Таким образом, в первый день, как Лея появилась у меня дома, я решил следовать своему режиму. Я провел весь вечер в работе над одним из последних заказов, стараясь составить изображение из линий, закруглить их, прорисовать и довести до идеального результата.

Когда я отложил ручку и встал из-за стола, я понял, что Лея так и не выходила из комнаты. Дверь оставалась прикрытой. Я постучал и медленно вошел.

Лея слушала музыку, лежа на кровати. Светлые волосы разметались по подушке. Девушка оторвала взгляд от потолка и сняла наушники, приподнимаясь.

– Прости, я не слышала, как ты вошел.

– Что слушаешь?

Казалось, ей было некомфортно и она сомневалась, стоит ли отвечать.

– Beatles.

Повисла напряженная пауза.

Я хотел сказать, что все, кто был знаком с Джонсами, знали, что их любимая музыкальная группа – это Beatles. Я помнил, как вечера напролет мы танцевали под их песни и пели в полный голос. Однажды я спросил Дугласа Джонса, почему он всегда рисует под музыку. Джонс ответил, что получает вдохновение: ничего не рождается само по себе, даже первоначальная идея, а музыка дает шанс воплотить ее. Он пояснил, что ноты указывают ему путь, а голоса исполнителей направляют движение кисти. В то время я повторял все за Дугласом, я восхищался его картинами и умением все время улыбаться и даже решил пойти по его стопам и искал собственное вдохновение, которое пробирало бы до мурашек, но так и не нашел. Возможно, поэтому я выбрал другой путь и стал иллюстратором.

– Не хочешь покататься на волнах? – спросил я.

– Посерфить? – Лея напряженно посмотрела на меня. – Не.

– Ладно, я быстро.

Я мигом пробежал несколько метров, которые отделяли дом от моря, краем глаза заметив оранжевый велосипед у деревянных перил террасы. Оливер выгрузил его из машины и оставил там. Обычная вещь, но она означала перемены, которые я еще не принял.

Я ждал, ждал и ждал идеальную волну, затем выгнул спину, уперся ногами и встал. Я спустился по гребню волны и, поймав импульс, повернул доску, чтобы удалиться от той части, которая вот-вот обрушится и превратится в воду.

Когда я вернулся, дверь в гостевую комнату была закрыта. Я не стал стучать. Принял душ и пошел на кухню, чтобы приготовить что-нибудь на ужин. Продукты я купил накануне. Я редко так делал и, как правило, не закупался надолго, но сейчас решил разнообразить содержимое холодильника. Единственное, что я знал: Лея любит клубничные леденцы, она всегда сосала их ребенком, а когда конфета заканчивалась, могла часами грызть пластиковую палочку. А еще Лее нравился чизкейк, который готовила моя мама, хотя это неудивительно: все знали, что он самый вкусный в мире.

Пока я тоненько нарезал овощи, я понял, что вообще-то не знаю Лею. А может, и никогда не знал. Не до конца. Она родилась, когда нам с Оливером было десять лет и уже никто не ожидал пополнения семьи. День, когда я впервые ее увидел, врезался в память: круглые розовые щечки, маленькие пальчики, которые хватались за все подряд, и такие светлые волосы, что она казалась лысой. Роуз долго объясняла, что теперь нам нужно заботиться о малышке и хорошо себя вести с ней. Лея либо спала, либо плакала, а нам хотелось играть по вечерам на пляже или ловить насекомых.

Мы уехали в Брисбен учиться в университет, когда Лее исполнилось восемь. Когда мы вернулись после практики, ей было почти пятнадцать, и, несмотря на то что мы часто приезжали, меня не покидало ощущение, что она выросла внезапно, как будто накануне легла спать еще девочкой, а проснулась на следующее утро настоящей женщиной. Лея была высокой и худой, почти без изгибов, как палка. В мое отсутствие она тоже начала рисовать. Однажды, проходя через сад, я остановился перед мольбертом. Аккуратные линии и штрихи, которые, казалось, вибрировали от цвета. Меня охватила дрожь. Дуглас не мог такое нарисовать, там было что-то другое, что-то… что не поддавалось описанию.

Лея появилась из задней двери дома.

– Это ты нарисовала? – Я указал на картину.

– Да. – Она несмело взглянула на меня. – Так себе.

– Она идеальная. Она… другая.

Я наклонил голову, чтобы посмотреть на картину под другим углом, впитывая детали, жизнь, которая пробивалась сквозь холст, смятение. Лея нарисовала окружающий пейзаж: изогнутые ветки деревьев, овальные листья и мощные стволы, но не просто отразила реальность, а исказила ее. Все элементы как будто перемешали в блендере в ее голове и снова выпустили наружу.

Лея покраснела и встала перед картиной, скрестив на груди руки. Ее ангельское личико нахмурилось из-за моего укоризненного взгляда.

– Прикалываешься.

– Черт, нет, с чего ты решила?

– Просто отец сказал нарисовать это. – Лея показала на деревья. – А я сделала это. Совсем не похоже. Я начала нормально, а потом… потом…

– А потом нарисовала, как ты видишь.

– Ты правда так думаешь?

Я кивнул и улыбнулся ей.

– И делай так всегда.

В течение следующих месяцев каждый раз, когда я навещал родителей или Джонсов, я рассматривал последние работы Леи. Она была… самой собой. Удивительная, оригинальная манера, которой не коснулось ничье влияние, я узнал бы эти работы всегда и везде. Из рисунков Леи струился свет, и я не мог от них оторваться…

Я встала с кровати с тяжелым вздохом, когда Аксель постучал и сказал, что ужин готов. Вегетарианское тако остывало и выпускало пар на кофейном столике – доске для серфинга с четырьмя деревянными ножками. Не считая письменного стола с кучей хлама и старинного сундука, на котором стоял виниловый проигрыватель, это был единственный стол в его доме. Все здесь было пропитано личностью Акселя: мебель, несмотря на разные стили, сочеталась, порядок внутри хаоса, отражение его внутреннего света в маленьких вещах.

Я завидовала ему: Аксель жил так расслабленно и беззаботно, здесь и сейчас, смотрел только вперед, не оглядывался.

Я сидела на краешке дивана и ела в тишине.

– В общем, завтра ты поедешь в школу на велике.

Я кивнула.

– Хочешь, подкину тебя на машине?

Я покачала головой.

– Ну ладно, как хочешь. – Аксель вздохнул. – Чаю?

Я медленно подняла на него взгляд.

– Чай? Сейчас?

– Я всегда его пью на ночь.

– Там же теин, – прошептала я.

– А я даже и не замечаю.

Аксель отнес тарелки на кухню. Я посмотрела ему вслед через плечо. Темно-русые волосы как созревшая пшеница или песок на пляже при заходе солнца. Я резко отвела взгляд, смущенная, пытаясь мысленно стереть цвета, похоронить их.

Аксель с чашкой чая в одной руке и с пачкой сигарет в другой позвал меня через пару минут.

– Посидишь со мной на террасе? – предложил он.

– Не, я спать. Спокойной ночи.

– Спокойной ночи, Лея, отдыхай.

Я залезла под одеяло, хотя не было холодно, и спрятала голову под подушку. Темнота. Только темнота. Никакого гула от проезжающих изредка машин, никаких голосов, только тишина и мысли, которые, казалось, кричали и трепыхались в своих клетках. Тревога стала сдавливать мне грудь, дыхание сбилось, зажмурив глаза, я схватилась за одеяло: пусть все исчезнет. Все.

На следующее утро я встретила Акселя на кухне.

В одних красных плавках, еще мокрых, он готовил тост. Улыбнулся. Я ненавидела его немного за то, что улыбался мне так, этим идеальным изгибом губ, с этим блеском в глазах. Избегая взгляда, я открыла холодильник в поисках молока.

– Хорошо спалось? – спросил он.

– Да, – соврала я. У меня снова были кошмары.

– Тебя точно не надо подвезти?

– Точно. Но спасибо.

Чуть позже я уезжала оттуда, от него, безостановочно крутя педали, пока не приехала в школу и не привязала велосипед к выкрашенной в синий цвет ограде. Маленькое деревянное здание школы окружала терраса. Я опустила взгляд, переступив порог, и ни с кем не разговаривала. Еще некоторое время назад это был один из любимых моментов дня: прийти в школу, встретиться с подругами, поделиться последними сплетнями и отправиться в класс. Но это в прошлом. Я пыталась вести себя как прежде, но между нами возникла стена.