Нигде, кроме психиатрической больницы, нет той особой ауры, той тишины и того спокойствия, которые привносят сюда специфические пациенты и психотропные препараты. Люди, измученные различными страхами, навязчивыми мыслями, подозрительностью… вдруг успокаиваются, освобождаясь от своих мыслей, а заодно и от проблем. Нет более подходящего, тихого и уединенного места для того, чтобы погрузиться в свое «я». Здесь можно полностью уйти из той – прежней – жизни, где ты кем-то был или не был никем, где у тебя были какие-то отношения, права и обязательства, можно забыть имена не только близких, но и свое собственное. Все это в этом удивительном уголке бытия, с новой точкой отсчета, не имеет никакого значения и уходит в небытие. В этих стенах, с решетчатыми окнами, начинается твоя, и только твоя новая жизнь и заканчивается прежняя, о которой даже нельзя сказать, была ли та жизнь. В этом месте можно говорить все что угодно и молчать о чем угодно. Жизнь после жизни. Нередко побывавшие здесь стремятся попасть сюда вновь и вновь. Лишь страх остаться в этих стенах навсегда – навсегда порвать любые сношения со всем внешним миром – вынуждает тех, у кого еще осталась хоть маленькая искорка веры, надежды или любви, с грустью и страхом, постоянно оглядываясь, покидать это место. Жизнь в психиатрической больнице отличается своей вечной предсказуемостью и отсутствием надуманной суеты: очередей в магазинах, будильника, ежедневной встречи с опостылевшим начальником и не менее надоевшими сотрудниками, ежевечернего «здрасте» старушкам, сидящим у твоего подъезда, и многого другого. Здесь жизнь проста и наполнена только естественными потребностями, а еще тем, что надо склеить несколько конвертиков на трудотерапии и иногда наврать что-нибудь лечащему врачу (так он себя называет), который сам не знает, от чего лечит (впрочем, это всем, включая его самого, совершенно неважно). Нет желания ни читать, ни писать, ни даже думать, поскольку думать не о чем, да и нечем: все извилины давно выпрямлены психотропными пилюлями. Но что-то главное, глубоко-глубоко в подсознании каждого пациента, все же остается в голове. Оно, это главное, уже само по себе оторвано от того мира и не имеет никакого отношения к этому миру. Каждый держит это «нечто» внутри себя. Возможно, когда-то это были любовь, ненависть, обида или что-то еще… – не к кому-то конкретно, а сами по себе, поскольку давно стерлись из памяти истоки их возникновения. Это была суть данного человека, позволяющая ему отличать себя от других.

Сколько удивительных и трагичных историй о судьбах, нашедших здесь «гармонию души», могли бы рассказать стены этой больницы!

Пациенты звали его Алексей, медперсонал – Алексей Леонидович.

Обычным его занятием было покачивание взад-вперед, сидя на койке, которая стояла в самом дальнем от двери углу палаты. Если не вставать с койки, то окна видно не было – только подоконник, и можно было представить себе, что мир, вся вселенная ограничиваются вот этим самым подоконником.

Время здесь измерялось выкриками дежурных медсестер или санитарок: «Принимать лекарства», «На процедуру»… Время шло по кругу, замкнутому раз и навсегда. Алексей Леонидович считал, что прожил ту, свою прежнюю жизнь всю до конца, без остатка. Он сделал все, что мог; он сказал все, что хотел сказать, а если и нет, то… его все равно не хотели услышать; он уже промолчал обо всем, о чем не хотел говорить. Здесь его жизнь складывалась заново и по-новому. Детей и родственников у него не было, бывшую жену и бывших сотрудников он не узнавал. В больнице он заявил, что не помнит о себе ничего, и просил называть его Алексеем Леонидовичем.

В детстве, когда Алеше было восемь лет, не стало мамы. За неделю до этого отец увез его к своим знакомым и вернул домой еще через десять дней. Несколько дней Алеша молча ходил по комнатам, сидел у окна, перебирал фотографии в семейных альбомах. Спустя какое-то время единственное, что он тихо сказал отцу, было: «Мама больше не придет». Это не был вопрос, и отец промолчал.

После этих событий Алеша начал меняться: он перестал смеяться, играть со сверстниками, ходить гулять на улицу – он как будто о чем-то все время думал. Отец догадывался – о маме. Для Алеши мама была всем: его вселенной, его связью с остальным Миром. Она была его звездой, вокруг которой вертелось все его маленькое существо – его опорой и его защитой. Потеряв все это, он очутился в пустом для него пространстве.

Позже отец водил сына по врачам и всегда слышал одно и то же: «У мальчика есть определенные психические отклонения, время, как говорится, лечит, но… надо бы полежать в больнице». Отец смотрел на сына, но тот всегда отвечал: «Психиатрической? Никогда!» И отец отступал и старался создать атмосферу любви, тепла в их маленькой семье, но каждый раз понимал, что не заменит Алеше мать. И для отца эта женщина была светом в окошке. Отец рано поседел, состарился и покинул Алексея после двух инфарктов, случившихся один за другим.

Так Алексей оказался в интернате.

Взрослея, он начал заполнять пустоту книгами и учебой; он быстро стал одним из первых в классе, а затем и в школе; особый интерес и талант у него проявился к математике и физике – по этим предметам он шел на год-два впереди своих сверстников и изучал их по учебникам для старших классов. Друзей у него не было. Все свободное время он отдавал чтению – к двенадцати годам он прочитал всего Достоевского, а к тринадцати – и его дневники, и мемуары о нем современников. Алексей твердо был уверен в том, что мир не цветной и даже не черно-белый – серый. Он замечал за собой неадекватность мыслей и поступков и часто, когда снилась мама, говорил ей: «Мама! Я болен. Как же тяжело стараться всегда, перед всеми выглядеть нормальным!» Он понял, что для этого надо как можно меньше общаться с другими людьми. Он полностью замкнулся в себе.

Окончив университет, он стал работать в известной физической лаборатории. Считался одним из самых перспективных сотрудников, быстро получил должность научного сотрудника; ему прочили большое будущее, но он не соглашался ни на какие повышения и, хотя многие из достижений лаборатории были его заслугой, оставался просто научным сотрудником, даже помогал другим писать диссертации.

Однажды Алексей попытался разорвать круг одиночества: в душе у него вспыхнули добрые и нежные чувства к ассистентке из их же лаборатории, и в результате он женился. Прожили вместе 3 года, но детей так и не было. Они с женой прошли обследования, жена сходила узнать результаты и сообщила, что детей нет по его вине. Жизнь снова стала серой. Алексей опять ко всему охладел, и лишь работа оставалась его отдушиной. Он пробовал пить водку, изменять жене, но все это его не захватило, в душе оставалось только гадкое чувство: все это было не его.

С годами самыми тяжелыми днями в неделе для Алексея Леонидовича стали выходные дни. Приходилось работать дома в своей комнатке; в другой комнате жила его бывшая жена. Они давно развелись, и объединяли их только две вещи: адрес места жительства и номер домашнего телефона. А может, и еще что-то: ведь не вышла же она второй раз замуж после того, как выяснилось, что у него не может быть детей.

Он отпустил бороду, часто ходил в мятых брюках и несвежей рубашке. В конце концов стал слыть среди сотрудников неисправимым чудаком.

Время шло. Он пытался убедить себя в том, что смысл жизни в работе, в открытиях ради человечества, но каждый раз вспоминалась мама. И тогда он понимал, что смысл жизни все-таки в любви к близкому человеку, которого у него нет, в гармонии души, которую нельзя достичь в одиночестве. Алексей не пытался снова завести семью, детей. Бывшую жену и себя он и считал своей семьей и был по-своему благодарен «бывшей» за то, что она не уезжает от него – психически больного человека. Он понимал, что надо жить ради кого-то – жить ради человека, пусть не близкого, а далекого, но чтобы знать, что он, этот человек, есть на свете, и чтобы этот человек просто знал, что ты тоже есть.