Так, ладно, еще пара минут – и я уже сама начну осуждать, а я этого делать не хочу. Ей-богу, хватает минусов по кредиту от одного рыжего… персонажа.
По сути, мне нужно бы забрать вещи из кабинета, что я делила с Рит, но для этого нужно подняться на слой выше, а я уже сейчас чувствую себя профессиональным ковриком для ног.
Я просто ухожу, киваю на прощанье Лили – она выглядит заинтересованной в происходящем, но я не в том настроении, чтобы рыдать в ее жилетку. Да и с Лили мы даже не подруги, чего уж там.
Завтра, я разберусь со всем завтра.
Тем более, что с меня сейчас никто и ничего не спросит, мне даже оформлять неделю отгулов после отравления демонами не надо.
И нужно бы заглянуть хотя бы к Джо, но в моем нынешнем состоянии я точно знаю – он будет меня жалеть. А я и так чувствую себя отвратительно.
Поэтому я просто возвращаюсь к себе. Прохожу в комнату, сбросив в прихожей обувь, и оседаю на кровать.
Опустошение – вот какое слово отлично передает мое состояние сейчас.
Просыпаясь вчера утром, я совершенно не представляла, что меня ждет столько неприятностей. Падение во время полета, личное соприкосновение с крестом одного из демонов, столько взысканий за его освобождение…
Все-таки почему нет ни единой строчки о том, что нельзя молиться за демонов, ни в Кодексе Святой Стражи, ни в общем регламенте работников Чистилища?
Почему Генри вообще отпустили, если он так опасен? И опасен ли? Почему мне так сложно поверить в характеристику “зверье”, данную Артуром в адрес исчадий.
Генри не походил на зверя, таким, каким я его помню. Возможно, в некоторых моментах диалога с тем же Айвеном, но в общении со мной – не особенно он отличался от того же Найджела Рэдклиффа, который примерно так же флиртовал с Рит, когда мы возвращались вместе с ней со смены.
Но… Генри сбежал, он в смертном Лондоне, и я теперь уже точно ничего не выясню, не смогу даже на секунду понять, насколько Артур прав в своих суждениях.
От досады я сжимаю ладонь и слышу шорох сминаемой бумаги.
С удивлением гляжу на собственную руку и вижу в ней ту самую выписку по своему кредиту, которую по инерции забрала с собой.
Разворачиваю лист, снова смотрю на цифры списаний, вгоняющих меня в лишний минус по кредиту.
И цепляюсь взглядом за новую строчку.
“… в.п.п. Генрих Хартман – нарушение режима, находящегося на испытательном сроке, соблазнение замужней женщины… 22:15… адрес… дата”
Я отстраненно цепляюсь взглядом за таинственное “в.п.п”, но, честно говоря, толком подумать на тему, что бы это значило, не успеваю, до меня доходит весь смысл этого предложения.
Ну вообще!
Я тут огребаю за него, а он уже пытается оприходовать чью-то жену. И это ложится на мой счет теперь.
И что, неужели уже так поздно?
Я кошусь на часы и замираю. Восемь. Восемь пятнадцать. А на листе – ну точно, десять.
Нет, с Небесами не спорят, их учет грехов никогда не ошибается. Но…
Получается, я знаю, где будет Генри через два часа? И чем я рискую, если проверю это?
Чтобы выбраться из Чистилища в мир смертных, многого не надо, на самом деле.
Но и нельзя сказать, что это просто, быстро и легко. Внутри Лимба – шастай как хочешь, но в смертный мир можно только по разрешению.
Нужно добраться до Департамента Учета Внешних Перемещений, высидеть очередь, состоящую из таких же утомленных и задолбавшихся работников твоего слоя, оформить себе положенный по работе увольнительный, взять комплект сухого пайка – а он полагается всем уходящим, чтобы побороть обостряющийся в смертном мире греховный голод.
А потом только после получения пайка ты получаешь ключ – теперь уже для выхода в смертный мир. Одноразовый. Его хватит на то, чтобы выйти в смертный мир и вернуться. После этого ключ рассыпается в твоих руках белой пылью.
Вообще-то я теперь безработная. Но у меня есть три неиспользованных и несгоревших увольнительных за этот месяц и за предыдущий, которые мне полагаются как работнику Святой Стражи. Полагались. Но ведь они не должны сгореть из-за увольнения, да? Я же работала и имею право увидеть свою семью?
Когда я прихожу – в Департаменте Учета царит разгром и разруха. На гладком темном паркете – царапины, выбоины, оплавленные пятна.
И пусто. Очень пусто. Обычно тут полным полно народу, а сейчас холл Департамента пуст, как будто это не самое популярное место на восьмом слое.
– Что случилось? – спрашиваю я у Молли Митчелл, которая работает тут оператором и занимается приемом заявлений на выдачу увольнительных.
Молли – этакое миловидное создание, с изящным острым подбородком и россыпью веснушек по всему лицу. Солнце явно зацеловало эту девушку, и не зря – характер у неё очень теплый. У нас с ней хорошие отношения, я её даже рисовала несколько раз.
– Ты не слышала о побеге исчадия? – Молли удивленно таращится на меня и я запоздало хватаю воздух ртом. – Он прорывался через нас вчера. С боем. Не моя смена была, но мне рассказывали. Мы с утра разбираем документы, он нам тут форменный ад устроил.
– Много пострадавших? – виновато уточняю я, чуть прикрывая глаза. Поэтому и очередей нет, люди просто напугались. Понятно, что исчадия уже здесь нет, но привычное человеческое “а вдруг” никуда не девается и работает в посмертии даже лучше, чем при жизни.
– От нас четверо, – вздыхает Молли, – слава богу, час был неприемный, людей почти не было. Агата, тебе оформить выход?
– Ага, – я киваю, затем оглядываюсь на творящийся вокруг беспредел, – Молли, а ты можешь мне за один раз три пропуска выдать? Сейчас все подотойдут, понабегут, и очереди будут совсем адские, а я сама после отравления, совсем не хочу выстаивать их…
– Соскучилась все-таки по своим? – понимающе улыбается Молли, потом оглядывается на кабинет руководителя отдела, и встает. – Сейчас спрошу у мистера Уоллеса. Вроде нет в регламенте запрета на единовременное оформление.
– Да, конечно, спрашивай, – я киваю, а сама скрещиваю пальцы под столом. Умалчиваю, что дело вовсе не в “соскучилась по своим”. Честно говоря, даже полгода спустя мне все еще неловко приходить в свой смертный дом. И пусть ни отец, ни мать меня не видят, все равно как-то тяжело.
Рональд Уоллес не был архангелом, не был серафимом – и возможно поэтому Молли выходит из его кабинета сияющая довольной улыбкой. Наверное, Анджела Свон, только заслышав мою фамилию, отказала бы мне в пропусках в смертный мир. Навечно.
– Разрешил, – Молли так искренне за меня радуется, что мне поневоле становится стыдно, – сейчас, погоди, я оформлю бумаги. Заполняй заявления пока. И кстати, раз уж так, три пайка сразу забирай, поняла? И без нашей еды в смертный мир не суйся.
– Да, я помню инструкции, – киваю я и склоняюсь над заявлениями.
Мне кажется, что я что-то нарушаю, по крайней мере, пока я заполняю бланки, руки мои, сжимающие ручку, потихоньку трясутся. Кажется, сейчас вломится в дверь Департамента Перемещений Артур Пейтон, схватит меня за шиворот и отправит куда-нибудь в карцер.
Нет, в нашем отделении карцеров нет, но кто его знает, может, ради меня заведут?
Молли даже замечает мою нервозность, притаскивает мне мятного чая и даже какую-то булочку из собственных запасов, заставляя меня чувствовать себя еще более неловко. Впрочем, увернуться от дружелюбия Молли – почти преступление, поэтому я не брыкаюсь и выпиваю чай. И булочку тоже щиплю. Слегка с украдкой.
Никто не является, никто не изобличает меня как ту самую дурищу, что освободила исчадие, и сорок минут спустя я получаю и три изящных ключа на выход в смертный мир, два из которых тут же прячу в карман, и три продуктовых набора – кстати довольно неплохих, по крайней мере если сравнивать с продуктовым снабжением постящегося. Слава богу, я взяла с собой рюкзак. Честно говоря, и не думала, что оформлю три увольнительных сразу, это была импровизация – я серьезно опасаюсь, что приди я позже – и слух о моей причастности к побегу исчадия доползет и сюда, и с выходом будут известные проблемы.
