А на другом углу развязные девицы делают сногсшибательные предложения проходящим мужчинам.

Красивые смуглолицые марокканцы с белыми зубами и орлиными носами величественно шествуют от кафе к кафе, пытаясь всучить туристам шкурки каракуля и уродливые коврики.

Крестьяне с Пиренеев, страдающие малярией, в костюмах разбойников и широкополых шляпах, бродят вокруг, волоча за собой крохотных осликов и возвещая о продаже глиняных горшков и кувшинов в форме курицы.

Стекольщики, толкая впереди себя деревянные тележки, оглушают зычными выкриками округу, предлагают оконные стекла тем, кто в пылу супружеских размолвок перебил вдребезги свои окна.

«Либерте-эгалите-фратерните — свобода, равенство, братство» — гласит плакат на ломбарде и других официальных зданиях.

Из открытых окон идет запах подгорелого масла и жареного картофеля, видно, как обитатели домов смеются, жестикулируют и ведут через улицу оживленную дискуссию. Пахнет овощами, бензином и теплым асфальтом. Парижские кошки тоже вносят свой вклад в общую гамму городских ароматов.

Легкий сиреневый туман висит над Парижем. Окутанные этой прекрасной дымкой очертания домов, крыш, дымоходов приобретают мягкие контуры.

Я медленно бреду по улице с небольшим чемоданом в руке, жадно вдыхаю воздух, преисполненный радости свидания с городом.

Меня останавливает невысокого роста человек в синей блузе. Он просит огня для сигареты. Получив его, спрашивает:

— Не испытываете ли вы жажды, мсье?

И мы вместе заходим в соседнее бистро.

Глава 17

Я жил в маленьком дешевом отеле за Сорбонной, расположенном на такой узкой улочке, что доплюнуть до другой стороны не составляло большого труда. Хозяин величал его «Гранд-отель». Хозяина звали мсье Лу. Целыми днями просиживал он в крошечном отгороженном закутке и что-то жевал. Французы, содержатели гостиниц, почему-то все время что-то жуют. В какое бы время дня я ни заглянул в каморку мсье Лу, картина всегда одна и та же: он сидит за столом, перед ним длинный батон, салат и красное вино. У мсье Лу большие черные усы и черная щетина на остальной части лица. Ходит он всегда в сером жилете и в рубашке без воротничка.

Отель был замечательный. В моей комнате стояла зеленая плюшевая софа, красное плюшевое кресло и на полу темно-коричневый ковер. Обои в красных розах и голубых тюльпанах, большое зеркало; лежа на кровати, человек видел себя в самых удивительных положениях.

Окно доходило почти до пола. Заржавелая металлическая решетка перед окном из предосторожности привязана веревкой, чтобы не свалилась и не угодила в прохожих. Голова всегда немного кружится, когда наклонившись смотришь на узкую улочку, где всегда происходит что-нибудь интересное.

Хорошо было сидеть у открытого окна, покуривая трубку. На противоположной стороне улицы у окна время от времени показывалась девушка, с которой можно было обменяться шутками.

Мсье Лу был отменный хозяин, он неустанно пекся о здоровье своих постояльцев.

— Вы не ночевали вчера дома? — спрашивал он. — Почему же? Неужели кровать в вашей комнате недостаточно широка? Почему же вы не приглашаете свою подругу к себе? Это значительно удобнее!

Отель мсье Лу был истинно парижским, потому что все в нем как бы рассыпалось по частям. В лестнице отсутствовала ступенька. И всякий раз, подымаясь или спускаясь, постоялец слышал предостерегающий крик мсье Лу. Так было и четыре года назад, когда я останавливался у мсье Лу. Никому и в голову не приходило починить ее.

Нередко попытка включить электрический свет кончалась замыканием, и человек только радовался, что его не убило током наповал. Когда вы пробовали открыть дверь, отваливалась массивная ручка, вставить же ее обратно оказывалось невозможным.

Стоило в определенном месте потянуть за цепочку, как она обрывалась. Или тебя неожиданно окатывало водой. Или, бывало, защелкивалась дверь, и потом зови на помощь, чтобы выбраться.

Иногда мсье Лу выходил из своего укрытия и посыпал в коридорах желтый порошок с ужасным запахом. Считалось, что он хорошо помогает от клопов, я же опасаюсь, что паразиты поедали его в свое удовольствие.

Постояльцы отеля как-то не были видны. Это были главным образом иностранцы, студенты Сорбонны.

Жил здесь один англичанин — он часто падал на лестнице из-за отсутствующей ступеньки, в остальном же, будучи постоянно в подпитии, вел себя на редкость спокойно. В комнате подо мной жил румынский студент. Мадам Лу рассказала, что он безумно влюблен в девушку из дома на противоположной стороне улицы и что уже не один раз говорил о самоубийстве. Так что мне не следует пугаться, если я услышу выстрел внизу. Это всего лишь румын. Бледный молодой человек с угольно-черными волосами. Он так глубоко вздыхал, что его вздохи были слышны на лестнице.

Жил здесь и американец, который по ночам играл на банджо. Но его комната была далеко от моей, и ко мне доносились лишь слабые звуки. Просыпался же я часто по ночам из-за скандалов, которые устраивала супружеская пара французов из провинции. Правда, они называли это диспутом. Поначалу мне казалось, что они убивают друг друга, и я хотел мчаться на помощь, но мсье Лу заверил, что так далеко там не заходит. Всего-навсего «диспут».

Мсье Лу обожал называть свой отель «семейным». Под этим он, видимо, подразумевал, что со всей работой в отеле вполне справлялось его собственное семейство. Единственным служащим был маленький человечек в зеленом переднике, который убирал комнаты, разносил по утрам шоколад и охотно присаживался на край кровати, чтобы рассказать малоприличный анекдот.

Мадам Лу была необычайно остроумна и бойка, она обучила меня французскому языку куда лучше, чем сумел вколотить мне в голову учитель на протяжении ряда невыносимых школьных лет. Она была удивительной женщиной. Надо было только посмотреть, как трогательно относилась она к своему семилетнему сынишке Андре. По воскресеньям она надевала на него красивую матроску с белым шнурком и шелковым воротником, красную шапочку с большим помпоном. Семейство Лу усаживалось на стулья, стоящие вдоль узкого тротуара, и смотрело на проходящую публику.

А в иное летнее воскресенье мсье Лу надевал воротничок, и тогда все семейство отправлялось на трамвае в Булонский лес, возложив всю ответственность за отель на маленького человечка в зеленом переднике.

Я очень привязался к семейству Лу. И рекомендую его отель с самой лучшей стороны. Если мне доведется вновь приехать в Париж, то я обещал мсье Лу опять остановиться у него, несмотря на все случившееся.

Не его вина, что мое пребывание окончилось таким пренеприятнейшим образом. Не было и моей вины в этом. Виной всему оказался Хакон Бранд.

Глава 18

Знай я, что Бранд в Париже, ни за что бы не поехал туда. Ни с кем на свете я так не избегал встречи, как с Брандом.

Это от другого датского художника, которого я случайно встретил на бульваре Сен-Мишель, я узнал, что Бранд в городе. Все еще продолжал свадебное путешествие. Похоже, что ему трудно вернуться назад в Свенборг, к размеренной мещанской жизни в семейном кругу под пристальным надзором г-на Х.-Н. Нильсена.

—      Не можешь себе представить, до чего он невыносим, — сказал мой соотечественник. — Умирает от скуки, поэтому от него не отвязаться. И при этом важничает, с презрением говорит обо всем здешнем. Время от времени куда-то пропадает, чтобы «познавать» жизнь, как он говорит. Он живет с женой в дорогом отеле на широкую ногу. Но нередко несчастной приходится сидеть одной дома, когда он отправляется в эти самые «познавательные» прогулки. Когда пьян, рассказывает о своих похождениях в борделях. Можешь представить, каково это выслушивать! И потом неожиданно превращается опять в почтенного господина. Чинно ходит с женой в датскую церковь, разглагольствует о грехе и свинстве в больших городах. То ли дело Свенборг, там все по-иному! А в общем, скорее напоминает прежнего Бранда. Только уж очень растолстел. К тому же отрастил окладистую бороду и носит берет, чтобы походить на француза.