На берегу речки Колочи, там, где впадает в неё ручеёк Стонец, присел отдохнуть уставший путник, засмотрелся, как букашечка по листочку ползёт. Сами собой слова стали складываться:

Малая букашка в росных изумрудах,

Ты есть сила жизни, Божие ты чудо…

Звали стихоплёта-букашечника Богдашка Коноплёв. Когда-то эти места принадлежали его предкам: отцу – Дмитрию Онуфриевичу, деду – Онуфрию Михайловичу, а ещё раньше знатному прадеду Богдану Васильевичу, в честь которого и назвали Богдашку. Так и писано было в старинных Писцовых книгах письма и меры Никифора Неплюева и подъячего Алексея Берестова, как «место церковное, пашни лесом поросшие… место дворовое его вотченниково да четыре места дворовых крестьянских». Это половина сельца Бородино Колоцкого стана Можайского уезда.

Давно это было, уж скоро сто лет… Богдашка задумался, представляя, как жили его предки в 1590-е годы: «Хорошо, наверно, было, по-старому – то… А вот десять годков назад, в окаянный 1666 год сестрице Евфимии отошла половина сельца в приданое, когда она за окольничего Тимофея Петровича выходила. Всё хорошо у них. Уже стольником его назначили, далеко пойдёт. Брат его вот-вот Патриархом Московским станет, а Тимошка значит будет патриаршим боярином… Эх, если бы не тот глупый поступок пять лет назад, в 1671, когда свою половину сельца отдал ему в залог долга, да и не сумел выкупить…»

На берегу речки Колочи, там, где впадает в неё ручеёк Стонец, задремал уставший путник Богдашка Коноплёв. Смеркалось. Тишина прохладного августовского вечера убаюкивала. Снились мужичку странные и непонятные сны. Будто прошло чуть больше ста лет, над ним склонился бравый военный невысокого росту с большими печальными глазами, носом «пуговкой», прекрасными усами, доброй улыбкой из-под которой степенно так речь льётся:

– Сельцо это моё. Детство здесь прошло. Вернусь сюда обязательно.

– Да, я и не спорю, Денис Васильевич, – робко отвечает Богдашка, зная откуда-то, как зовут военного.

– Уеду я. Кавалергардом поступил. Мы с братом Евдокимом едем под Аустерлиц. А ты, Богдан, место стереги. Ты теперича здесь поставлен навеки.

– Да почему ж навеки? Что ж я в крепости у тебя что ли, мил человек? Я хоть и гол, как сокол, но свободный человек, – искренне удивляется Коноплёв.

– Долго же ты спал, друг мой. Наверно, не меньше ста лет. Так ничего не помнишь?

– Что такое? Ты снишься мне что ли, Денис Давыдов, сын Васильев? Али как? – Богдан совсем растревожился.

– Бедолага! – посочувствовал Коноплёву Денис Давыдов. – Убили ведь тебя лихие люди, когда задремал ты у Колочи сто с лишком лет назад. Да взять с тебя было нечего кроме кафтанишки старого, больше на зипун похожего, да кушака потёртого. Бросили там, где убили, не погребли по-христиански. Зверьё плоть твою растащило. Неупокоенный ты, брат, вот и весь сказ тебе. Жди меня. Французского зверя Бонапарта одолеем, приеду, что-нибудь придумаю для тебя. Церкву построим…

– Ох-охоньки, – только и мог выдохнуть Богдашка. – А не брешешь ли ты, мил друг? Ты-то как меня видишь, ежели мёртвый я, лихими людьми убиенный и зверьём растасканный?

– Я, Богдан, – поэт. А мы многое душою видим, чего простому людскому глазу неведомо. И ты – поэт был. Потому мы и свиделись здесь на земле нашей общей с тобой. Вернусь вот, стихи с тобой читать будем. Ну, бывай. Стереги место по чести. Жди…

Сельцо Бородино, действительно, принадлежало славному «гусарскому поэту» Денису Давыдову по праву наследования. Он рано приобщился к военному делу, на любимых просторах близ реки Колочи хорошо выучился верховой езде. Отец его купил когда-то эту подмосковную деревню около Можайска…

Там-то и встретился молодому гусару Денису Давыдову Богдашка Коноплёв, который сто с лишком лет назад по-глупости потерял и родное сельцо, и жизнь непутёвую. Так судьбою предначертано было.

Как осознал всё Богдан, стал дозором ходить и местность охранять, как велел ему Денис Васильевич. Так уж ему невысокий поэт-гусар понравился. Ждал его возвращения, стихи все в памяти повторял.

Время шло… К концу августа 1812 года звуки канонады стали слышны совсем рядом. Тревожно становилось Богдану, чувствовал, что час его ответственности близится.

24 августа Ахтырские гусары, среди которых был и Денис Давыдов, отличились в схватке у речки Колочи, у Колоцкого монастыря. Схватка эта переросла в ожесточённый многочасовой бой. Затем было сражение у Шевардинского редута.

Смеркалось, когда Богдан вновь увидел своего друга. Как же он изменился и возмужал за прошедшие годы!

– Ну, что, Богдан, пришло время решающего сражения! Помощь твоя надобна!

– Рад стараться! – по-военному ответствовал Богдашка.

– Ну, молодсяга! Слушай, задумал я партизанский отряд затеять. Уже и генералу Багратиону доложил об идее этой. Дом мой родимый родительский разбирают на фортификационные укрепления. До великого сражения дня два-три осталось. А ты, Богдан, уже давно дух бесплотный, потому помочь сможешь там, где живой человек приметен будет.

–Рад стараться! Да, как же дом-то разбирают? Может, обойдётся? – уже не по-военному запереживал Богдан.

–Нет, друг, не обойдётся уж. Так надобно! Для Родины, для Москвы-матушки…

Багратион принял идею Давыдова о создании летучего партизанского отряда. Этот приказ Петра Ивановича Багратиона стал одним из его последних перед Бородинским сражением, где он был смертельно ранен. Отряд состоял из 50 ахтырских гусар и 80 донских казаков, которых Давыдов отбирал лично. Его соратниками были однополчане, офицеры Ахтырского полка штабс-ротмистр Николай Григорьевич Бедряга, поручик Дмитрий Алексеевич Бекетов, поручик Пётр Иванович Макаров, старший вахмистр отряда гусар Шкляров, вахмистр Иванов, а также командиры-казаки – хорунжие Талаев и Астахов и урядник 10-го Иловайского полка Крючков. А также среди преданнейших соратников был Богдан Коноплёв – дух бесплотный, но партизан надёжный…

Сразу же по завершении боя за Шевардинский редут отряд Давыдова отделился от действующей армии и отправился в рейд по тылам французской армии. В первую же ночь отряд Давыдова попал в засаду, устроенную крестьянами, и Денис Васильевич чуть не погиб. Крестьяне плохо разбирались в деталях военной формы, которая у французов и русских была похожей. Тем более, офицеры говорили, как правило, по-французски. Здесь и пригодился Богдашка, который неведомым образом смог убедить крестьян, что это свои партизаны, только дворяне, потому и говорят странно.

После этого Давыдов надел мужицкий кафтан и отпустил бороду. Так они с Богданом стали даже чем-то похожи. Преданный Коноплёв считал его братом. Много славных подвигов совершил Денис Васильевич Давыдов. К сожалению, его сельцо Бородино полностью сгорело, а Бородинское поле обильно было полито кровью людскою. По оценкам современников число погибших там людей – около пятидесяти тысяч.

Богдан Коноплёв в ту пору вполне мог, будучи одним из партизан, пусть и в виде духа бесплотного испросить себе милости, отпущения грехов, но ведь сам Давыдов поставил его стеречь Бородино. Вот и остался снова Богдашка на своём месте. С Денисом Васильевичем простился дружески, когда тот уже в возрасте приезжал хлопотать о перезахоронении генерала Багратиона на Бородинское поле.

– Ну, что, Богдан, службу держишь? – грустно спросил Давыдов.

– Так точно! – ответствовал Богдан и на правах названного брата поинтересовался, – отчего грусть Ваша, Денис Васильевич, проистекает? Раны боевые или любовные?

– Несправедливостей, Богдан, на земле много! Вот человека хорошего убили подло, – задумчиво изрёк пожилой гусар

– Как меня когда-то? Неупокоенный?

– Нет, Богдан, упокоенный. Но это был гений великий! Александр Сергеевич его звали. Ты вот поэзию любишь, так я тебе стихи его оставлю. Учи покуда, да Бородино стереги. За могилой князя Багратиона приглядывай. А я уж, наверно, скоро на вечный покой отправлюсь. Может, свидимся ещё… Бывай, Богдан!