Испугались мы, схватили свои манатки и бросились бежать. Бежали, бежали и прибежали в село Цырква.

Только остановились, чтобы перевести дух, как позади нас послышалось:

«Пуф-паф, пуф-паф, пуф-паф!»

— Тятя, эта чертовщина опять нас нагоняет!

— Господи, где же нам спрятаться?!

Мы снова бросились бежать, но громадина нагнала нас.

— Смотри, тятя, — говорю я, — да это же, наверно, поезд!

— Правда, он! А как испугал!

Я замахал своей меховой шапкой и закричал во весь голос:

— Ээээй, стой, стой! Стой, ээй!

Какое там стой! Эта черная громадина пронеслась мимо, как шальная. Только мы ее и видели.

Пошли мы дальше. Иду, а вроде чего-то мне не хватает. Потом вдруг хватился:

— Тятя, а накидки-то нет! Видно, потерял ее, пока бежали!

Смотрим, возвращаться уже поздно, скоро стемнеет. Махнули рукой на накидку и пошли дальше.

К заходу солнца добрались до Софии.

Видим — на лугу мужчина с женщиной борются.

— Посмотри, тятя, — говорю я, — что они делают!..

Должно быть, таков уж здесь обычай — немного побороться, прежде чем войти в город!

Бросил тятя накидку, и мы схватились. Боролись, боролись — аж рубашки стали мокрыми от пота.

Мужчина с женщиной перестали бороться, мы — тоже.

Подошли мы к ним.

На нас сухого места нет, а им хоть бы что. Спрашиваем их, как это так, что они не вспотели, а они отвечают:

— Вы боролись, а мы танцевали.

Двинулись мы по какой-то прямой улице и вошли в Софию. К тому времени совсем стемнело. Смотрим — на улицах стоят какие-то огромные свечи. Кругом светло, как днем. А свечи большие — точь-в-точь, как столбы! Поставить бы такую свечу на могиле деда, до второго пришествия светила бы ему!

Стали мы думать, где бы заночевать, спросили прохожего, а он говорит:

— Идите в отель!

— Куда? В котел? — не расслышал отец. — В котле ягненка не сваришь, а ты предлагаешь нам обоим там переспать!

Я толкнул отца в бок:

— Не горячись, тятя! Видишь, какие большие у них свечи. Видать, и котлы тут с дом!

Тятя замолчал.

— Идите, я вас провожу, — сказал прохожий, — Вижу я, вы не здешние.

Пошли мы вместе с ним.

Привел он нас к одному дому и говорит:

— Вот тут и заночуете.

Смотрим: никакой это не котел, а самый настоящий дом. Задрал я голову, чтобы разглядеть его получше, а у меня с головы шапка упала — крыша в небо упирается.

Вошли мы внутрь.

Встречает нас в дверях какой-то человек, и мы его спрашиваем:

— Где тут можно заночевать?

— Ступайте за мной!

Стали мы подниматься за ним по лестнице. Поднимались, поднимались — даже ноги заломило. Открыл он какую-то дверь, говорит:

— Вот здесь переночуете.

Вошли мы в комнату, а он запер снаружи дверь на ключ и ушел.

Разулись мы. Тятя сразу же полез на кровать. Сел на нее, а она — как подбросит его!

— Что это за чертова кровать? Подбросила меня!.. — крикнул тятя.

Я сел на другую кровать. Меня тоже подбросило. Испугался я, встал посреди комнаты.

А тятя говорит:

— Не лягу я на эту кровать! Кто ее знает, что она еще затеет, когда мы заснем!

Завернулся он в свою накидку и лег под дверью. За день так умаялся, что сразу заснул. А я хожу по комнате, не знаю, где бы прилечь. На кровати лежит что-то белое, вроде простыни, в которую заворачивают покойников, а под ним что-то толстое, вроде матраца, да соломы нет.

Одним словом, накрыться нечем. Но что делать. Стащил я этот матрац, накрылся им и лег на полу рядом с тятей. С боку, правда, поддувает, но все же теплее. Лежу я, вроде бы устроился, а заснуть все равно не могу. С потолка свешивается какой-то фонарь, похожий на шар. Светит прямо в глаза и не дает спать. Хотел я его задуть, дул, дул, а он, проклятый, не тухнет. Я разозлился, схватил постолу и запустил ее в фонарь. Фонарь разлетелся вдребезги и погас. Только тогда я и заснул спокойно.

Утром нас разбудил тот же самый человек, что накануне запер нас в комнате. Собрались мы уходить, а он:

— Платите!

— Как! За что платить? Мы тут не ели, не пили!

— А за ночлег?

— Вот так так! Где это видано, где это слыхано, чтобы за ночлег платили? У нас каждый спит там, где ему взбредет в голову: дома, в хлеву, в шалаше, а то и прямо в поле… И никто ничего за это не платит.

— А здесь платят!

Вытащили мы деньги и заплатили.

— И за лампу, которую разбили, платите!

— Господи, за какую лампу! Сам оставил тут какой-то чертов фонарь, всю душу он мне вымотал, пока его погасил, а теперь еще и плати!

— Платите, платите!

Заплатили мы и за лампу.

Вышли на улицу и отправились на базар. У нас оставалось еще немного денег, и мы решили купить кое-какие мелочи. Никогда не думали, что можно ухлопать столько денег на то, чтобы переспать.

Обошли мы рынок, и тятя зашел в какую-то лавку. Я — за ним. А в лавке — чего только нет!.. Тятя только головой вертит, а лавочник его обхаживает:

— Чего изволишь купить?

Тятя смотрит и молчит.

— Скажи, что тебе нужно?

— Хочу купить что-то, да вот нет у тебя!

— Что ты говоришь! У меня разве что поповых ушей да воробьиного молока не найдется!

— А я говорю, что нет…

— Ну скажи, что тебе нужно?

— Мне нужна волынка.

— Твоя правда, волынки нет.

— А я про то и говорю. Ну ладно. Заверни мне кусочек того красного рахат-лукума. Отнесу ребятишкам.

Завернул нам лавочник кусочек рахат-лукума, и мы вышли из лавки.

Побродили мы еще немного по рынку, и отец сказал:

— Нет у нас больше денег ни на волынку, ни на поезд, ни на что. Поэтому давай-ка собираться домой. А то, если проведем еще ночь в котле, может, и свои шапки придется здесь оставить.

Пошли мы домой.

По дороге проголодались, а хлеба не осталось у нас ни крошки. Тут тятя вспомнил про рахат-лукум.

— Давай-ка съедим его, — предложил он. — У меня ноги подкашиваются от голода.

Отец вытащил нож и разрезал пополам кусок рахат-лукума.

— И что это, тятя, за рахат-лукум. Какой-то твердый, как халва!

Начали мы его есть, а он пенится, как мыло.

— Тятя, брось эту дрянь! Это вовсе не рахат-лукум! Похоже, что это крашеное мыло или черт-те что! Пенится! Обманул нас проклятый лавочник!

— Ешь, ешь! — говорит отец. — Пенится, не пенится, мы за него деньги платили!

И мы съели его.

Потом мы вернулись домой, и тут у нас заболели животы, и мы два дня провалялись.

С тех пор мы даже и думать не хотим о Софии.

Хитрый Петр и Ходжа Насреддин

Однажды Ходжа Насреддин встретил Хитрого Петра и спросил его:

— Это ты, Хитрый Петр?

— Я!

— Много мне приходилось слышать о тебе. Говорят, ты очень хитрый. Хочешь, будем состязаться и увидим, кто кого хитрее.

Хитрый Петр почесал затылок и ответил:

— Что ж, я согласен. Только подожди меня здесь минуточку. Сбегаю домой за мешком с хитростями.

— Хорошо, сбегай, — согласился Ходжа Насреддин. — Я тебя подожду.

Хитрый Петр скрылся за углом, а Ходжа прислонился спиной к стенке и стал его ждать. Ждал до вечера, но Хитрый Петр так и не пришел. На следующий день они снова встретились, и еще издали Насреддин крикнул Петру:

— Эй, Петр, вчера я до вечера тебя прождал, а ты так и не пришел со своим мешком. Видно, испугался, что я тебя перехитрю…

— Что ты, ходжа, — ответил Петр. — Я заставил тебя зря прождать меня весь день, а ты говоришь, что я тебя боюсь. Подумай только — я без мещка тебя обманул, а что бы было, если б я принес мешок…

Как хитрый Петр проучил попа

Однажды Хитрый Петр шел по дороге и задумчиво смотрел себе под ноги. Позади него шел сын местного толстосума-чорбаджии. Решил он подшутить над Петром, нагнал его и ударил по шее, да так, что у Хитрого Петра даже шапка слетела с головы. В то время сыновья богачей были настоящими извергами. Этим твердолобым бездельникам не нужно было ни работать, ни учиться, и весь день, словно бешеные собаки, они рыскали по селу с одной мыслью — кого бы обидеть, какую бы пакость сделать людям. А люди ничего не могли сделать им, потому что за спиной у этих негодяев стояли их отцы.