался от других чем-то. Иной раз казалось, что до сердца достанет.

Туманник слушал внимательно, переспрашивал и уточнял, что не понял. И в долгу не оставался – свои байки травил. О том, как с водяным в наперстки играют, и как русалки им мешаются, как детишки в лесу до ночи сидят, чтобы байки про страшного туманника проверить.

– Боятся, что жрать их приду, – смеялся Заруба. – А на кой ляд они мне – кожа да кости. Один раз даже мавок отгонять пришлось, и рычать из-за куста, как пёс дворовый, ей-ей, только чтоб домой уже бежали.

– Ох, да брось, – смеется ведьма. – А когда в дом-то стучишься, и детишек небось не отпускаешь.

Туманник только плечами пожимает:

– Так лес – это лес. А в домах, то дань. Ну, и не всегда я за поживой стучусь, – рассмеялся сам себе задумчиво. Вея уж про себя подумала, но Заруба уточнил довольно: – Иногда сгинет на охоте мужик, а дома-то жена молодая. Чтоб не зайти к вдове пару раз, пока нового мужика себе не нашла.

Рука с кружкой замерла в воздухе, не дойдя до губ. Вея быстро моргнула, чтобы Заруба не заметил чего.

Она-то думала, что туманники из той нечисти, что не смотрят в людскую сторону и на женщин в том числе. А раз он к вдовам заходил, то очень даже смотрит, вон рожа какая довольная, как у кота, что до сметаны дорвался. А это уже значит…

«Что не смотрит он только на меня», – безжалостно закончила она собственную мысль. Пришлось отговориться, что голова болит и спать уйти, слишком жгли злые слёзы, грозя свою хозяйку с головой выдать. Ох не ждала Вея, что горько так будет. Как сердце вынули, и теперь пусто как-то было в груди, холодно.

Только улеглась, слышит – возится Заруба. То на один бок повернется, то сядет. По избе пройдется, воды попьет, обратно вернется. И так раз, другой. В горшок с едой нос сунул.

Вея уж хотела спуститься и спросить, не болит ли чего, хоть и не знала, что у нечисти болеть-то может, как слышит – совсем рядом половицы скрипят.

Чертыхаясь, проклиная в полголоса лапы, Заруба поднялся по лесенке к ней на полати.

– Эй, ведьма, – в бок потыкал. Вея повернулась, глаза в глаза ему глядя. – Не болит у тебя голова.

Сказал, как отрезал.

– Ты расстроился, что я слукавила? – моргнула ведьма, на локте приподнявшись. Заруба мнётся.

– Нет. Это, не хожу я сейчас к вдовам, вот. Не дуйся.

У ведьмы глаза округлились, по плошке размером каждый. Хлопает ресницами и понять не может, шутит он иль правду говорит.

– А мне, – отвечает, – Почему бы печалиться? Была бы я баба твоя – осерчала бы. А так. Я же тебе…я… а кто я тебе?

И всё-таки голос немного дрожал. И обида играет, и страх. А что ответит?

Но Заруба промолчал. Посмотрел на неё удивленно, с лесенки слез. По избе походил, половицами скрипя, в погреб залез, зачем-то. А потом выпустить попросил. И исчез.

Неделя прошла, другая. Нет слышно от туманника ничего – не стучится никто ночью, днем в лесу не ловит, чтобы полянку с ягодами показать, или травок всучить. Ну, иль поворчать из-за куста, это он тоже любил. После третьего раза Вея не пугалась уже, один раз шишкой туда запустив.

А это не Заруба оказался, а мишка молоденький. Тот же туманник и спас – только появился, и медвежонок, и мама его, из других кустов появившаяся, ушли. На хозяина леса никто не смел лапу поднимать.

Все слёзы уже были выплаканы. Жалеть ведьма и не думала, хорохорилась – ничего она ему плохого не сказала, а коль не люба, ну, что ж. Пусть и не люба. Пока косточки её не обгладывает – пусть хоть на порог плюёт.

Да вот только в груди все тяжелее и тяжелее было. Иногда думала, черт бы с ним, с вниманием его, с любовью. Увидеть бы ещё хоть разок. А потом уж и ничего не надо, хоть бы и съел, наконец. Хоть не мучиться больше.

Осень тоже начинала потихоньку белеть, покрываясь первым морозцем. Вея уже не косилась на дверь каждый вечер, знала, что не придёт он больше. За лето она и курями обзавелась, и льна сейчас побольше было. Каши, уже своей. Так что прожить-то проживет. И вечером дело есть – знай, сиди себе, нитку пряди, или настойку какую готовь.

Стук в дверь был настолько громким и неожиданным, что ведьма вздрогнула, разорвав тонкую нить под пальцами.

– Кого принесло?! – крикнула она удивленно, ушам не веря – кто стучаться будет, когда ночь уже опустилась? Разве что кто приезжий.

– Открывай уже, – дотронулся до неё знакомый голос, от которого мураши по спине побежали, и в груди так больно стало, и так сладко. Живой. Пришел.

Бросила Вея пряжу, к дверям побежала.

Заруба её в сторону подвинул, затащил в дом корягу какую-то крючковатую. Поставил у стены, рядом встал – гордый, аж приосанился, деревяшку свою корявую поглаживает.

– Ну? – подождал немного, и буркнул Заруба. Недовольно так, будто уже спросил что, а ведьма не ответила.

– Чего нужно-то? – растерялась Вея, с туманника на корягу взгляд переводя. Заруба нахмурился, по коряге рукой хлопнул, пояснил, как для несмышлёной:

– Что, не видишь? Прялку тебе принес, сам резал! Женой-то мне будешь?

Пригляделась ведьма, а это и правда прялка. Хорошая, ножная, страшная только – жуть.

Смех её пробил. Женихаться он пришел, как надо прям – молодой невесте сам подарок вырезал. Не знал только, что невеста та ему и без подарков рада была бы.

– Дурак ты, хоть и нечисть, – рассмеялась. Подошла и в щеку клюнула робко. – Буду. Коль возьмешь.

У нечисти да ведьмы свадебок-то не бывает, но тем и без неё счастье было.

Слухи ходят, что только матушка у Веи недовольна была, веником дочь вокруг колодца гоняла, да только это уже совсем другая история…