Самым прилежным учеником в школе был Аксель Нильсен. Его избрали школьным старостой и наградили .«Премией за усердие». А теперь Нильсен преподает в той же школе. Наверно, он уже никогда оттуда не выберется.

Из Скерна приехал Эрик Рольд. Когда-то он любил девушку, которую звали Эльзой. Какое это было блаженство — слушать, как она говорит, и еле заметно касаться ее руки. А теперь он стал полицмейстером в Скорне. Полицмейстер — важная персона. Эрика так долго готовили к этой должности, что ему пришлось расстаться с Эльзой. Полицмейстер — человек нервного и холерического темперамента. Жители Скерна уверяют, что он алкоголик. Больше всего на свете ему нравится сидеть в кабачке «Гармония» и играть в карты с начальником станции, почтмейстером и доктором. Он женат на истеричной провинциальной мещанке, и жизнь в доме совершенно невыносима. Жена пьет ликер, заедая его майонезом, и запирает спальню на ключ, так что мужу приходится время от времени наезжать в Ольборг.

А вот еще Роберт Риге. Помнится, он жалел Водяного и видел свое призвание в деятельном альтруизме, врачевании людских страданий. Риге мечтал принести себя в жертву человечеству. Но вместо этого он стал богатым шарлатаном и «специалистом по половым вопросам» — одним словом, преуспевающим дельцом.

И так со всеми. Все они ныне облечены важными полномочиями и ответственностью, окружены почетом. Все они мечтали о чем-то другом, пока бездушная машина не зажала их в свои тиски и не превратила в то, чем они стали теперь. И пока их воспитывали и вразумляли, они не понимали, что над ними творят. Они и сейчас не сознают этого. Они не подозревают, что они искалечены и изуродованы воспитанием. Да, они заполучили доходные места. Но у них отняли весну — неповторимую весну их жизни.

Солидные господа во фраках вспоминают свою юность. Но они бессильны вспомнить все так, как оно было на самом деле. Они произносят речи и благодарят старую школу, сделавшую их тем, чем они теперь стали. Вот и сейчас они заперлись в розовой гостиной. А за окнами бурлит жизнь и повсюду бродят люди, которых они не знают и боятся.

Толстый Тюгесен не явился на юбилей. Он обосновался где-то на другом краю света. Говорят, от жары он совсем отощал. Бедный добродушный Тюгесен, как он боялся Макакуса! А теперь перед самим Тюгесеном, верно, так же трепещут несчастные кули. От его былого добродушия не осталось и следа.

Харрикейн также не смог прийти. Он клеит бумажные конверты, сидя у окна за железной решеткой. Свет выключают ровно в девять часов; на это время назначен отход ко сну. Родители мальчика всегда так заботливо оберегали его. Теперь его так же бдительно стерегут другие. Когда-то его фамилия была просто «Хансен», но согласитесь, что «Харрикейн» звучит намного шикарней. Из него хотели сделать английского джентльмена, воспитанного в родовых традициях, а получилось так, что он стал заурядным мошенником. И ему не довелось увидеть прекрасную Шотландию, как в свое время обещал ему отец.

А Мердруп умер. Весельчак Мердруп, в свое время подменивший белую мышь в зоологическом кабинете господина Лассена. «А в следующий раз, когда мы встретимся, мы недосчитаемся еще и многих других», — думают собравшиеся.

Вино, коньяк и виски немного утомили их, нагнав сонливость и меланхолию.

—      Нет, я должен жить с этой гиеной! — говорит Рольд Торсену. — Я всегда строго придерживался правил морали, ведь на мне, как на полицмейстере города, лежит огромная ответственность. Но веришь ли, жить с сумасшедшей бабой совсем невесело. Она жрет майонез и запирает спальню на замок, чтобы я не вошел. Черт побери, что же мне делать!

Рольд поверяет Торсену свои горести. Виски развязывает язык и вызывает на откровенность.

—      Вот вы все спрашиваете, верю ли я? — говорит Неррегор-Ольсен Роберту Риге. — Разумеется, я не воспринимаю всего этого буквально. А вообще они премиленькие, эти старые легенды. Слава богу, я ведь образованный человек и нисколько не суеверен. Но для простонародья в моем приходе, как и вообще для всех слабых духом, религия — неоценимое утешение. Она дарует надежду, и это помогает бедным людям как-то сносить свою тяжелую жизнь. Просто жалко лишать их всего этого. Да и незачем, раз это дает им счастье! Было бы преступно отнять у них веру. К тому же под влиянием религии они становятся кроткими и терпеливыми, не забывайте об этом! Конечно, ни вам, ни мне религия ни к чему! Но тем, кто слаб духом, она необходима.

—      Да, люди обязательно должны во что-то верить, — соглашается Риге. — Но для этого в равной мере годится и психоанализ.

—      Верно, что я поборник национальной литературы, — говорит Гаральд Горн. — Но это сейчас модно, а мне ведь тоже надо жить. К тому же я пишу для «Моргенбладет», а им подавай деревянные башмаки, гномов и прочую «народность». Надо быть или святошей или националистом, а еще лучше — тем и другим одновременно. Однако на той неделе я уеду за границу, чтобы глотнуть свежего воздуха. Я, знаете ли, уезжаю туда каждое лето. Торчать в этой дыре целый год свыше моих сил.

—      А мое настоящее имя — Герр Нильс, — запинаясь, бормочет Гернильд. — Ведь я но происхождению аристократ, честное слово, дворянин, значит... Я помещик Нильс... А помните нашу проделку со свистящим чайником? Как мы засунули его в печь на уроке Водяного? Вот была потеха!

—      Это я тогда придумал, — говорит Иоргенсен.

—      Да, но дежурным был я, — вторит ему Эллерстрем. — Я отвечал за все.

—      Все мы в этом участвовали,— заключает Рольд. — Несчастный Водяной давно умер. Наверно, мы ускорили его смерть. Все мы дружно толкали его в могилу.

—      А я засунул в аквариум маринованную селедку! — смеется Торсен.

—      А я угробил Бломме! — заявляет Эллерстрем.

—      Пожалуй, в таком поступке и я бы не постыдился признаться, — роняет Могенсен.

За окнами уже рассвело. Поют птицы, как в те далекие времена, когда мальчики готовились к экзаменам. Настало время проститься и разойтись по домам.

—      Нет, Гернильд, я не смогу проводить тебя в гостиницу, — извиняется Рольд. — Не так уж часто выдается случай побывать в городе. Конечно, я всегда соблюдаю правила морали, я ведь полицмейстер. Но коль скоро я вырвался в столицу, мне, ей-богу, хочется немного поразвлечься, понял?

А Эллерстрем бледен и утомлен. Он хотел бы уже быть дома. Наверно, мама проснется, когда он вставит ключ в дверной замок, и начнет ворчать, почему он так поздно пришел. К тому же он, кажется, сболтнул что-то лишнее про лектора Бломме. Впрочем, вряд ли кто-нибудь обратил на это внимание. Все были немного навеселе. Пожалуй, все обойдется.

А на улице весна. Светлая, удивительная и печальная. Мальчики стали взрослыми. Теперь они свободны. Они могут делать, что хотят. Но весна прошла мимо них. Они упустили ее. Некогда весь мир был молод и сверкал сочной зеленью. Но их весну загубили. А весны — не вернешь.

ПРЕДИСЛОВИЕ

Несколько лет назад, находясь в Париже, внезапно умер датский художник Хакон Бранд.

Не знаю, многие ли помнят его сейчас. Звали его по-настоящему Ханс Петерсен, по он принял звучное норвежское имя Хакон Бранд. Вокруг этого имени в свое время немало шумели. Правда, еще до смерти Хакона Бранда широкая публика почти забыла о нем.

В связи со смертью Хакона в газетах промелькнуло несколько скупых заметок. В них упоминалось, что, дескать, в свое время Хакон Бранд подавал большие надежды, но ранняя смерть, как это ни печально, явилась для пего своего рода избавлением.

Подробности смерти не сообщались, они, как писали газеты, им неизвестны. Однако мне эти подробности известны, поскольку волею судеб я провел с Брандом последние часы его жизни в маленьком отеле в Париже. Обстоятельства смерти его до того непонятны и неприглядны, что я не без колебаний предаю их огласке.