Он вздохнул:
- Хорошо, Вова. Я согласен. Шестого жди. Что ты, кстати, собираешься у нас тут делать ещё два дня?
- Полтора. Официальные поручения торга. Несмотря на мою скромную должность, меня там, представь себе, ценят. И, когда горит план, бегут ко мне: «Будьте любезны, дорогой Владимир Сергеевич…», «Выручайте, Владимир Сергеевич…», «Поезжайте… уговорите… получите…». Ну я еду. И добиваюсь. И они тоже идут мне навстречу.
- Ты по-своему удачлив, Вова. Ты и здесь талантлив.
- В маленьком мире?
- Тебя это задело?
- Нисколько. Лучше быть первым в деревне. Так будем считать, что мы обо всём договорились?
- Да.
- И человека своего ты мне не покажешь?
- Нет. Я ведь сказал.
- Ну как хочешь.
«Я тебе приготовлю такой сюрприз, что ты взвоешь, - злорадно подумал очкастый. - И никуда ты от меня после этого не денешься. Тоже мне конспиратор! Пусть только приедет этот твой человек».
Официант тем временем продолжал их обслуживать быстро и бесшумно. Одно блюдо сменяло другое. И по меньшей мере половина из них в меню указана не была.
Изредка он с ласковой заботливостью осведомлялся:
- Огурчиков свеженьких не прикажете? Только доставили, с особой деляночки, для своих-с… Клубнички принесу под пудрой. Расчудесная! Другой не предложил бы, Михаил Прокофьевич… За пломбиром не уследили. Не советую…
В конце обеда толстяк небрежно сунул ему деньги, даже не дожидаясь счёта. Затем с усилием, опираясь обеими руками о подлокотники, поднялся с кресла и оказался чуть не на голову выше и, уж конечно, в пять раз толще вскочившего вслед за ним приятеля.
Официант с поклоном проводил их до дверей зала.
Очутившись в сумрачном, прохладном вестибюле, где у пустых вешалок дремал гардеробщик в жёлтой с золотом униформе, а у огромных зеркальных дверей монументально восседал бородатый, в такой же униформе швейцар, очкастый обнял за тучную талию своего приятеля и сказал:
- Простимся, Миша.
- Ну да, да, - закивал тот. - Ах как славно мы с тобой посидели, Вова! Как побеседовали… Просто, скажу тебе, душой отдыхаешь всегда, когда тебя видишь, поверь. А то душно, дружок, дико душно. Но, - он шутливо погрозил толстым пальцем, - всё, что я тебе сказал, ты усвой, понятно?
- Понятно, Миша, понятно.
- Ну и лады. А то, Вова, и так невозможно как душно!
- А всё-таки жить можно, - бодро добавил очкастый. - Вполне можно. - И, понизив голос, добавил: - Ну, спасибо за угощение, обед был восхитительный. Долго не забуду.
У огромного зеркала они распрощались, даже обнялись напоследок и вышли из ресторана, мгновенно смешавшись с толпой прохожих на тротуаре.
Михаил Прокофьевич равнодушно посмотрел в ту сторону, где исчез его приятель, и решительно повернул в противоположную, всё ещё испытывая неприятный осадок от состоявшегося разговора. В голове свербила и не давала покоя тревожная мысль: «Что этот сукин сын придумал?» И хотя ему нужно было как раз в ту сторону, куда направился Владимир Сергеевич, он сознательно сделал немалый крюк и в конце концов выбрался на нужную ему улицу. Жаркое летнее солнце заходило где-то далеко за городом, и лучи его ушли высоко в небо, погрузив раскалённый за день город в душную сумеречную мглу, и ярко вызолотили края потемневших облаков на всё ещё голубом небе.
Михаил Прокофьевич бодро прошёл улицу чуть не до конца, немножко гордясь собой, что не вызвал машину, а вот после такого обеда - всё-таки заставил себя пройтись, протрястись, несмотря на изнурительную жару. А что делать? И так уже разнесло чёрт-те как.
Наконец он дошёл до нужного дома, без всякой надобности почему-то осторожно огляделся и, естественно не заметив ничего подозрительного, свернул в небольшой полутёмный двор. Обогнув зловонный помойный ящик с набросанным вокруг него мусором, Михаил Прокофьевич толкнул потрескавшуюся, с облупленной краской дощатую дверь. Та подалась с препротивнейшим скрипом, и за ней показалась узкая неряшливая лестница с покосившимися перильцами и какими-то затёртыми надписями на потемневшей от пыли и копоти стене.
Брезгливо не касаясь перил, Михаил Прокофьевич, тяжело отдуваясь, поднялся на третий этаж и позвонил в одну из дверей, после чего для верности постучал по ней костяшками пальцев. Но за дверью не слышно было признаков жизни. Михаил Прокофьевич досадливо крякнул и собрался было снова звонить и стучать, когда наконец услышал шаркающие приближающиеся шаги и знакомое покашливание.
Дверь открыла полная седая старушка; пушистые волосы серебряным нимбом окружали розовое расплывшееся лицо со слезящимися глазами.
- Он здесь, мама? - заходя, тихо спросил Михаил Прокофьевич.
- Здесь, здесь…
- Никуда не выходил?
- Как ты велел, так и делает. С дивана к столу и обратно. - Старушка зябко повела плечами. - Страшно мне с ним, Михаил. Которую ночь не сплю. Ведь сущий бандит.
- Что вы, мама! Какой он бандит! Он несчастный человек. И я ему помогу. Вы пока не заходите к нам.
Михаил Прокофьевич, пригладив ладонью волосы и для чего-то одёрнув пиджак, направился в комнату.
Дверь он распахнул резко, без стука, и лежавший на диване человек мгновенно приподнялся, но, узнав вошедшего, уже лениво опустил ноги на пол, встал и потянулся всем телом. Это был худощавый невысокий паренёк лет двадцати двух. Большие тёмные глаза его на узком лице смотрели насторожённо, недоверчиво, и это совсем не вязалось с вялыми его движениями. Тёмные волосы торчали на голове во все стороны, как воронье гнездо, - видно было, что парень долго валялся на диване, - и на одной стороне лица отпечатались красные полосы от диванной подушки.
- Здравствуй, Николай, - добродушно сказал Михаил Прокофьевич, подсаживаясь к столу, и расправил мизинцем усы, - Ну-с, как настроение?
Парень, разминаясь, прошёлся из угла в угол по комнате, покрутил руками, потом, нагнувшись, пристально посмотрел в окно и только после этого сказал:
- Тоска заела… Не могу больше.
- Ничего, ничего. Терпи. Скоро будет весело.
Парень с размаху опустился на стул по другую сторону стола и, подперев подбородок кулаками, исподлобья посмотрел на Михаила Прокофьевича:
- Ты ведь мне, дядя Миша, не веселье обещал. А я у тебя здесь, считай, неделю уже кукую. Сколько можно?
- Сколько надо, - ледяным тоном произнёс Михаил Прокофьевич. - Запомни это. Но в одном ты прав. Я тебе не веселье обещал. Я тебе прежде всего свободу обещал. Тебе где интереснее сидеть, здесь или там? - Он кивнул на окно. - Я ведь тебе показывал Уголовный кодекс. За то, что ты сотворил, полагается от трёх до пяти лет. Тебя это устраивает?
- Да не со зла же я! Нечаянно всё получилось!
- А вот это уже никого не касается, со зла или нет. Важен факт и результат. Факт налицо, и результат тоже. Больше суду ничего не требуется, учти. Я знаю, что говорю.
- Давить их в таком разе надо, судей этих.
- Давить ты «в таком разе» будешь вшей в бараке, - иронически поправил его Михаил Прокофьевич. - И никак не меньше пяти лет. Если я тебя продам, как ты выражаешься. А я этого не сделаю лишь при одном условии.
- Это каком же, интересно?
- Если ты мне будешь нужен. Если будешь полезен. Иначе я и продавать тебя не стану, просто выгоню отсюда, только и всего. И через два дня ты уже в каталажке. Элементарно.
- Ладно, дядя Миша, - нахмурился парень. - Этот вопрос, будем считать, ясен. Переходи ко второму. Что ты мне ещё обещал?
- А ещё обещал я тебе, Николай, деньги. Но их заработать надо.
- Мне теперь без них зарез, - вздохнул парень. - Я чего хошь буду делать.
- Не в этом суть, точнее, не это главное. Главное тут в другом, - покачал головой Михаил Прокофьевич. - Мне нужен верный человек, Николай. Преданный.
- Да вернее меня ты на всём свете не сыщешь! - с горячностью воскликнул парень. - Я, дядя Миша, добро знаешь как помню! А ты меня из такой беды выручаешь!
- Это ты сейчас так говоришь. А вот если тебе побольше денег предложат?
