– А вы, значит, Лиля Крылова, – произнёс бригадир Петров, – та самая. Рыжая-бестыжая, от которой покоя нет ни днём, ни ночью.
Судьба – нечестный игрок, решила Лилька. Вечно у неё то карты краплёные, то крести козырем не бьются. И что теперь делать: возмущаться на чёртову присказку о рыжих, или признаваться? Или радоваться тому, что кое-кому покоя нет настолько, что даже отцу об этом известно?
Лиля с детства мечтала выйти замуж так, чтоб как бабушка Лиза – за дедушку Гришу. Конечно, не за самого, а за мальчика (в десять лет, понятное дело, о мальчике мечтаешь) с характером дедушки Гриши. Сколько себя помнила, он души не чаял в своей Лизоньке, но любовь его проявлялась не в словах, а в поступках. И во взглядах ещё. Лилька не думала-не гадала, что и в 50, и в 60 лет можно влюблённо смотреть на женщину. И когда с восторгом рассказывала подружкам, те удивлялись и не верили: «Они же старенькие!». Кака любовь, как говорится в одном фильме*. Така. Лилька тоже удивлялась. Но верила.
Она взрослела, а идеал не менялся. Спокойнее, рассудительнее и скромнее мужчины, чем дедушка, не знала. Нет, отец Лили – тоже замечательный и порядочный, никто не спорит, но не пример, нет. Потому что – балагур, весельчак, серьёзным бывает раз в полгода по заказу. Как мама не устаёт от его вечных шуток? Может, поэтому Лилька от Петрова и шарахалась в школе, будто чёрт от ладана? Вот дедушка – да, другое дело. Бабушка рассказывала, что сразу понравился. «Я-то, внучка, взбалмошная, заводная сызмальства. Характер мой ни горе войны, ни тяжёлая жизнь до неё, окаянной, – обломить не смогли. А Гриша и тогда, бывало, глянет, и теперь посмотрит – как одеялком в зимнюю стужу укутает. И на душе хорошо становится, тепло, прям плакать от счастья хочется. Я легкомысленная, он – основательный, на том, видать, и сошлись. На противоположности. Беда одна – нерешительный больно. А так и не скажешь. В бой ходил – не боялся, а со мной робким делался до невозможности. Пока дождалась признания, думала сама уже предложение ему сделаю, – говорила ба. – Да оно и не страшно, можно было бы и не спешить, если б в мирное время встретились. А так… – в любой момент, раз и нет человека…».
– Бабушка, – удивлялась Лилька, – разве вам в войну до любви было?
– А и было, Лиль. Смерть она, знаешь, с жизнью рука об руку ходит, как закадычные подруженьки. А где жизнь – там и любовь, и добро, и милосердие есть. Разруха кругом, горе, страх, взрывы, пули, каждый день – как последний, а ведь умудрялись и стихи слагать, и шутки шутить, и в победу верить, и влюбляться вот. Тем и отличается человек от зверя, внуча. Елизавета Васильевна много чего вспоминала ещё и о Гришеньке своём ни одну историю излагала – тысячи, тот только головой качал: «Ой, Лизок, ну и горазда ты болтать!», да скупо улыбался. Но и улыбки той лёгкой хватало, чтобы бабушка – Лизок, Лизонька – расцветала на глазах.
Словом, грезила Лиля о любви похожей – раз, о принце, чтоб вылитый дедушка – два, и, в конце концов: если они с бабушкой – как две капли воды, то и мужа подать Лильке такого же – три. И вдруг – Петров, из разряда: цирк уехал, а клоуна забыли. Как? Почему? Хоть спрашивай себя до посинения, ответ найдёшь ли… Как не найти и той причины, почему разоткровенничалась, почему обо всём поведала без утайки отцу Петрова. От неожиданности, что ли: свалился как снег на голову, как выигрыш в лотерею, спасателем и спасителем. Правда, из лифта только, а в остальном предстоит ещё решать, но и то хлеб. Или в знак благодарности пригласила Лилька бригадира на чай, да любопытство плюсом: разбирало, ой, разбирало девицу, что значит «покоя ни днём ни ночью нет от этой рыжей». Когда его сын сказал? Точно ли этими словами? А зло говорил, или по-доброму, с улыбкой, или нет? Вопросы множились как копии в неисправном ксероксе, помнится заел однажды у Лильки на работе агрегат, бумаги попортил почём зря, выплёвывая лист за листом, пока сообразили что делать – полпачки откопировал.
Андрей Сергеевич Петров слушал Лилю молча, лишь ложечкой сахар в чашке размешивал. От угощения к чаю, и какой-либо еды отказался, покрепче чего тоже не просил. Хорошо хоть приглашение принял. Принял просто и без удивления. Чемодан вот помог донести и вообще приятным, спокойным человеком оказался. «Не то что некоторые, – мысленно съязвила Лилька в адрес сына Андрея Сергеевича, – не будем пальцем показывать…». Скачет по жизни: Фигаро там, Фигаро здесь, и в Москве тоже Фигаро, а ты тут, Лилия Сергеевна, в лифте застревай, на поезд опаздывай.
– Я могу вас отвезти.
– Что?
– Я могу вас отвезти в Москву. На машине. Я хоть так, хоть этак собирался к сыну ехать. Отпуск у меня с завтрашнего дня. Я думал денька на три махну с мужиками на озеро. На рыбалку, а потом уже и Максима проведать можно будет. Но раз уж такая катавасия получилось, то и без рыбалки обойдусь. Соглашайтесь, Лиля.
– Да ведь я не по вашей вине застряла, что же вы планы менять будете, зачем? – изумилась Лилька и от того чуть ли не вскричала.
– По нашей, и не спорьте. Хозяйство лифтовое – наше, не доглядели мы, значит, где-то что-то, не предотвратили поломку. Считайте – моральное удовлетворение и вам, и мне. Вы в Москву попадёте таки, я вину организации заглажу. А рыбалка никуда не денется. Я и в Москве найду где удочки закинуть, точнее под Москвой. Ещё и сына позову. По рукам, рыженькая? – улыбнулся Андрей Сергеевич. И так тепло от его улыбки, от «рыженькой» стало, так светло на душе, что она вздрогнула.
Лиля проснулась в четыре. Открыла глаза, будто приказал кто. Раз – и лупай в потолок, не пойми зачем. До подъема по будильнику два с половиной часа, до встречи с Андреем Сергеевичем – три с половиной. Спрашивается, чего не спится в ночь глухую, Лилия Сергеевна? Перевернись на другой бок, и всё – мечтай о радуге над речкой. О Москве златоглавой в утренней или вечерней дымке, в лучах солнца, о встрече с бывшим одноклассником мечтай, представляй её в подробностях до каждой секундочки, засыпая, но нет: сна не видать, хоть крутись до посинения.
«А у нас отчества одинаковые, – дошло вдруг до Лильки. Ну, с отцом Петрова, – вот чудо-то. Ой, чудо, тоже мне. Ещё скажи – знак! Опять – знак. Вставай уже, раз такое дело. Не уснёшь нынче!». Лиля встала со вздохом. И правда ведь – не уснёт. А делать что? Пошаталась бесцельно по квартире. Умылась, причесалась. Снова всё проверила: документы, обратный, теперь уже только обратный билет, деньги, зарядка. Накрасилась. На бал, что ли, собираешься? До Москвы пилить и пилить, хороша будешь с размазанным макияжем. Стёрла. Стрелки, брови, губы. Ресницы. Вот, дурочка. Переоделась: эти джинсы не таки, лучше брючки льняные. В машине помнутся, будут как из одного места, как из задницы, короче, будут, джинсы назад. А, может, шорты? Заварила чай в термосе. В другом – кофе. Чтобы выбор был. Бутерброды наклепала: сейчас аппетита нет, а в дороге появится, к бабке не ходи. И потом, вдруг Андрей Сергеевич… проголодается, а у неё тут раз – и всё готово. С сыром, с колбасой. Плюсик в карму невестки. И яблоки ещё. И бананы взять, нечего им в холодильнике болтаться. Родители придут цветы поливать, кота кормить, всё равно не возьмут, не съедят, чего добро пропадать будет.
В 7 утра Лиля стояла у лифта и размышляла: вызывать-не вызывать или ну его нафиг? До встречи – полчаса, что она за это время по лестнице не спустится аккуратненько? Спустится, конечно. А лифт – товарищ ненадёжный, спасибо, проверили вчера. Спустилась. Напротив подъезда стояла машина. Чёрного цвета, чёрт его знает какой марки. Нахальной марки, потому что перегородила всё на свете. Въезды-выезды, входы-выходы. Андрей Сергеевич где проедет, если что? Ей, Лильке с чемоданом, пройти как? К тому же сейчас бабушки с тележками, мамочки с колясками посыпятся из подъезда, как яблоки из авоськи, скандалу с утра не оберёшься. Зачем перед дальней дорогой скандал?
– Мужчина! – решительно двинулась к машине, рядом с которой, стоял спиной к подъезду курил водитель. Ну, а кто ещё, если не он? – Послушайте, мужчина, вы очень неудачно поставили свой автомобиль! Я вам говорю, вам, слышите?
