— Еще приготовлю… Еще вкуснее будет.

Вновь прикрыв глаза — ощущая при этом, что сердце пустилось уже просто вскачь! — я тихо произнес:

— Я не хочу, чтобы мой ребенок рос байстрюком. Но и не могу венчаться с женщиной, которой просто не знаю… Давай дадим друг другу хоть немного времени, чтобы все для себя понять?

— Давай…

Рада выдохнула ответ мне в самые губы — а после, даже не поняв, как это случилось, я коснулся ее уст своими... Вначале лишь робко, именно что коснулся — и тут же отпрянул, боясь напугать женщину… Ожидая ее реакции. Женщины, как мне кажется, думающей одно, чувствующей другое, а говорящей третье…

И дождался. Рада сама потянулась ко мне, ответила настоящим поцелуем — долгим, жадным, сладким. Поцелуем, от которого зашумело в голове — и после которого мир вокруг заиграл новыми красками…

С того самого дня я искал встречи с Радой каждый свободный миг — на торгу, где она, как оказалось, продавала выпечку. Или же возвращаясь к лесному озеру в оговоренное с калязинской красавицей время, где один из нас терпеливо дожидался новой встречи… Я соорудил односкатный шалаш, ложем в котором стал примятый лапник, и покрывший его сверху старый стрелецкий кафтан. И мы засыпали на нем вместе, разведя на ночь огонь в обложенном камнем очаге, стоящем у самого шалаша — и просыпались, грея друг друга в объятьях...

Мы много купались, разговаривали обо все и одновременно ни о чем, шутили, гуляя по лесу, собирая дары леса. Вместе ловили рыбу — и вместе пекли ее на углях… И с каждой новой встречей то чувство, что загорелось в моем сердце при первом взгляде Рады, брошенном на меня еще на торгу, разгоралось все сильнее. Сама же девушка, как я надеюсь, наконец-то разглядела во мне Тимофея Орлова, а не погибшего мужа…

Когда прошел слух о том, что к Калязину следует войско Сапеги, Рада твердо вознамерилась понести от меня малыша — но мы тогда встретились только на торгу, а на ночное свидание я уже не явился… Потому как князь запретил ратникам покидать лагерь, выставив вокруг него двойные посты. Режим усиления, блин, в средневековом антураже… Но бой прошел, а я остался жив — и когда следующим утром нашел на торгу осунувшуюся, измаявшуюся ожиданием красавицу, то первым, что услышал, было:

— Я за тебя молилась. Всю ночь перед сечей и весь день…

Первое, что я понял — что это была правда. А второе — что мне только что признались в любви!

Не сказав ни слова, я взял Раду под руку — и повел в город, в уцелевшую Богоявленскую церковь. Договариваться о венчании...

И вот это уже было мое признание.

…Сегодня мы проведем последнюю ночь в шалаше, но еще не как муж с женой. А завтра… Завтра нас повенчают — и мы разделим честное супружеское ложе. И восторженное осознание этого факта отгоняет любые возможные сомнения! И угрызения совести — например о том, что я даже ничего не сказал Стасику о своей любушке! Вот просто не пришлось к месту, события развивались уж очень быстро — ну и отчего-то не хотел я делиться своим внезапно вспыхнувшим чувством даже с близким другом.

Счастье любит тишину.

И да, мысли о том, что я собрался жениться на женщине из семнадцатого века(!) вызывают у меня определенный страх — но и восторг! Ибо, не встретив своего человека в двадцать первом столетии, я встретил ее здесь…

И все для себя поняв, отпускать Раду от себя я точно не собираюсь!

Не в этой жизни, так точно...

„Конец войны видели только мёртвые.“

Платон древнегреческий философ 427-347 до н.э.

Сначала пришел звук моря. Мелодичный и певучий. Шум волн распростился, казалось, по всему телу. Крики чаек, а где-то вдали барабан и флейта. Потом в глаза ударило яркое солнце. Вкус соли на губах и запах водорослей.

— Господа, наша задача задержать испанцев на этом броде! — зычный голос выводит из оцепенения. — Встать насмерть перед этими сволочами! И выстоять!

Стала четко видна вся картина, окружавшая меня. Выстроенные линии фризской пехоты при двух орудиях и мой шотландский корнет, а за ним еще три. Люди выстроены так ровно, что Евклид Александрийский был бы доволен.

— Стерва Альберта, Изабелла не знаю уж как, но смогла усмирить бунтующие полки. Эти сволочи решили биться против нас. Как она их уговорила, спросите вы. Видимо показала свои прелести, — по рядам прокатывается смех, — но так или иначе испанцы уже здесь, судари мои! И мы их победим любой ценой!

Я мотаю головой окончательно сбрасывая оцепенение. Сегодня утром стало известно, что недовольные испанские войска из Диста и Брабанта все же прибудут на поле боя. Изабелла действительно была хороша собой, но только ли это повлияло на решение пехотинцев? А еще чуть позже стало известно, что испанская армия невероятным рывком преодолела расстояния до Ньивпорта, так, что даже Мориц восхитился.

Испанцы действительно грозные противниками и горе тому, кто их недооценивает. Благо Оранский был из тех людей, что имеют план на любое развитие событий. Сегодня этим планом будем мы.

— Кто, если не мы остановит их здесь?! — командир в простой кирасе, на невзрачной пегой лошади с султаном из синих и белых перьев проезжает перед нашим строем. — Кто, если не мы?!

— Никто!!! — разносится по строю. Море бьет о берег. Солнце играет на доспехах кавалерии и в лужах на песке.

Я промолчал. Мориц несомненно отличный командир, но цена жизни простых солдат была для него лишь цифрами потерь в отчете. Не сказать, что сие было приятно осознавать. Вдвойне неприятно участвовать. Но такова доля наемника.

— Здесь мы остановим врага! Здесь мы первыми вступим в бой! Мы в силах их задержать! Отриньте страх! С нами Бог!

А вот здесь командир был прав. Передовой отряд испанцев, по информации шпионов, шел без артиллерии и конницы и были большие шансы, что на переправе они просто увязнут в мокром песке и наша быстрая атака сможет разбить пехотинцев неприятеля. А пехота нам в этом поможет. Тем более у нас две пушки, а значит, пока терция будет переправляться на наш берег, ее смогут значительно потрепать. Попадание в сомкнутый строй приносит большие результаты.

Я не рассчитывал на то, что испанцы побегут. Это было глупо. Терция создавалась как противовес в бою со швейцарцами и моими земляками ландскнехтами, и весьма в этом противостоянии преуспела. Основным оружием пикенеров была исполинская пика длинной ладоней в двадцать пять — двадцать семь. Испанцы же использовали копья с листовидным лезвием, это стало их фирменным знаком. Раны такое оружие наносило страшные, что людям, что лошадям. Видывать такое приходилось. Ненавижу рубку! Когда терция вклинивалась в строй с пешими воинами противника, испанские солдаты толкали копье левой рукой, направляя её правой в лицо или торс противника. Против кавалеристов копье упиралась в землю и блокировалась ступнёй правой ноги, левой рукой копье держали так чтобы острее было направленно прямо в грудь лошади. Механизм этой машины для убийств был выверен также точно, как и традиции католической мессы.

— Себастьян. — голос Лермонта возвращает меня из собственных размышлений на грешную землю. — Фон Ронин?!

— Да? — я поворачивают к товарищу.

— Думаешь у нас есть шанс? — шотландец выглядит немного растерянным.

— Шанс есть всегда. Держись меня и все будет хорошо. — я улыбаюсь. — В конце концов погибнем вместе.

— Ну успокоил так успокоил — произносит Джок сквозь улыбку.

Тем временем командир подъехал к пехоте и аркебузирам. У тех из защитного вооружения имелся только морион. Двух одинаковых шлемов нужно было еще поискать, каждый неповторим. У тех, что победнее шлема не было вовсе, на голове красовалась мятая фетровая шляпа или головной платок. Тело мушкетера защищала кожаная куртка с вшитыми под подкладку медными пластинами, или бригантина. Снаряжение аркебузира составляла бандальерка через плечо, на которой были подвешены деревянные трубочки с заранее отмеренными порциями пороха. У наших солдат количество зарядцев было различным, а вот испанцы предпочитали чисто двенадцать, на солдатском жаргоне их называли двенадцать апостолов. Резервный запас пороха хранился вместе с пулями в сумке, так что количество выстрелов легко можно было увеличить. Порох для затравки должен быть очень хорошего качества — осечка в бою равноценна смерти. Для рукопашной схватки у мушкетера меч и дага. Ну и важным элементом была сошка, на которую устанавливался при стрельбе тяжёлый мушкет.