Когда в работе приостановились,

Достаточно окутав тем себя,

Давид дал знак сидящей рядом птице,

Бросать их в чан, стоящий у огня.

Там коконы немного покипели.

Теперь их нужно было вынимать.

Старик и гость в том помогать не смели,

И музыкант стал холод навивать.

В печи угас огонь. Казалось стужа

В одно мгновенье дом заледенит.

Вода с поклажей хитрою остыла,

И коконы сменили внешний вид.

Потом они немного полежали

На досках, куда снёс их соловей.

Он просто героически старался

Помочь себе и суженой своей.

А музыкант стал вновь играть на скрипке,

Припомнив днём полученный урок.

И вот уж закружилось веретенце,

И пало с ниткой тонкой, когда смолк.

Что ж, первый день на этом был закончен.

Всех больше был доволен соловей,

Который всё успел и подкрепился

Огромнейшим количеством «червей».

Старик заплакал и заулыбался.

Давид не понял сразу – почему?

Чувствительность же стала объясняться,

Когда он перевёл свой взгляд к окну.

От места, где стояла прежде прялка,

Теперь глаз трудно было отвести.

Там виден был прозрачный образ девы,

Что должен был реальность обрести.

Отец смотрел, не смея прикоснуться,

Боясь, виденье шорохом спугнуть,

Но дочка своим видом подтверждала,

Что не уйдёт и можно отдохнуть.

Жених пропел любимой своей песню,

За новым веретенцем улетел.

Хозяин гостя накормил, как в праздник,

И отдыхать, до вечера, велел.

Давид на самом деле притомился.

Уж очень он за всё переживал,

И потому от головокруженья

На лавку пал, как сбитый наповал.

Вы слышали наверно, в новом месте,

Присниться может некий вещий сон,

Что может показать, что ты не знаешь.

Кому-то снится, кто в тебя влюблён,

Кому-то, что намного поважнее…

Приковано внимание в дому

К тому, кто интересен, и знакомясь

Вещают духи: что и почему.

Во сне к Давиду бабушка явилась.

Она ходила тихо по избе,

И спрашивала: «Где ж твоя рубаха?

Я что-то плохо вижу в темноте…»

Вид был её приветливый и добрый.

Она в сундук полезла и нашла,

Что долго и настойчиво искала,

И в руки музыканту отдала.

«Смотри, надень! Иначе растворишься!

Ты без неё не должен помогать.

К вещам чужим, не вздумай прикасаться.

До времени, не смей здесь прибирать!»

Она рубаху тут же окрестила,

Вздохнула и исчезла в темноте.

А с ней растаял найденный подарок,

Хоть он искал потом его везде.

Немного погодя Давид очнулся,

Глаза открыв, на руки поглядел,

Увидев себя, просто ужаснулся

И в пряди волосами побелел.

Он был теперь, как девушка – прозрачный.

Хотя намного ярче, чем она.

Да, бабушка, приснившаяся ночью,

Его остерегала неспроста!

Найти бы ту, крещёную рубаху.

Она была, возможно, в сундуке,

Но юноша не смел его касаться,

А значит, мог исчезнуть при игре.

И парень закручинился… Что делать?

Но вдруг увидел рядышком с собой

Торчащий край неброской мешковины,

Под думкой, что касался головой.

Давид поднял подушку. В самом деле,

Под нею находилось полотно,

Которое вчера никто не видел.

Он взял и тут же развернул его.

Не передать в словах какую радость

В мгновенья эти парень претерпел.

Неважно, что наряд был из дерюги.

Себя спасая, он его надел.

И никому не видимая сила,

Над ним свершило тут же волшебство.

Он снова стал обычным человеком.

Прозрачность отступила от него.

Вошёл в избушку дед, собой довольный,

Ведь он сосновых веточек принёс,

И всё на свою дочку любовался,

Счастливый, от свершённого, до слёз.

Растоплена дровами была печка,

Ключом бурлила в чугунке вода.

Могло сложиться даже впечатленье,

Что дед не спал, как призрак никогда.

До ночи было времени прилично,

А делать в доме ничего нельзя,

И юноша надумал прогуляться,

Чтоб мир раскрыть пошире для себя.

Он мало в жизни с кем-либо встречался,

Что было до пещер – забыл давно.

Жизнь заново как будто начиналась,

Где важно всё, чтоб не произошло.

Уйдя подальше от чужих строений,

Он вышел на цветущий, дивный луг.

На нём паслись телята и коровы,

С кнутом сидел на бугорке пастух.

Герой наш набирался впечатлений,

Он не привык вслух речи говорить.

Вокруг витали красочные звуки,

Которые хотелось повторить.

Поэтому присев без приглашенья,

Поблизости от места пастуха,

Давид, обняв с любовью свою скрипку,

Стал исполнять паренье мотылька,

Довольное мычание коровы,

Что в вымя набирала молоко,

Питаясь очень сочною травою,

Прыжки телят от мам недалеко.

Потом он заиграл о тёплом солнце,

О небе, о воздушных облаках,

О лёгком и ласкающем их ветре,

О том, как дивно жить в таких краях.

Пастух к нему невольно обернулся

И произнёс, когда Давид затих:

«Спасибо музыкант. Ты греешь душу»,

Но тут же оборвался и притих.

Потом добавил всё же: «Мне соседи

Бог знает что твердили о тебе.

Что ты де, поселился в страшном доме,

Что ты колдун, что скачет на метле.

Неужто, это правда? Или враки?

Нет веры языкам сварливых баб.

Я чувствую, что ты душой огромен.

В ней чистота, чему я очень рад.

Так расскажи, зачем пришёл, откуда?

Быть может, чем тебе и помогу.

И если со мной будешь откровенен,

От встречи с Лихом предостерегу!»

«Я дедушка иду с краёв далёких.

Откуда, не могу тебе сказать.

Попал не по своей туда я воле,

И где это не смею раскрывать.

Меня игре на скрипке обучили.

Я день назад был сильно удивлён,

Что образ, мной задуманный, вдруг звуком

В реальность стал мгновенно воплощён.

Как это происходит, непонятно.

Мне нравится и хочется играть.

Я сирота и ощущаю горе,

И в помощи не в силах отказать.

Дом, что меня приветил, в самом деле,

Не страшен, просто там живёт беда.

И видно меня дальняя дорога

Не просто так направила туда.

Надеюсь, что помочь семье сумею,

Хотя всё время чувствую подвох.

Мне кажется, чего-то я не знаю.

Хотя так и должно быть, я ж не Бог!»