Впрочем, Пейтон сдаваться не собирается и сам. Артур поднимает ладони, заставляя частицы пыли собраться воедино, формируя из них тяжелый стальной молот на длинной ручке. Огромный. Он кажется игрушечным, до того легко Артур держит его в своих ладонях. Ох-хо. Как давно Генрих не видел Молот Небес – эту небесную цацку Артура. И лучше бы не видел и сейчас.

– Ты не выйдешь с этого слоя, Хартман, – сухо произносит Артур, и последние нити святой стали, облетающие рукоять его молота, заканчивают движение. – Слой закрыт, ключи сдаются на пропускных пунктах. Тебе не сбежать.

– А я попробую, – раскатисто рычит демон и вновь бросается в бой.

Если бы Генриху порекомендовали когда-нибудь “выпустить на волю своего демона”, он бы долго и громко хохотал. Ему не нужно никого никуда выпускать. Исчадие ада – это не настроение, это весь мир, выстроенный вокруг одного только голода и чутья. Одна только страсть – охота, охота, охота, а в конце – долгожданная трапеза.

Орудие Небес? Архангел? Вкуснятина! Дайте два!

Один раз Генрих уже употребил душу Орудия, после этого получил одну из высших демонических меток – черные крылья, которые мог материализовывать даже в человеческой форме.

Получить еще один глоток такого могущества он точно не откажется. Тем более когда на кону его свобода. Только вырваться из Лимба, из этого проклятого Чистилища, где точно нет места таким закоренелым грешникам, добраться до смертного мира и затеряться уже там, в какой-нибудь глуши, где нет столько Орудий Небес, сколько в Лондоне.

Бросок, кувырок. Бросок-удар. Бросок-нырок. Бросок-удар-удар.

Генрих теснит Пейтона. Даже вооруженного Артура Пейтона, прекрасно обращающегося и со своей силой, и со своим оружием. Пейтон вообще крайне искусен в сражении, недаром считается самым грозным бойцом потусторонней Англии на службе у Небес. Но даже так Артур проигрывает. И все-таки вопреки искусству своего соперника, Генрих теснит старейшего из архангелов.

Демон уворачивается, демон почти пляшет, выдерживает те скользящие удары молота, от которых не удается уйти, снова и снова бросается на Артура, снова и снова протягивает его когтями.

В конце концов падает и Артур. Падает ничком, и не поднимается – яда демона в его крови, видимо, достаточно, чтобы не иметь на это сил. И его грозный молот рассыпается пылью, потому что Пейтон теряет сознание.

– Ergo draco maledicte… – раздается возглас из-за спины.

Третье слово экзорцизма ввинчивается Генриху в череп раскаленным сверлом.

Миллер! Как он про него забыл? Про Миллера-то! Про того, кого ему забывать нельзя ни в коем случае, ведь именно к Джону Миллеру у Генриха больше всего неоплаченных счетов.

В пылу драки Артура и Генриха Миллер решил не мешать. И то верно, он ведь сейчас ни на что не годится. Силу Орудия Небес он подрастерял.

Хотя экзорцизм у крылатого ублюдка сильнейший, Миллер обладает такой силой веры, что может выжигать экзорцизмом демону мысли с самых первых слов молитвы.

От экзорцизма демон слепнет, от экзорцизма демон глохнет, и вообще вся его сущность наполняется болью и слабостью, но для этого нужно все-таки быть не настолько пораженным грехом, как Генрих Хартман.

Генрих разворачивается к Миллеру одним прыжком и ныряет в сторону, уворачиваясь от сверкнувшего лезвия пылающего серафимьего меча. Клинок воли, что является своему хозяину по первому зову. Всему белокрылому полку выдают такие. И именно Миллер обучает молодых серафимов обращаться с этим оружием, являющимся по одному только мысленному призыву. Миллер – искусный фехтовальщик, нужно признать. Не Орудие Небес, но противник опасный.

– Джо, осторожно… – надо же, а девчонка-то все еще не улетела, и в ее возгласе сейчас пронзительная тревога. Она не боится за себя. Она боится за этого блондинистого щенка. И Генриху хочется угробить этого святошу еще сильнее, чем раньше.

Вот почему? Почему любая женщина, которая попадается Генриху на его пути, связана с проклятым Миллером? И эта поди влюблена в щенячьи проникновенные глазки этого ублюдка, то-то не хотела отвечать – не хочет ли ее дружок-серафим.

Это неприятно. Необъяснимо почему, но неприятно. Весьма!

– Рози, улетай, – хрипло рявкает Миллер. – Немедленно улетай, приведи Триумвират. Тебе здесь не место.

Ох-хо, не будь у Генриха сейчас более важных дел, он бы рассказал девчонке, как много волнения сейчас испытывает этот ее серафимчик. Хочет. Ох как Миллер хочет эту девчонку. Жаль, некогда об этом поболтать, нельзя дать Миллеру продолжить экзорцизм.

Миллер хорошо обращается с клинком, окутанным святым огнем, но серафиму по-прежнему не хватает подвижности. Демон уворачивается от клинка раз за разом, скачок за скачком. И лапы у него довольно длинные, он просто цепляет когтями по запястью противника, оставляя на нем длинную царапину – и клинок тут же гаснет, потому что рану от когтей демона даже архангелы быстро исцелить не могут. А держать тяжелый меч в распоротой руке очень сложно.

А затем – затем Генрих наносит один удар. Такой силы, что в небе вскрикивает девчонка, а Миллер отлетает назад, прикладывается затылком о черное дерево. Одно из редких деревьев на Холме исчадий. За семьдесят восемь лет заключения Генрих пересчитал на этом дереве все видимые ему сучки и развилки ветвей. Он сейчас этому дереву даже сочувствует, ведь затылок у Миллера чугунный, под стать его головенке.

Демоны сильнее душ, что в Лимбе служат на побегушках у Небес. Всех их, начиная с младших ангелов, иногда превосходя в силе и серафимов, и архангелов. Иногда.

Беда в том, что Небеса видят, когда ты становишься слишком силен. Небеса видят и дарят Лимбу еще одно Орудие. И еще одно. И еще… Столько, сколько нужно, чтобы добраться до тебя и пообломать твои демонические рога.

Поймать, сковать и распять.

А может – отправить в ад, если уж Гнев Небес не может тебя пронять.

Генриху некуда бежать. Он не исключает, что его ждет ад вместо распятия, и туда он не хочет тоже. И на крест больше не хочет.

Миллер сдавленно стонет от удара, пытается встать, пытается призвать свой Дар – Генрих видит это по выражению лица – но нет, у него не получается. Он не верит в себя. И это прекрасно.

– Растерял свой огонек, да, Миллер? – ехидно шипит Генрих, подцепляя когтями миллерову рубашку и поднимая серафима в воздух.

– Небеса не дадут тебе уйти, Хартман, – отчаянно вскрикивает серафим. – Ты это прекрасно знаешь. Ты ломаешь одно Орудие – Небеса достают два.

– Я буду ломать вас по очереди, если это цена моей свободы, – выдыхает Генрих, примеряясь зубами для укуса.

Душа Миллера… Сколько лет он ждал этого момента?

Вечность. Вечность ради этой секунды мести! Он и не ждал ее сейчас, он и не грезил, ему была нужна только свобода. А тут…

Генрих смотрит на Миллера, втягивая носом воздух. Вся демоническая сущность дрожит, ревет, хочет приложиться к душе серафима немедленно, отравить и самому восстановить силы. Но Генрих медлит, будто уговаривая себя.

Был бы он голоден – все было бы проще. Зубы уже бы впились в горло или плечо Миллера, высасывая силу из его души. Но девчонка… Девчонка с ее пресными лепешками и водой… Весь аппетит испортила, зараза крылатая.

И все-таки выхода нет. Генриху нужна сила сейчас, иначе он не покинет Лимба. Сначала Миллер, потом Пейтон – потом марш-бросок до оцепления, еще одна схватка с одной только целью кражи ключа-жетона, и Лондон… Огромный Лондон, в котором одного конкретного демона искать можно целую вечность.

И нельзя терять время, нужно приступать к трапезе прямо сейчас! Да, именно сейчас! Ни секундой позже…

– Генри! – раздается за спиной голос Агаты, этой безумной девчонки-Стража…

– Генри! – Чуткий демонический слух улавливает, когда ноги девчонки-Стража касаются земли. – Генри, ты слышишь меня? Ты должен остановиться.

Должен? Генрих никому ничего не должен, кроме самого себя. Что она ему может предложить? Крест? Восхитительная альтернатива, только Генрих все никак не может начать восхищаться. Не заманчиво.