В начале 1840 года расчеты русского командования оправдались, как говорится, с точностью до наоборот. Доведенные до отчаяния голодом горцы яростно атаковали русские крепости на побережье, взяли и разорили большинство из них, а гарнизоны вырезали…

Но не только на Черноморском побережье Западного Кавказа резко обострилась военная ситуация. В Чечне и Дагестане, усмиренном серией карательных экспедиций и отданных под управление военной администрации, началось массовое восстание. Тот же А. Юров так объяснял его причины: «Вследствие трудности приискать русских офицеров, владевших туземными наречиями, пристава — непосредственное начальство мирных горцев — были выбраны преимущественно, если не исключительно, из милиционеров, которых азиатскую натуру не могли в корень изменить ни награды, ни отличия. Мало того, этот контингент не мог быть даже удовлетворительным: место пристава не доставляло в то время никаких выгод в служебном отношении, вызывая между тем большие расходы на лазутчиков и вооруженную стражу, тогда как не все пристава получали жалование, и ничем не вознаграждая постоянных забот, опасностей и лишений. Отсюда неудивительно, что опекаемые ими чеченцы и другие мирные племена нередко подвергались вопиющим злоупотреблениям; у них, под предлогом взимания податей и штрафов, отбиралось лучшее оружие и другие совершенно безвредные, но ценные вещи повседневного обихода; случалось, что ни в чем неповинных людей арестовывали по наущению простых и часто неблагонамеренных переводчиков; с арестантами и даже аманатами обращались бесчеловечно, держа их в сырой яме, где они нередко заболевали; во время экспедиций допускались принудительные сборы. Наконец, во главе нашего управления горцами левого фланга стоял глубоко ненавидимый последними генерал-майор Пулло, человек крайне жестокий, неразборчивый в средствах и часто несправедливый, как его характеризуют и Галафеев, и Граббе… Вообще к марту месяцу 1840 года в Чечне скопилось достаточно горючего материала — нужна была только искра, чтобы произвести повсеместный взрыв.

К несчастию, около этого времени между чеченцами пронеслись слухи о намерении начальства, обезоружив их, обратить в крестьян, а затем привлечь к отбыванию рекрутской повинности»^[125].

Чеченцы призвали Шамиля…

«8-го марта 1840-го года генерал Пулло… писал, что жители аргунского ущелья и ичкеринцы, с прекращением сообщения их с плоскостью, доведенные до отчаяния голодом от недостатка хлеба, собираются напасть на плоскостных чеченцев, а между тем Шамиль в этот день уже появился в Урус-Мартане…»^[126]

Активные боевые действия по восстановлению Черноморской линии и подавлению повсеместного восстания в Чечне и Дагестане продолжались все лето. В отряде генерала Галафеева, главной задачей которого было уничтожение аулов и посевов, воевал поручик Тенгинского пехотного полка Лермонтов. После боя при реке Валерик он писал своему другу А. А. Лопухину в Москву: «У нас были каждый день дела, и одно довольно жаркое, которое продолжалось 6 часов сряду. Нас было всего 2000 пехоты, а их до 6 тысяч, и все время дрались штыками. У нас убыло 30 офицеров и до 300 рядовых, а их 600 тел осталось на месте^[127], — кажется хорошо! — вообрази себе, что в овраге, где была потеха, час после дела еще пахло кровью… Я вошел во вкус войны и уверен, что для человека, который привык к сильным ощущениям этого банка, мало найдется удовольствий, которые бы не показались приторными»^[128].

А генерал Галафеев в рапорте командующему Кавказской линией генералу Граббе доносил: «Тенгинского пехотного полка Лермонтов во время штурма неприятельских завалов на реке Валерике имел поручение наблюдать за действиями передовой штурмовой колонны и уведомлять начальника отряда об ее успехах, что было сопряжено с величайшей для него опасностью от неприятеля, скрывавшегося в лесу за деревьями и кустами, но офицер этот, несмотря ни на какие опасности, исполнял возложенное на него поручение с отличным мужеством и хладнокровием и с первыми рядами храбрейших ворвался в неприятельские завалы»^[129].

Таков был общий фон, на котором происходила переписка русских генералов по земельному вопросу.

25 июля 1840 года, в то время как Шамиль с десятитысячным конным «скопищем» обрушился на Аварию, а Галафеев, наскоро собрав четыре батальона пехоты и четыре сотни казаков при двенадцати орудиях, бросился ему навстречу, генерал во время ночевки в укреплении Герзель-Аул успел написать письмо командующему Сунженской линией полковнику Фрейтагу.

«Прилагая при сем для сведения Вашего копию с предписания ко мне Г. командующего войсками на Кавказской линии и в Черномории от 12-го июля за № 1067 прошу Ваше Высокоблагородие поспешить исполнением следующего:

1-е) Объявить волю Его Превосходительства Павла Христофоровича (Граббе. — Я. Г.) относительно того, что все бежавшие надтеречные жители лишились навсегда права селиться и владеть местами и землями им доселе принадлежавшими.

2-е) Составить список всем тем лицам из надтеречных чеченцев, которые получали пенсии или жалование, имели чины и знаки отличия, и в каком количестве кто пользовался жалованием или пенсиею.

3-е) Составить список тем из жителей бежавших надтеречных деревень, которые остались нам верными, включая в оный одни лишь лица, имеющие чины и вообще людей значительных по происхождению своему или влиянию, которое они имели или же по каким-либо особым услугам Правительству. А как список этот необходим для соображения при удовлетворении их за понесенные ими убытки, то весьма желательно, чтобы в нем же пояснить, в какой степени велики убытки каждого и в чем именно они заключались: в отбитом ли скоте, в расхищенном ли имуществе или в чем другом?

4-е) Составить список владельцам деревень, оставшихся после побега жителей с весьма лишь незначительным числом людей, пояснив в нем, сколько именно семейств при каждом.

Все эти списки, как скоро они будут приведены к окончанию, тотчас же представить ко мне, причем я желал бы, чтобы и Ваше Высокоблагородие по ближайшему усмотрению Вашему противу 2-го пункта препровождаемой Вам копии с предписания генерал-адъютанта Граббе, представили мне, каким образом вознаграждать за убытки каждого из тех жителей надтеречных, которые после побега своих односельцев остались нам верными»^[130].

События, которые вызвали публикуемую переписку, были для Кавказа уныло типичными. Весеннее мощное и широкое наступление отрядов Шамиля на замиренные области вызвало смятение в умах горцев. Они оказались между двух равно опасных сил — русских войск и мюридов имама.

Не только истинные симпатии жителей Чечни были на стороне Шамиля, но и страх он внушал больший, чем русское начальство, от которого в конце концов можно было уйти в горы. Шамиль же был беспощаден к отступникам, и защитить их русские власти не могли. Поэтому население аулов, через которые проходили всадники Шамиля и его наибов, особенно тех, возле которых или в которых происходили бои, уходило вместе с мюридами. Уходили и те, кто прежде служил русским, чтобы не подвергнуться немедленному нападению отступающих.

Когда же русским войскам удавалось отбросить Шамиля и вернуть контроль над местностью, беглецы старались вернуться в родные места.

Таким образом, каждое масштабное наступление Шамиля и контрнаступление русских войск влекло за собой бурный шлейф новых проблем, связанных с судьбами тысяч беженцев и переделом земельных угодий. И в этих случаях власти оказывались перед выбором — запретить возвращение и получить еще тысячи озлобленных горцев, увеличив тем отряды противника, или же заняться кропотливым выяснением вины или невиновности каждого.