– Хватит валять дурака! – сказал я, наподдав со всей силы ногой по ненавистной льдине, и Ричи, похоже, решивший, что дурак – это он, стал озираться по сторонам: мол, кому это хозяин велит его не валять (шутка старая, но у Ричи она любимая – обожает изображать идиота).
– Наверняка ведь, скотина, опять играешь роль! Пойдем уже, – продолжил я, едва сдерживаясь от желания проделать с его растолстевшим к зиме задом ту же процедуру, что и с батоном. При этом он даже не подумал сорваться за своей добычей, абсолютно целехонькой улетевшей в поле. Что уже само по себе было удивительно: нет такой собаки, которая не помчалась бы за бросаемым абы куда предметом – будь то палка, мячик… или тот же самый мерзлый батон.
– Не стану спорить с таким решением, хозяин, уверен – там этому батону самое место и есть, – говорил его открытый, всепрощающий взгляд. – Мне и самому стало казаться, что это уже чересчур, и я даже подумывал остановиться, но не решался. Кажется, я был не очень убедителен в этой сцене.
И с видом, будто это я заставил его возиться с этой никчемной булкой, в то время как он всего лишь мечтал полюбоваться на звезды, гуляя по укутанному белыми сугробами полю, отправился домой.
А какие красивые, мужественные позы он принимал, храбро кидаясь в самую гущу лягушек, там и сям сидящих на берегу нашей речки! Он только делал вид, что их ловит – якобы чуть-чуть, самую малость не успевая схватить добычу. И лягушки постарше тоже делали вид, что спасаются, лениво отпрыгивая одна за другой в воду. Они прекрасно понимали, что являются всего лишь статистами в этих героических мизансценах.
– Ну вот, опять… явился – не запылился… герой! – сообщала лягушка, первая заприметившая Ричи, вышагивающего эдаким молодцем прямиком к бальнеологическому курорту, где после зимы набиралось сил многочисленное сообщество земноводных.
– Ох, и надоел же как, – квакала сидящая неподалеку пожилая жаба, обращаясь к кучке только что расположившихся погреться на солнышке таких же пожилых подруг. – Чего вот заладил – каждый день все ходит и ходит, а мы тут прыгай ему в угоду, страх изображай. Пускай вот молодые прыгают, небось им-то на самом деле страшно, когда этот недоросль гавкает, а мы привыкшие – пошумит, поскачет да дальше побежит.
Естественно, нагавкавшись всласть и расшугав всех лягушек с жабами на обоих берегах реки, Ричи отправлялся дальше с видом исполнившего свой долг героя-победителя.
А Вовка! При том, что Вовка работы не боялся, любоваться результатами его труда мог разве что он сам. Не, вырыть яму или перетащить, к примеру, бревно ему было только в забаву. Лопата, лом, тяжеленный бур выглядели игрушечными в его больших руках. Но все, что было хоть чуть-чуть деликатнее кувалды, вызывало опасения за его сохранность.
Вот что заставило Серегу последовать за Вовкой, когда тот, воодушевленный идеей изготовить морс, – разумеется, для запивки, – направился на кухню? Разве не смутные предчувствия? Серега говорит, что ему вдруг стало любопытно. Ну да. Учитывая, что Вовка создал интригу, сказав о некоем секретном рецепте, это казалось вполне объяснимым. Только вот я думаю, что интуитивно он предполагал увидеть кое-что поинтересней, чем рецепт морса.
Нет, сам-то рецепт тоже оказался интересным. «Берешь воду, кладешь в нее варенье (любое, какое есть) и тщательно размешиваешь» – примерно так записалось у Вовки в голове, когда я как-то раз угостил его клубничным напитком, а потом открыл тайну его происхождения. Восхищенный вкусом, а главное, простотой решения вечной проблемы «чем запить», он сразу же взял его на вооружение.
И вот перед Серегой разворачивается финальная картина священнодействия. Вовка уже набрал трехлитровую банку воды, только что положил в нее последнюю ложку варенья, и приступает к самому важному – надо тщательно размешать. Ложка в банке начинает свое круговое движение…
Какой силы должен быть удар, чтобы из банки вылетел кусок стекла, остается только гадать. Я много раз проделывал эту процедуру, размешивал и варенье в банке с водой, и сироп в банке с молоком – но ни разу не получилось сделать даже маленькую трещинку. Ну а Вовке ж только дай – он сумеет удивить. И Серега до сих пор помнит свое изумление при виде огромной дыры в банке, откуда хлещет розовый водопад.
Вообще, в этом был весь Вовка. Он готов был к любым действиям. Словно герой Античности, он смело и без тени сомнений брался свершить любой подвиг. Ну а я каждый раз покупался на уверенность, с которой эта готовность провозглашалась.
Как-то раз, уезжая на пару недель в отпуск, мы попросили его поливать горшечные растения в доме. Ну, просто он опять гостил у нас, оказавшись временно без жилья – так почему бы и нет?
К поручению он отнесся с усердием, достойным всяческой похвалы! …Если бы не одно маленькое «но»…
Да, большинство растений, залитых по́ уши водой от Вовкиных щедрот, все-таки выжило – и даже выжил его, судя по всему, самый любимый цветок, стоящий на тумбе с телевизором. Чего никак нельзя было сказать о самой тумбе. Ее удручающий вид с размокшим, расслаивающимся левым углом не оставлял надежд на восстановление.
Может быть, Вовке виделся немой укор в облике несчастного растения, когда он усаживался перед телевизором с водочкой или пивком – и это заставляло его подскакивать и бежать за водой для засыхающего бедняги после каждой выпитой рюмки. Может быть, он думал, что воды, как и водки, много не бывает, и потому, выкинув из головы все наставления моей жены о питьевом режиме, заливал в цветок единым махом месячную норму. Не знаю, но это было бы полбеды. Это же Вовка! Если уж он за что берется – то доводит дело до конца.
И вот вам секрет мастерства: все, что заливалось им в горшок с цветком, тут же прямиком лилось на тумбу – горшок (из тех, что с аккуратной дырочкой в донышке) стоял без подставного блюдца.
И, конечно же, когда мне понадобилось переделать в сарайчике электропроводку, я знал, к кому обратиться. Разумеется, к Вовке. Который, как оказалось, успел когда-то отучиться на электрика и теперь гордился этим сверх всякой меры и уж точно больше, чем своими литературными талантами.
– Пока не сделаю – мне не наливать, – бодро заявил он, допивая бутылку пива. – Тут делов-то на полчаса. Ты только не мельтеши здесь – а я уж управлюсь, не заметишь как!
О, со своей задачей он справился успешно – электричество по новой проводке поступало куда надо. Правда, столько междометий и, скажем так, нечленораздельных высказываний я от Вовки доселе не слыхивал – может, потому, что мне не доводилось раньше наблюдать его за работой три часа кряду. А когда его вдруг совсем не стало слышно, и я решил проведать, не случилось ли чего, то застал Вовку в глубоком размышлении взирающим на творение рук своих.
И смотреть было на что.
Из темноты дверного проема теперь выглядывала голова Медузы Горгоны!
Ничем другим и не могло казаться невообразимое сплетение проводов, змеиным клубком повисшее здесь вместо обычной распределительной коробки.
Что он с ней делал, какие муки она перенесла, прежде чем обрести сей ужасающий вид – одному богу электриков известно. Кто точно мог бы рассказать, что тут происходило, – это Ричи, который от Вовки не отходил ни на шаг с того момента, когда тот взялся за провода. Но, видать, его эстетствующая натура не выдержала, и он удрал, как только увидел, к чему идет дело.
Я принял такой же глубокомысленный вид, что и у Вовки, и, окаменев на всякий случай (Медуза ж все-таки, Горгона – шутка ли), уставился на то, что при иных обстоятельствах вполне могло сойти и за электротехническую конструкцию – только какого-нибудь особого, секретного назначения.
Хотя, может, он и не видел ничего особенного в ней, а просто любовался результатом своей монтерской у́дали (между нами, воображение у Вовки было сродни медвежьему – лучше всего работало при виде закуски или от испуга). Отдавая должное тому, сколько времени и титанических усилий было на это положено, я с трудом удержался от комментариев и расхохотался только тогда, когда Вовка удалился в дом, потирая ладони в предвкушении награды.
