И тогда я прибегаю к последнему средству.
— Федор Кузьмич, — говорю, — вы сами предупредили, что сейчас Мушанский особенно опасен. Ведь так?
— Ну предупредил. И что?
— Так вот. Я должен немедленно повидать Варю. Завтра же. Ее надо подготовить. Он же ей должен позвонить. Или еще хуже. Он может неожиданно к ней явиться. Что тогда?
— М-да… — Кузьмич задумывается.
— Разрешите мне…
— Не разрешаю, — резко говорит Кузьмич. — К ней поедет… Ну вот хотя бы Откаленко.
— Но ведь…
К нашему разговору уже давно прислушиваются Игорь и оба его оперативника.
Игорь усмехается и поучительно говорит:
— Ревность — плохое чувство, Лосев. До добра не доводит. Кстати, проверю твой вкус.
И впервые, кажется, я не нахожу достойного ответа.
Кузьмич прихватывает меня с собой в машину. Всю дорогу я угрюмо молчу. Дома мама сует мне градусник. Ничего особенного, тридцать семь и шесть. Тоже мне температура! Тем не менее я раньше обычного укладываюсь спать, предварительно проглотив под маминым наблюдением лошадиную дозу всяких снадобий. А вдобавок, уже тайком от нее и с благословения отца, который при этом опасливо поглядывает на дверь, полстакана коньяка. На него у меня главные надежды, между прочим.
Утром я просыпаюсь с абсолютно свежей головой и холодным как лед лбом. Градусник показывает температуру даже ниже нормальной. Папа тихо посмеивается и, когда мы остаемся одни, заговорщически понизив голос, произносит:
— Кажется, мы с тобой вчера переборщили. Ты не находишь?
В половине десятого я хватаюсь за телефон и бодро докладываю:
— Федор Кузьмич, я здоров. Разрешите явиться. Абсолютно здоров, честное слово. Можете спросить у моих.
Несколько мгновений Кузьмич подозрительно молчит и… разрешает.
В этот день, однако, ничего не происходит. Мы работаем в районе Красносельской. Метод уже вам известен, как и вся муторность и сложность этого дела: процедить, словно через сито, десятки домов, тысячи квартир и их жильцов. Никому такой работы не пожелаю. Я уверен, что если описать каждый наш шаг, каждую встречу и всех людей, с которыми мы беседуем и о которых собираем сведения, то читать это будет невозможно, умрешь с тоски. А каково же нам?
И конечно, ничего интересного за весь этот день не попадается. Нас не покидает ощущение, что мы работаем впустую. С другой стороны, мы уже имеем целых три точки, где Мушанский непременно появится, как только приедет в Москву. Мало нам их, что ли? Волк, можно сказать, зафлажкован уже, остается только ждать. Казалось бы, зачем нам эта новая изнурительная работа? И все-таки мы ее делаем, причем с максимальной добросовестностью. Ибо каждую, даже самую слабую версию надо отработать, чтобы затем со спокойной совестью отбросить. Таков еще один закон нашей работы. Никакой романтики он ей, как вы понимаете, не прибавляет. Даже наоборот. Но это непреложный закон.
А вечером мне предстоит новый визит к Варваре.
Ее надо предупредить, надо научить, как действовать, если позвонит Мушанский или неожиданно заявится к ней домой. Как действовать, чтобы не вызвать у него подозрений и вовремя дать знать нам. Вот только сумеет ли она перехитрить его? Ведь если он вдруг почует опасность, он может решиться на все, на любую крайность. Мы уже это знаем. Тут риск немалый. Вправе ли я вообще идти на него?
Это сложный вопрос, и он довольно часто встает перед нами. Дело в том, что нам помогает много людей, честных, хороших, смелых. Охотно в большинстве случаев помогают, по зову совести, так сказать, и своего гражданского долга. Но иногда оказывается, что помощь эта сопряжена с риском, с опасностью. Как тогда быть? Конечно, все, что только возможно здесь, мы берем на себя и в первую очередь рискуем сами. Это в порядке вещей, это наш прямой служебный долг. Но бывают случаи, когда никто, кроме одного какого-то человека, нашего добровольного помощника, сделать в данной опасной ситуации ничего не может. Вот как сейчас. Ведь Варвару никто из нас заменить не в состоянии. И я объясняю ей эту ситуацию, доказывая всю важность предстоящего дела, по существу, заставляю Варвару идти на немалый риск. Вправе ли я это делать? «Вправе, — говорит в таких случаях Кузьмич. — Но при одном условии: ты обязан все предусмотреть и гарантировать, что все окончится для этого человека благополучно». Легко сказать! А попробуйте-ка все предусмотреть. Разве это возможно? И какая страшная ответственность ложится при этом на наши плечи! Но дело не только в ответственности. Я просто боюсь за Варвару. И сам себе не прощу, если что-нибудь случится.
Я день и ночь ломаю себе голову над этой проблемой. Она не дает мне уснуть. Я советуюсь с Кузьмичом, советуюсь с Игорем, советуюсь с каждым опытным человеком у нас, который хоть что-то в состоянии мне подсказать. Я стараюсь предусмотреть все варианты встречи Варвары с этим артистом и разработать ее поведение в каждом отдельном случае.
Проще всего, конечно, если Мушанский позвонит ей и они условятся о встрече. А если он без предупреждения заявится к ней домой или будет поджидать ее возле дома, как быть тогда? Кое-что мы уже придумали, конечно. Остальное надо додумать вместе с ней.
Весь день я нетерпеливо поглядываю на часы. Сегодня Варвара работает в дневную смену, значит, домой она вернется часов в шесть. Конечно, она может зайти в магазин или куда-то еще. Но уж в восемь она будет дома, наверное. Только бы застать ее одну, как в прошлый раз. Ведь откладывать встречу нельзя. Но тут меня вдруг осеняет, что Варвара может ведь пойти в кино, в гости, и тогда… Черт возьми! Не встретить ли мне ее у ворот фабрики? Это тоже рискованно. По многим причинам. Нет уж, придется ехать к ней домой. И ждать хотя бы до ночи.
Около семи часов я отпускаю ребят, предварительно доложив Кузьмичу о безрезультатности сегодняшнего нашего поиска. Одновременно получаю у него разрешение ехать в Варваре.
Я приезжаю несколько раньше, чем собирался. В окнах нет света, и на звонок никто не откликается. Очевидно, Варвара еще не вернулась с работы. Что ж, придется подождать.
Холодно, но, к счастью, дождя нет. Из подворотни дует со страшной силой. Это просто удивительно. Ведь на улице ветра почти нет. Плохо, что я привязан к этой проклятой подворотне. Но уже совсем темно, улица плохо освещена, и я могу пропустить Варвару, если отойду слишком далеко, тем более что прохожих сейчас довольно много. Такое время: кто с работы, кто в гости, кто куда, в общем.
Чтобы не болтаться все время на улице, приходится заходить в подворотню. Но когда пройдешь до конца этот длинный темный тоннель и войдешь во двор, то оттуда уже ничего не видно, кто бы ни зашел в подворотню. Безобразие, там нет даже лампочки. Что стоит вкрутить? Надо будет сообщить местному участковому инспектору. Куда он-то смотрит?
Но пока я во двор выйти не решаюсь и вынужден прогуливаться по подворотне. Хорошо еще, что я догадался надеть пальто вместо плаща и меня не очень продувает.
Так проходит целый час. Варвары все нет. А уже половина девятого. Но я терпелив. Я стал вообще чертовски терпелив. Это при моем-то беспокойном характере! Нам часто приходится ждать, просто ждать. Это, кстати говоря, тоже искусство. Сколько раз прежде меня подводило нетерпение!
Я брожу по подворотне, сунув руки в карманы и подняв воротник пальто. Потом выхожу на улицу, совершаю короткий маршрут между двумя подъездами и снова ныряю в подворотню.
Уже десять часов вечера. Я брожу здесь чуть не три часа. А Варвары все нет. Может быть, она осталась ночевать у каких-нибудь знакомых? Или уехала из Москвы? У нее мать и сестра в Горьком, брат в Серпухове. Вдруг кто-нибудь из них заболел, и Варвара уехала туда? Я не видел ее пять дней. Мало ли что могло случиться за это время? Но она должна была меня предупредить. Хотя, если случается беда, можно обо всем забыть.
Терзаемый сомнениями и всякими догадками и предположениями, порой совсем уже нелепыми, я продолжаю патрулировать ненавистную подворотню. Я уже здорово продрог, и что-то подозрительно начало першить в горле, и я с трудом сдерживаю кашель.
