Кабинет Коршунова оказался запертым. Друзья побрели по широкому коридору. Откаленко поминутно с кем-то здоровался. У Виталия знакомых здесь было мало, и он с интересом поглядывал по сторонам, то и дело незаметно толкая локтем Игоря:

– Это кто прошёл?

Откаленко называл фамилию, порой слышанную Виталием по какому-нибудь делу, но чаще незнакомую.

В приёмной начальника управления дежурный сказал:

– Здесь. Обождите, сейчас выйдет. Командировки ваши уже готовы.

Друзья переглянулись.

Через минуту в дверях появился Коршунов в светлом, ладно сидящем костюме. Загорелую, крепкую шею стягивал тугой белоснежный воротничок. При виде друзей, поднявшихся ему навстречу, он широко улыбнулся и окинул их быстрым взглядом, как-то по-особому цепко, словно в последний раз прикидывая, стоят они предстоящего разговора или нет.

– Пошли, ребятки, – энергично бросил он на ходу.

«Совсем молодым кажется, – подумал Виталий, торопливо выходя вслед за Коршуновым из приёмной. – А уж лет пятнадцать, наверное, служит. Сколько дел раскрыл! Прямо-таки легендарная личность».

На этот раз они прошли по коридору так стремительно, что даже Откаленко не встретил никого из знакомых или не заметил их. Только Коршунов несколько раз ответил на приветствия, широко и нетерпеливо улыбаясь. Некоторые пытались обратиться к нему.

– Потом, потом. Спешу, – отвечал им Коршунов строго. – И вообще, в коридоре такие дела не решаю.

Когда вошли в кабинет, он сказал:

– Так вот, ребятки. Едете в Окладинск. Понятно? К нам письма пришли, звонки были, просьбы. Решено прислушаться. С вами ещё Светлов поедет, из моего отдела. Он сейчас на задании. С местными товарищами я уже говорил. Вас встретят. Дело, на мой взгляд, непростое. А главное – принципиальное. Понятно? В любом случае. Ну и ещё, – он улыбнулся, – интересное дело. Это уж вы мне поверьте. Не соскучитесь. Так что, соколики, глядите в оба, А может случиться – и я к вам подскочу. За моим отделом это будет числиться.

Друзья не сводили с Коршунова глаз. Виталий смотрел обеспокоенно и нетерпеливо, Откаленко сосредоточенно, насторожённо, будто ещё решая, ехать ему или остаться.

– А теперь кое-что обсудим, – заключил Коршунов и, обращаясь к Виталию, деловито спросил: – Письмо при вас? О котором мне Цветков говорил.

– Так точно. При мне, – торопливо ответил Виталий.

Коршунов внимательно прочитал письмо, потом аккуратно сложил его, сунул в конверт. Лицо его стало сосредоточенным.

– Да-а… – вздохнул он и повторил: – Давайте кое-что обсудим. Первые ваши мероприятия, так сказать. А то, что Лосев знал Лучинина и дружил с ним, я считаю, даже полезно. И то, что у вас разные мнения по этому делу, – тоже. – Коршунов усмехнулся. – Психологический момент, так сказать.

…Часы, оставшиеся до отъезда, были заполнены торопливыми сборами. В городскую кассу – за билетами. Домой – сложить вещи. На работу – ну, там дел оказалось невпроворот. Остававшиеся товарищи еле успевали запоминать, что следует сделать, с кем встретиться, над чем подумать.

Откаленко уже перед самым отъездом на вокзал звонил домой и сурово гудел в трубку:

– Главное – не кутай. Вспотеет и опять простудится. А ещё медицинский работник! В аптеку-то некому будет бегать… Не обязательно меня провожать. И так беготни хватает…

По другому телефону Виталий возбуждённо кричал:

– Вагон три! Слышишь? Только не опаздывай! Мы уже выезжаем! Пламенный привет родственникам! Повезло им! А то бы они тебя только и видели!

Потом были рукопожатия, дружеские и увесистые хлопки по плечу, напутствия, шутки и добродушные подковырки ребят.

На вокзале в перонной предотъездной суёте среди взволнованных, взбудораженных людей, в ярком свете ламп, повисших высоко над головами, чёрные, резкие тени, то длинные, то короткие, путались, ломались, метались из стороны в сторону, внося ещё одну нервную ноту в этот пёстрый, разноголосый и напряжённый гомон. Виталий с нетерпением вглядывался в окружавшую его толпу, ожидая появления Светки.

Изредка он, скосив глаза, видел тёмную фигуру Откаленко, невозмутимо разговаривавшего с женой. Потом они подошли к нему, Алла стала говорить, что в метро сейчас жуткая давка и невозможно схватить такси, и вообще, им пора заходить в вагон, потому что поезд скоро тронется… Виталий плохо её слышал.

А Игорь говорил, что почему-то задерживается Светлов. И это тоже беспокоило Виталия.

Но тут к ним подошёл незнакомый человек, показал удостоверение и сообщил, что Светлов задержался на задании, обстановка там неожиданно осложнилась и подполковник Коршунов приказал им ехать пока одним. Светлов приедет позже, а может быть, приедет и сам Коршунов.

Наконец раздался свисток, кругом стали торопливо прощаться. Вагон незаметно тронулся, поплыл все быстрее. Алла стала совсем маленькой, её уже трудно было различить.

Внезапно Виталий подался вперёд, почти свесился с площадки вагона. Он вдруг увидел, как рядом с Аллой возникла тоненькая белокурая фигурка в синем платьице с белой сумкой в руках. Светка!..

– Осторожно, молодой человек, – сказала проводница и ворчливо добавила: – Пришла все-таки ваша девушка. Раньше не могла.

Потом они зашли в вагон, пробрались по узкому коридору до своего купе, закинули наверх чемоданчики и плащи. Игорь, стесняясь, сунул в угол на полку старенькую авоську, которую вручила ему уже на перроне жена.

– Пирожки, видишь ли, напекла, – проворчал он с нарочитой небрежностью. – Пропадём без её пирожков.

– Очень хорошо, – рассеянно ответил Виталий.

В купе находились пожилая, грустная женщина в тёмном костюме и молоденькая, остроносенькая девушка с бойкими чёрными бусинками-глазками и капризными губками, ещё не тронутыми помадой.

Пожилая женщина что-то сказала, обращаясь к вошедшим, и Виталий не сразу понял, что она просит уступить её дочери нижнюю полку.

– Ну зачем ты, мама, – возразила девушка.

– Какой может быть разговор, – ответил Игорь и забросил свою авоську наверх. – Располагайтесь.

Только поздно вечером, когда затих вагон и уснули внизу обе женщины, Виталий и Игорь вышли покурить в пустой коридор и тихо заговорили о самом главном, о чем в течение всего вечера не проронили ни слова.

Напряжённо и дробно стучали внизу колёса, мерно покачивался в своём стремительном беге вагон, за окном в непроглядной темноте изредка загадочно мелькали далёкие огоньки, в чёрном небе упрямо плыл вслед за поездом молодой, любопытный месяц, то прячась за облако, то появляясь вновь.

– …Тут должны быть особые причины, – горячо шептал Виталий. – Это тебе не пьяная драка, не грабёж.

– Ты все время в плену одной версии. Так не годится. Это может быть и самоубийство.

– Он неврастеником никогда не был. И паникёром тоже. И трусом. Ты же читал письмо.

– Не обязательно быть неврастеником. И паникёром. А страх… Это не только у труса. Может, он совершил что-то незаконное или попался на чью-то удочку? Или, наконец, сам он в чем-то запутался? А человек он гордый, самолюбивый. Разоблачение тут может показаться хуже смерти. Нет. Тут все куда сложнее.

Давно уже в вагоне погас свет, только еле теплилась синяя ночная лампочка под потолком. Неумолчно, тревожно стучали колёса. «А мы бежим, а мы спешим…»

Наконец Откаленко устало сказал:

– Ладно. Давай спать.

– Давай, – вздохнул Виталий.

Они вернулись в купе и залезли на свои полки.

Виталию вдруг стало грустно. Вот погиб Женька. Как мало он прожил! И дома у него не ладилось с женой. И на работе тоже.

Он не заметил, как уснул. И последнее ощущение у него было непонятно тревожным. Тревога эта шла из будущего, которое его ждало, из неведомого ему Окладинска, где случилось что-то непоправимое.

Купе ещё спало. Зеленоватый, как в аквариуме, свет сочился сквозь сдвинутые занавески на окне, и только в щёлку между ними дерзко прорывался узкий золотистый солнечный луч, и в нем плясали бесчисленные пылинки. Луч упирался в чемоданы на багажной полке, и среди них сиял чёрным, лаковым боком новенький чемодан Виталия, на котором пригрелась жёлтая змейка «молнии».