– Да бли-и-ин! – у Лили устали уже руки стучать по двери, голос кричать. Телефон диспетчера (он тоже обнаружился, к счастью), как и телефон бригадира, то был занят, то вызов срывался, то просто никто не брал трубку. И в подъезде тихо, будто все жильцы одновременно покинули свои квартиры за пять минут до Лилькиного фиаско, и теперь никого не тревожили вопли из кабинки лифта.

Такси пришлось отпустить. До отправления поезда оставалось полчаса. Лиля на него не успевала, даже если полетела бы на метле. А она от неё не отказалась бы, простигосподи, в данную минуту. Или от ещё какой-нибудь фантастической штуки, вроде телепортации.

Ну, а может, это – знак? И все правы: какая Москва? Какой Петров из школьной, почти детской, истории? Возможно, это не первый уже знак, просто Лиля вбила себе в голову идею, из упрямства. И если припомнить подробности классных событий (и не только), то ничего у них не получалось и не собиралось получаться. И не выйдет никогда. А она просто проходила мимо этих посланий и качала головой, пока судьба поломкой лифта буквально не щёлкнула по лбу: не тот гештальт закрываешь. Права Ленка, права. Дело вовсе не в Петрове, дело в ней самой – в Лильке! Ну тогда вот вам всем: и тебе, Лилия Сергеевна, и тебе, Петров, и вам, подружки дорогие да родители, и коллегам заодно, и ещё кому там? Вселенной, случаю, вот вам всем, нате: она в последний раз (знак – так знак) набирает номер. И злорадно потыкала по экрану телефона. Представила, как поедет всё-таки после на вокзал, ведь когда-нибудь её освободят, поменяет билет на Сочи или Анапу, станет «нормальным людём», будет отдыхать на юге… и тут в трубке отозвались:

– Седьмая ремонтная, бригадир Петров. Слушаю.

«Вот тебе, бабушка, и юрьев гештальт», – подумала в ответ ошеломлённая Лилька и присела на чемодан.

– Петров, это ты? – выпалила в телефон.

– Я, – ответили в нём осторожно. Словно человек вдруг сам тоже засомневался в том, что он – Петров.

– А мне сказали – ты в Москву уехал, – более странного разговора Лилька никогда ещё не вела. Она понимала это, но ничего не могла поделать: слова выскакивали из неё, падали – будто переспелые яблоки на землю с веток во время бури.

– Нет, не уехал, – но бригадир Петров, видимо, так не считал – что Лилька говорит глупости – и продолжал отвечать ровно. Спокойно. Может, робот? А Лилька тут пристала.

– А с голосом что? – пытала собеседника, и себя заодно: он, не он? Похож, не похож? Манера говорить – та, не та? И как-то забыла, что сидит вообще-то в лифте, в этом бесчувственном железном монстре, который испортил ей всю жизнь, не просто отпуск. Сидит в этом металлическом убийце всех надежд, и у бригадира седьмой ремонтной выясняет – Петров он или не Петров, вместо того, чтобы сообщить ему адрес дома, где случилась авария.

– Ничего. То есть, нормально всё с голосом. Девушка, вы где находитесь? Улица, номер дома, подъезд? – спросил, вздохнул и произнёс кому-то, в сторону: – Видать давно застряла, бедолага. Не в себе. Выслушал, и:⠀– Вызов принят. Ждите, скоро будем.

Когда Лильку извлекли из лифта она уже не чувствовала ничего. Ни-че-го. Ни обиды, ни ярости, ни злости, ни желания куда-нибудь ехать, хоть на север, хоть на юг. Что Москва, что Сочи – без разницы. Она даже подумала (как выяснилось дальше – на минуточку всего подумала), что всё равно: тот Петров или не тот. В смысле одноклассник. Потому что сейчас вернётся в квартиру, рухнет на кровать и будет спать, спать, спать. Утро вечера мудренее. Но вместо того, чтобы исполнить свои планы, она спустилась на первый этаж. Конечно же, пешком. И с чемоданом, естественно. Тот жалобно скрипел и цеплялся всеми колёсиками за жизнь, не желая рассыпаться по дороге, но Лиля не обращала на него никакого внимания. Там внизу она слышала топот, шум, громко переговаривающихся мужиков, смеющихся чему-то. Она слышала их веселье сквозь лязганье и грохот лифта, который включали-выключали, и он ездил туда-сюда без возражений, будто артист выходил кланяться под аплодисменты зрителей, охотно и с удовольствием.⠀

– Ну, что? – два ремонтника стояли к ней спиной: ни возраст не угадать, ни лица рассмотреть.⠀

– Да норм всё. Слышишь, как заработал? Без сучка, без задоринки. Как по нотам, – произнёс один.

– По нотам, ну ты сказанул, – усмехнулся другой и подначил: – Не фальшивит?

– Да не. Сам прислушайся. Чисто. Поёт железяка. Что твой Шаляпин – арию. Месяцок ещё гастролировать без вызовов будет.

– Извините, – прервала Лиля музыкальных ценителей лифта, то есть его певческих способностей (весело им, песни им тут поют, а у человека, может, судьба под откос, отпуск насмарку), – кто из вас Петров?

Нет, она должна всё-таки удостовериться, и только потом что-то решать, что-то делать. Спать или ехать.

Нет, она понимает, что Петровых в городе, да может даже, в районе пруд пруди, пальцем ткнёшь не промахнёшься, ну, а вдруг… Вдруг, это – её Петров, а его отъезд в Москву – просто слухи. Не зря же говорят, что рыжим везёт. Настолько везёт, что, пожалуйста – лифт запел снова.

– Кто из вас Петров? – повторила вопрос Лилька. Нет, правда, а вдруг… – Кто?

Рабочие одновременно обернулись.

 «Прикинь, сейчас хором ответят: "Мы!", и что ты тогда будешь делать, а? Лилия Сергеевна?», – она нервически хихикнула и уставилась на молчащих ремонтников. Видимо, от большого изумления. Или что?

– Он, – ответил наконец один из них, тот, что пониже и ткнул пальцем в напарника. – Он. А что вы хотели, девушка? Мы раньше не могли приехать. Вам ещё повезло, вы же в конец смены застряли!

Лиля не слушала его оправданий, не до них, всё на второго смотрела, смотрела…

– Да. Я, – сказал он.

Нет, это, конечно, был не Петров. То есть, не её, Лилькин, Петров. Но он бы мог им стать лет через двадцать-тридцать. Или быть, как правильно-то? Лиля запуталась. Ну, потому что рабочий, признавшийся в том, что именно он бригадир Петров, выглядел старше как раз лет на двадцать, и очень при том походил на Лилькиного одноклассника. Как близкий родственник. Как будто они…

– Вы отец Максима Петрова? – спросила Лилька и в испуге прикрыла рот ладошкой. Вот что за вечер странный? Похоже, роль ей выдалась такая нынче – выглядеть взбалмошной дамочкой в глазах других. В лифте застряла, на поезд опоздала, до мужика докопалась – не остановить.

«Если бы я когда-нибудь, раньше, видела бы, я бы не приставала. Я бы сразу его узнала, и всё!», – оправдывалась самой себе Лиля. Но она не видела. Ни отца, ни матери. Родители Петрова не ходили в школу на собрания, кажется. А, может, и ходили, кто их знает, просто Лильке они на глаза не попадались. И в гости одноклассник никого не приглашал, никогда. Да Лилька бы и не пошла. Ей в школе хватало Петрова, выше крыши. Его шуточек и подколов. Не хватало ещё в домашних условиях краснеть – нет уж, спасибо. И вообще, если бы не очередная встреча одноклассников тогда, в феврале, ничего бы и не произошло. Жила бы себе Лилька, жила, о закрытых гештальтах не тужила бы. Так нет же. Напомнили. А теперь, как говорит бабушка Лиза, моча в голову стукнула. Загорелось, понимаешь ли, в одном месте. Лилька тряхнула копной волос – отгоняла мысли, как назойливых комаров. Рыжие пружинки тихо зазвенели. Рыжие-рыжие, рыжие-бесстыжие. Между прочим, по наследству достались, от бабушки – сразу внучке. И рыжесть эта яркая, вызывающая, и кудрявость достались. Она рассказывала, что ей тоже в детстве и юности ей житья не было. Дразнили, за косички дёргали, в которые маленькая Лиза пружинки свои спрятать пыталась от мальчишек и парней. Но с другой – среди них, надоедливых этих, она судьбу свою и нашла. На войне.

– И ты, Лилечка, найдёшь, – обещала бабуля. Гладила по непослушным локонам. А внучка тем временем до крови губы прикусывала, нещадно рвала расчёской волосы, всё мечтала их распрямить. – Обязательно найдёшь. Приглядывайся только, не беги по жизни, словно догоняешь последний вагон да пытаешься заскочить в него.

Ой… отвлеклась что-то Лилька от происходящего здесь. Нырнула в прошлое, кто просил, будто спряталась. Вынырнула. Выдохнула, она же ответа ждёт. Вот как сейчас скажет бригадир, вы что, девушка, совсем ку-ку, какой-такой Максим и будет прав. Ведь совсем ку-ку. По всем параметрам ку-ку выходит.