Необычное его поведение наталкивает меня на новую мысль. Я не поднимаюсь по скрипучим ступенькам к двери, а, прижавшись к стене, медленно и неслышно двигаюсь вдоль освещенных окон. Какие-то неясные голоса доносятся из дома, кто-то там разговаривает.
Около одного из окон я задерживаюсь. Здесь голоса из дома звучат уже громче. Я поднимаю голову. Ну понятно. Открыта форточка.
Ногой я нашариваю в стене удобный выступ, цепляюсь руками за наличник окна. Вот когда мне пригодился мой рост. Голова оказывается почти вровень с форточкой, и теперь я могу разобрать каждое слово, которое произносится там, в доме.
Галя говорит с каким-то мужчиной.
— Он сейчас придет, — говорит она раздраженно. — Уходи.
— Успею. Шалун залает. Так мы договорились?
— Да, да…
— И ты не будешь плакать по тому дураку, надеюсь? Он хотел нас обмануть, сволочь. И тебя тоже, не думай. И если бы с ним не случилась беда…
— Ах, брось! Я знаю, что это за беда. Но плакать я не собираюсь, не бойся. Я и о тебе не плакала.
«Зурих! Неужели это Зурих? — мелькает у меня в голове. — Может быть, сейчас, сразу…» Но я одергиваю себя и продолжаю напряженно слушать.
— Значит, золото ты отдашь, — спокойно и властно говорит мужчина. — Это ты правильно решила. Тогда ты будешь жить, Галя. Весело жить. Спокойно. Я заберу не все. Где оно?
— Не сейчас. Он же вот-вот придет.
— Шалун предупредит. И это недолго. Ну?
— Завтра, — упирается Галя.
— Ну, — угрожающе повторяет мужчина. — Мне тоже некогда.
— Он сейчас придет…
— Ничего. Этому мальчику уже недолго прыгать, если все правда. На него очень сердиты.
«Ого! Это уже обо мне. За что они на меня так сердиты, черт возьми?» Мне все же кажется, что Зурих не ассоциирует нового Галиного ухажера с деловым человеком, приехавшим из Москвы к Теляшу. И на том спасибо.
— Что вы задумали? — настораживается Галя.
— Там увидишь.
— Сюда он должен прийти и отсюда уйти целым, учти. А дальше делайте с ним что хотите.
— Тебя не подведут. Не бойся.
Злость охватывает меня. Ну что же, милая, теперь мы играем на равных. И посмотрим, кто кого. Но тут же я соображаю, что положение теперь совсем неравное. Меня, видимо, знают.
— Неси… — шипит мужской голос. — Неси или…
— Ой! — испуганно восклицает Галя. — Не надо… не надо…
А черт! Хоть бы одним глазом увидеть, что там происходит.
Однако следует спешить. Нельзя позволить, чтобы она отдала ему это золото, которое, видимо, спрятал у нее Клячко. Нельзя, иначе оно может исчезнуть.
Я торопливо спрыгиваю на землю и выбегаю на дорожку, ведущую к крыльцу. Шалун легкой трусцой следует за мной. Теперь надо, чтобы он залаял. Но пес и не собирается этого делать, он полон дружбы ко мне. Тогда я валю его на землю. Решив, что начинается игра, Шалун весело вскакивает и, припав на передние лапы, громко лает. Ну вот, старина, теперь все в порядке, спасибо.
Я поднимаюсь на крыльцо и стучусь. На этот раз дверь открывается совсем не так быстро. Галя, улыбаясь, предлагает мне пройти в комнату. Голос ее оживлен и даже радостен. Неплохая, однако, артистка. На ней опять новое, дорогое и, конечно же, весьма открытое платье, оно плотно облегает ее фигуру. Ничего не скажешь, соблазнительная бабенка. Интересно, для кого она так оделась, для меня или для Зуриха? Но, черт возьми, как легко, однако, она продала меня. Я про себя усмехаюсь. Скажи пожалуйста, даже в такой обстановке вдруг взыграло мужское самолюбие. Но тут же у меня появляются совсем другие, весьма тревожные мысли. Что же все-таки готовится, что произойдет сейчас в этом чертовом баре?
— Мы уже идем, — говорит Галя. — Я только возьму пальто.
Между прочим, в комнате полный порядок. И конечно, никого нет. Зурих, видимо, ушел через другую дверь.
Словно подтверждая мой вывод, во дворе слышится злобный лай Шалуна.
— Чего это он? — спрашиваю я.
— А! — машет рукой Галя. — Наверное, прошел сосед.
Она достает из шкафа пальто. Я предупредительно забираю его и помогаю надеть. Я же влюблен, это пока нельзя забывать.
Галя тушит всюду свет, мы выходим на крыльцо, и она тщательно, на два замка, запирает дверь. Нам везет — неподалеку от дома я ловлю такси.
Через несколько минут мы оказываемся на знакомой площади. Вокруг, несмотря на плохую погоду, довольно много людей. Галя берет меня под руку, и мы направляемся к бару.
Трудно передать, что я сейчас испытываю. Конечно, моя работа кое-чему меня научила. Например, рисковать. Но она же мне привила ощущение опасности, когда надо мобилизоваться до предела. И все-таки порой, честно говоря, мне бывает страшновато и приходится подавлять в себе это чувство. И еще, меня иногда покидает хладнокровие, я знаю за собой это свойство. И тогда я делаю ошибки. Боязнь ошибки сейчас владеет мною.
Но я гоню от себя эти мысли и крепче сжимаю локоть Гали.
Она понимает это по-своему к кокетливо поглядывает на меня снизу вверх. Щеки ее разрумянились то ли от быстрой ходьбы, то ли от волнения, и глаза блестят.
— Тебе хорошо со мной? — спрашивает она.
— О да, — поспешно отвечаю я.
С каждой минутой мне все труднее притворяться, с каждой минутой растет ощущение опасности.
Только бы мне сейчас зацепиться глазами за своих ребят, тогда ничего с нами не сделаешь. Тогда уже мы будем хозяевами положения.
Все ближе, ближе бар с его освещенными окнами и рвущейся на площадь музыкой. Мы минуем ворота, куда прошлый раз свернули с Левой, впереди уже ступеньки, ведущие вниз.
В этот момент за нашей спиной раздается короткий окрик:
— Эй, Галка! А ну подойди, что скажу.
Мы оглядываемся. Около ворот стоит какой-то парень, в темноте мне трудно его разглядеть.
— Ах, это ты, Сенечка, — весело отзывается Галя. — Сейчас.
И я поддаюсь беззаботности ее тона. Мы подходим. Парень отступает в ворота, как бы не желая мешать прохожим, и мы невольно следуем за ним. И тут оглушительный удар обрушивается на меня.
Я падаю навзничь как подкошенный. Острая боль в ушах, на секунду пропадает зрение, я ничего не вижу. Из открытого рта у меня несется какой-то приглушенный хрип. Я действительно словно провалился куда-то.
Когда я открываю глаза, то вижу склонившееся надо мной лицо, оно плывет, двоится, скачет… Морщась, я с огромным усилием провожу ладонью себе по глазам, я хочу остановить эту сумасшедшую пляску. Лицо знакомое, очень знакомое…
— Жив, падла, — говорит нагнувшийся надо мной парень.
Он замахивается огромным, фантастически огромным кулаком, и я только в последний момент догадываюсь, что в нем зажат кастет. Это смерть!..
— Стой, Толясь, — говорит кто-то другой. — Оттянем его подальше.
Толик, вот это кто! Старый знакомый. Он теперь берет реванш. Но уже другой человек наклоняется надо мной. Круглые очки. Усики. Длинный голый череп. Тот самый, из бара!
— Быстро, Петух, быстро, — торопит его еще кто-то. — Оттащим его подальше.
Они подхватывают меня за руки и волокут в глубь двора. Боли я не чувствую, куртка предохраняет меня. Я продолжаю хрипеть. Но уже все вижу. Что-то липкое ползет по лицу, затекает в рот. Кровь! Очень соленая. Моя кровь… Голова снова начинает кружиться. И боль в ней, режущая, колющая, пульсирующая, черт ее знает какая. Нет сил ее терпеть… И слабость…
Но вот я опять вижу. Вижу! Их трое. Гали нет. Она исчезла, убежала. И конечно, никого не позовет на помощь, гадина…
Кто-то из троих с размаху бьет меня сапогом по ребрам, я со стоном перекатываюсь на бок, стон рвется какими-то всхлипами вместе с последними клочьями воздуха из отбитых легких, нового я не могу набрать, я не могу вздохнуть…
Чьи-то руки уже лезут в карманы куртки. А я стараюсь протиснуть свою к груди, к подмышке. Трещит ворот рубашки, сыплются пуговицы.
— Пустой, гад… — хрипит Толик.
Это он шарит у меня по карманам.
Я пытаюсь увернуться, медленно, тяжело, неуклюже. Мне больно сделать любое движение. Толик наотмашь бьет меня по лицу, но небрежно, скользящим ударом, сдирающим кожу. Я мешаю ему лезть в карманы брюк.
