Конечно, Аксель изучал и литературу. Он зубрил любовные стихи с комментариями, пояснениями, примечаниями и толкованием текста. Знал наперечет всех женщин, которых любил Гете. Слушал лекции об эпохе «Бури и натиска» и романтизме. Помнил наизусть имена всех жен Генриха VIII и любовниц Христиана IV.

Во время лекций он тоскливо смотрел на студентку, которая ему нравилась и которая тоже готовилась в будущем стать школьной учительницей.

В положенное время Аксель сдал выпускной экзамен. Дома на Нерребро устроили маленькое пиршество. Все родственники прислали цветы и поздравительные телеграммы.

Потом еще один маленький экзамен по предмету, который называется педагогикой, и образование Акселя закончено. Теперь он стал достаточно опытным и зрелым человеком, чтобы воспитывать новые поколения и вести их вперед сквозь длинную череду экзаменов.

И вот, наконец, Аксель получил место, начал зарабатывать деньги и зажил самостоятельной жизнью. Наконец-то он мог вернуть хоть частицу долга любящим родителям, которые стольким для него пожертвовали.

Он снова начал посещать уроки, теперь уже как адъюнкт той школы, где когда-то учился.

Потом он скопил деньги и женился на первой и единственной избраннице. На той самой студентке, которую он много лет любил издали и которая теперь стала такой же зрелой и опытной особой, как он сам. А еще через несколько лет дело у них зашло так далеко, что она родила ребенка. Ей пришлось расстаться с работой, ради которой она сдала столько экзаменов.

Аксель продолжал ходить в школу.

Теперь Акселю Нильсену было сорок три года. Он искренне радовался предстоящей встрече с одноклассниками, с которыми его связывало столько общих воспоминаний.

Глава 9

Для участия в юбилейном торжестве в Копенгаген из Скерна выехал полицмейстер. Вспыльчивый, раздражительный человек, то и дело затевавший в поезде ссоры и скандалы с попутчиками.

Быть может, ему осточертел отдаленный приход, где он служил. А может быть, в Скерне не зря ходили слухи, что он алкоголик.

Так или иначе, но и он спешил на празднество. Спешил увидеть товарищей, которых ему очень недоставало и эти долгие годы.

На юбилейной вечеринке были одни мужчины. Его жене туда вход закрыт. Ох, уж эта жена! Ох, уж эта супружеская жизнь! Они стали притчей во языцех всего Скерна. И смех и горе!

—      Но я должен терпеть эту гиену, — говаривал полицмейстер, сидя в кабачке «Гармония», где любил играть в карты и пить грог в обществе начальника станции, почтмейстера и доктора.

Когда переезжали на пароме через Большой Бельт, полицмейстер затеял очередную перепалку из-за места у одного из столиков на палубе.

—      Место занято, — заявил какой-то коммивояжер. — Я положил на него пальто и чемодан.

—      Меня это не касается, — ответил полицмейстер. — Чемодан стоит на полу, а пальто вовсе не доказывает, что здесь кто-то сидит.

— Но я же вам объясняю, что это я положил пальто, — вспыхнул коммивояжер.

—      Объясняете? Подумаешь! Можете держать свои объяснения при себе! Слишком много о себе воображаете, милейший!

—      Я вам не милейший! — закричал коммивояжер. — Это мое место. Немедленно освободите его!

—      Угрожать мне? Мне? Я тебе покажу, молокосос!

—      Молокосос?! Я?! Нахал! Убирайся с моего места!

—      Ах, так! Оскорбления! Брань! Угрозы применить насилие! Погоди, наглец! — И, схватив трость, полицмейстер начал яростно ею размахивать. — Я тебя проучу, мерзавец!

—      Очень досадно, что некоторые люди не умеют культурно вести себя на пароме, — заметила почтенная дама.

Скандал привлек группу зевак. Вдруг какой-то высокий худой господин взволнованно крикнул полицмейстеру:

—      Рольд! Рольд! Ты с ума сошел! Перестань! Иди сюда! — Протиснувшись сквозь толпу, он схватил обезумевшего от ярости полицмейстера за руку. — Да опусти ты, наконец, трость! Опомнись! Неужели ты не узнаешь меня, старина?

С большим трудом, несмотря па протесты и сопротивление полицмейстера, высокий господин увлек его с поля битвы.

—      Ладно! Хорошо! Это тебе даром не пройдет! — рычал им вслед коммивояжер.

—      Мужлан! — шипел, отступая, полицмейстер.

—      Пойдем в салон, ты там покуришь и успокоишься, — уговаривал высокий господин. — Отчего ты так разбушевался?

—      Я вовсе не разбушевался, — объявил Рольд. — Я был совершенно спокоен. Совершенно. Но я не потерплю, чтобы надо мной издевались. Я не позволю мужичью помыкать собой.

—      Ладно, хватит, садись на этот диван. Здесь гораздо удобней, чем на палубе. Рассказывай, как ты живешь.

—      Уф, да! Здравствуй! Здравствуй, Гернильд! Я рад встретить порядочного человека среди этого мужичья. Вот тебе прелести демократии: терпи хамство и наглость всякого сброда!

—      Ну, рассказывай, как дела. Что у тебя в Скерне? Ты, конечно, на юбилей?

—      Ну, конечно! Мечтаю повидать образованных людей! Уф! Ты спрашиваешь, что в Скерне? Гм, как тебе сказать? Хорошо. Все нормально.

—      А жена? Как она поживает?

—      Прекрасно! Отлично! Всегда всем довольна. Превосходная женщина. Прямо скажу, превосходная... А ты пo-прежнему холостяк?

—      Да, все еще. Хотя мне уже сорок три. Ох, как время бежит!

—      А живешь, как и раньше, в Хольстебро?

—      Да, в Хольстебро, на реке Сторо.

—      По-прежнему судебный исполнитель?

—      Да.

—      Работы много?

—      Хватает. Описи, арест имущества. Я это дело люблю. У нас в Хольстебро очень приличная публика.

Приятели заказали по чашке кофе.

—      А как насчет коньяку? — предложил полицмейстер.

—      Спасибо, я не пью коньяка, — ответил судебный исполнитель. — Предпочитаю слоеные пирожки. Они здесь великолепны.

—      Встречаешь кого-нибудь из ребят, Гернильд?

—      Редко. Хольстебро все-таки в стороне. Правда, сам я иногда наезжаю в Копенгаген. Тогда захожу к Амстеду.

—      A-а! Ну, что он поделывает? Кажется, тоже окончил юридический?

—      Да. Служит в военном министерстве. В четырнадцатом отделении. Мы с его женой дальние родственники. Она урожденная Масен. Ее дядя — генерал Масен, двоюродный брат моего дядюшки Бракберга, ф о н Бракберга. Помнишь, у него поместье Мункедаль, в южной Ютландии? Вообще замечательный человек. Отец его был амтман¹⁵, дед командовал голштинским полком кирасиров, а прадед получил дворянскую грамоту от Фредерика Пятого.

Рассказывая, Гернильд уписывал слоеный пирожок, а полицмейстер Рольд наслаждался ароматным коньяком. Мало-помалу он пришел в хорошее расположение духа, и ему захотелось пооткровенничать.

Глава 10

—      Ты вот спрашивал о моей жене, — начал Рольд. — Вообще-то она ни на что не жалуется. Она, конечно, превосходная женщина. В Скерне все считают, что мы живем душа в душу. Но это не совсем так. Она больна. Очень больна. Дело из рук вон плохо.

—      Что с ней?

—      Нервы или что-то в этом роде. Трудно сказать. Между нами говоря, она просто ненормальная. Это кошмар. У меня нет больше сил терпеть. Началось с того, что она стала набожной. Ты пойми, я совсем не против религии. Наоборот. Я всегда считал, что общество без религии погибнет. Христианская вера — основа всякой морали. Но жепа впала в крайность. По вечерам стала ходить к миссионерам и прочее в этом духе. Ни с того ни с сего начинала вдруг молиться, кричать и каяться. Страшное дело. Представляешь, каково это мужу? А потом она вдруг убоялась греха и решила вести целомудренную жизнь. Отказалась спать со мной в одной комнате и стала запираться на ночь. Куда это годится? А дальше пошло еще хуже. Она уверовала в злых духов, занялась спиритизмом и к тому же еще пристрастилась к ликеру. Прямо хоть из дому беги. У нас вся мебель ходила ходуном.