— Кое-что все-таки добыто, — с невозмутимым видом говорит Игорь. — То, что мы знаем Мушанского, не последнее дело, Федор Кузьмич. И встреча Лосева с этой Варварой тоже, при всех издержках даже.

Игорь усмехается. Я уже доложил Кузьмичу об инциденте с Толиком, и Игорь об этом тоже знает. Сейчас он на это и намекает.

Ох и попало же мне за тот инцидент! «Спровоцировал драку», — резюмировал Кузьмич. Но я вовсе не хотел никакой драки. Конечно, мне хотелось, чтобы Толик ушел, ну, может быть, поссорившись с Варварой. Вот и все. Мне же надо было с ней поговорить. «Глупости, — возразил Кузьмич. — Знал, с кем связываешься. Так он тебе просто и ушел бы, как же». Еще он заявил, что эта драка может нам аукнуться. И чуть не наложил взыскание. Я даже не понял, что меня спасло. А теперь вот еще Игорь на это намекает. Хотя в целом Игорь верно сказал, все-таки кое-что нами сделано. Но одно слово, которое произнес сейчас Кузьмич, меня насторожило. Это слово «версии».

— Версии у нас были, — говорю я.

— Это какие же? — спрашивает Кузьмич.

— Где его искать, — отвечаю. — Рестораны, кафе, всякие злачные места, где такой народ собирается. Потом скупщики краденого, компании некоторые.

— А еще? — допытывается Кузьмич. — Конкретнее.

У него явно что-то на уме. Я только не пойму, что именно. Хотя и чувствую, что задел то самое, о чем он думает.

— Что же еще? — спрашиваю. — Вот в кафе он как-то раз и появился с Варварой.

— И его почему-то не засекли, — насмешливо добавляет Кузьмич.

— Ну бывает, — я недовольно пожимаю плечами. — Однако не последний раз он туда, надеюсь, зашел.

— Словом, так, — решительно объявляет Кузьмич. — Главных версий тут две. Он москвич или он не москвич.

— Как же так «не москвич»? — удивленно спрашиваю я. — А Плющиха?

— Вот, вот. Плющиха — это первая версия, — подтверждает Кузьмич. — Не какие-нибудь там кафе или рестораны, а Плющиха. Уже кое-что поконкретнее. А мы это с вами, милые, упустили. Хотя зацепочки тут есть. Подумать только надо.

Да, действительно, если подумать, то версия «Плющиха» вполне основательна. И я об этом уже думал. Только руки до нее не дошли. Я просто утонул в старых делах Мушанского. Но время же в конце концов не упущено?

А Кузьмич между тем продолжает развивать свою мысль и смотрит при этом на меня, хотя в кабинете еще человек шесть.

— Надо прочесать весь район, — говорит он. — Связаться с участковыми инспекторами, они свой народ знают. А у нас приметы есть, фотографии, ну и все прочее. Это первое.

Я делаю пометки в блокноте. Совершенно машинально и только для очистки совести. Мне неловко. Кузьмич говорит прописные истины, которые я сам должен был если уж не осуществить, то хотя бы высказать. Вот я и делаю пометки в блокноте скорее всего от смущения.

— И еще по этой версии надо кое-что сделать, — продолжает он, поглядывая на меня, и досадливо вздыхает: — Надо бы попробовать того таксиста найти, который их вечером привез, Варвару и его. Хотя, конечно, прошло уже четыре дня.

— А вторая версия, Федор Кузьмич? — напоминает Игорь.

— Не забыл, будь спокоен, — отвечает Кузьмич. — Вторая версия вот какая. Три дня подряд кражи, затем три недели тихо. Потом опять три дня, и опять тихо. Странная периодичность, а? И притом розыск по Москве не дает никаких результатов. А уж они искали как надо. — Он кивает на меня и Авдеенко, тоже присутствующего на совещании.

— Гастролер, — негромко произносит Игорь.

— Вот, вот, — подтверждает Кузьмич. — Это и есть вторая версия. Но ее проверить надо.

«Гастролер» — это особый вид преступника. Он появляется в городе, чтобы только совершить преступление, и потом исчезает. А через некоторое время приезжает опять. Таких ловить, конечно, труднее, но здесь есть свои методы.

Мы подробно обсуждаем обе версии. Мы им дали уже оперативные шифры — «Плющиха» и «гастролер». Под конец Кузьмич распределяет обязанности. Но у меня все время такое ощущение, что он что-то недоговаривает. Мне достается «Плющиха». Версия «гастролер» отходит Игорю.

— Из Пензы ответа нет? — как бы между прочим спрашивает его Кузьмич.

— Нет еще, — рассеянно отвечает Игорь.

Он уже, конечно, обдумывает свою версию. Он весь поглощен ею. Но я почему-то настораживаюсь. Однако Кузьмич больше не возвращается к этому разговору.

Сразу после совещания я посылаю Авдеенко и Яшу Фролова на Плющиху, а сам еду к Варваре.

Она сегодня работает в утреннюю смену и к вечеру должна быть дома. Но будет ли, это еще вопрос. И не застану ли я у нее кого-нибудь, это тоже вопрос. А мне надо поговорить с ней наедине. И откладывать этот разговор нельзя, и так уже времени упустили немало. Но нарываться на новый конфликт с каким-нибудь Толиком у меня, как вы можете догадаться, желания тоже нет. Кроме того, меня беспокоит и сама Варвара. До конца положиться на нее я ведь тоже пока не могу. Мало что может прийти в эту взбалмошную голову.

Вот с такими смутными чувствами я к ней и еду. Знакомая подворотня встречает меня холодным сырым ветром, дующим с такой бешеной силой, словно это не старая темная подворотня, а аэродинамическая труба, а я та самая модель, которую надо испытать на лобовое сопротивление. Я плотнее запахиваю плащ и рукой держу шляпу, ее просто срывает с головы. Проливной дождь хлещет с самого утра. Мне дьявольски холодно, сыро и противно.

Прежде чем зайти в эту проклятую подворотню, я изучаю известные мне окна. Занавески задернуты, в комнате и кухне горит свет. Значит, Варвара дома. Только бы она оказалась одна, больше, кажется, мне ничего не надо. Я почти на ощупь нахожу дверь, обитую старым дерматином, и звоню. На этот раз дверь открывается без всяких проволочек и вопросов, и меня буквально вдувает в маленькую прихожую, где под самым потолком горит тусклая, без абажура, лампочка на изогнутом шнуре. Потолки здесь, как и во всех старых домах, очень высокие.

Передо мной стоит Варвара. Она в простеньком платье с короткими рукавами и переднике, волосы небрежно сколоты на затылке. В руках у нее полотенце. Ясно, занимается домашними делами. Варвара, глядя на меня, улыбается дружески и открыто, и это мне тоже нравится.

— Вы всегда прямо как снег на голову, — говорит она.

— Как дождь, — отвечаю я, снимая шляпу и стряхивая с нее воду.

Варвара забирает мой плащ.

— На кухню повешу, пусть посохнет. Чайку не выпьете?

— Выпью, — говорю. — С удовольствием даже.

Через некоторое время мы уже сидим за столом, и я, обжигаясь, пью крепкий, душистый чай. Ужасно я люблю, признаться, такой именно чай, свежий и крепкий, без лимона и сахара. Это у нас в доме так заведено. Причем заваривается он каждому прямо в стакане. Чай «по-лосевски», говорят друзья. Вот и тут я, к своему удивлению, получил такой чай.

— Ну как живете, Варя? — спрашиваю. — Паше-то написали?

Она опускает глаза и отрицательно мотает головой. Просто удивительно, до чего она бывает разная. Сейчас, например, это сама скромность и застенчивость. В черных живых глазах нет обычной дерзости и вызова, они задумчивые и даже грустные. И движения ее не порывистые, не энергичные, а какие-то плавные, мягкие. Сколько в ней женственности и природного изящества, передать нельзя.

— А я написал, — говорю.

— Спасибо вам, — тихо отвечает Варвара.

И я перевожу разговор на другую тему, тоже пока далекую от того дела, которое меня к ней привело.

— А на работе как? — спрашиваю.

Она пожимает плечами и бросает на меня быстрый взгляд.

— А что там может быть? Работаем.

— Все хорошо, значит?

Она поднимает голову и смотрит мне в глаза. И я вдруг ощущаю какую-то неловкость, какое-то странное напряжение, внезапно возникшее в этом совсем, казалось бы, безобидном разговоре.

— У вас там какие-нибудь неприятности, Варя? — мягко спрашиваю я.

— У меня все хорошо. Ну правда же. И… никого на порог больше не пускаю. Все. Отгуляла. Скоро… вот возьму и напишу Паше.

Она его любит. Я вижу. А ведь у них до драк доходило. Пашка пьянствовал и бил ее, а она, как говорят, «гуляла от него» вовсю. В поклонниках недостатка, как вы понимаете, не было. Я уверен, Пашка и запил от ревности, и безобразничать начал тоже. Он ее и любит и ненавидит, можете себе такое представить? Я могу. Но вот стряслась беда, исчез Пашка из ее жизни. Она вроде бы наконец-то вздохнула, начала жить как ей хочется, закружилась. Вот хотя бы этот Толик или Мушанский. Да и не они одни, конечно. Могла бы и забыть давно своего изверга Пашку. Но вот стоило только напомнить о нем, сказать, что другим, мол, он стал и любит ее, как что-то разом всколыхнулось, поднялось у нее в душе, что-то там вдруг произошло.