Документ No 3 написан на бланке, аналогичном бланку документа No 1. Как и документ No 1, он имеет две печати. В центре первой печати ничего не читается, на внешнем ободе этой печати просматривается слово "[С]о[в]ет". В центре второй печати также надпись не читается, но на ее внешнем ободе просматривается надпись: "Военно-[рев]олю[ционн]ый [комитет]. ВРК". Документ также подписан тремя подписями-автографами: "Предоблсовета" Белобородовым, "Голочекиным" с нечитаемой полностью должностью ("[...]Урал. Окр.") и подписью Мебиуса как начальника революционного штаба ("Рев[...] штаба[...]"). Название документа позволяет говорить о том, что на нем присутствуют реквизиты областного исполнительного комитета, чрезвычайной комиссии и революционного штаба. По соображениям, изложенным нами в отношении документа No 1, мы и документ No 3 обязаны признать подлогом: у него неверное написание фамилии Голощекина.
О документе No 4 сказать что-либо трудно. Хотя, в принципе, он не имеет отношения к достоверности "показаний" Мейера.
Документ No 5 содержит печать, на внешнем ободе которой отчетливо читается "Военно-революционный ко[мите]т", а в центре просматривается аббревиатура "У.О.". На нем зафиксирована подпись "Председатель [...] Белобородое", однако автограф самого Бе-лобородова отсутствует. Документ, в отличие от предшествующих, напечатанных на пишущей машинке с изрядно разбитым шрифтом, представляет собой типографски набранный экземпляр с редакционной правкой и подписью Мебиуса.
Документ No 6 написан на бланке "Исполнительного комитета рабочих, крестьянских и солдатских депутатов Урала" и имеет печать. В центре ее читается: "Совет рабочих, крестьянских и солдатских депутатов", а на внешнем ободе просматривается только слово "Комитет". Документ содержит подпись-автограф "Председатель Исполкома Белобородов". В этом документе подозрение вызывает бланк, в котором Исполком Уральского областного совета странным образом превращен в Исполком депутатов Урала. Во всяком случае, бросается в глаза расхождение: в документе No 1, созданном 14 июля 1918 г., фигурирует Уральский совет, а в документе No 6, подписанном 18 июля того же года, этот совет назван советом депутатов Урала.
Наличие документов с реквизитами, удостоверяющими их официальное происхождение и подлинность, не должно у нас порождать сомнений относительно их фальсифицированного характера. В той или иной степени, но для фальсификации большей части этих документов удобным подспорьем оказалась все та же книга Соколова. Образцом для изготовления бланков документов No 1 и 3 явилась фотокопия расписки, выданной комиссару Яковлеву Белобородовым, о передаче последнему Николая II, Александры Федоровны и Марии Николаевны[286]. Она выполнена на аналогичном бланке, которому старательно следовал фальсификатор документов No 1 и 3. Он даже от руки, как и в подлинном бланке расписки, вставил слово "Президиум", не обратив внимания на то, что данный реквизит противоречит содержанию обоих документов, в которых речь идет о расширенных заседаниях Уральского совета. Аналогий бланку документа No 2 в книге Соколова не обнаружено. Зато сам тип документа No 2 навеян подлинным документом, помещенным в книге Соколова, -денежной ведомостью охраны Ипатьевского дома, озаглавленной "Список команды особого назначения"[287]. Книга Соколова дала фальсификатору возможность подделать по крайней мере подпись Белобородова, а также печать Уральского областного совета, отчетливые фотокопии которых были в ней помещены. Источники фальсификации реквизитов других документов, воспроизведенных Мейером, не установлены.
Итак, фальсифицированный характер "воспоминаний" Мейера и приложенных к ним документов не вызывает сомнений. Их основная концептуальная направленность -- доказать несомненную смерть всех одиннадцати узников Ипатьевского дома и полное уничтожение всех трупов -- дает нам возможность порассуждать о мотивах фальсификации.
"Воспоминания" должны были покончить со слухами о спасшихся членах царской семьи. Но дело не только в слухах. Уже спустя полтора года после расстрела появляется якобы чудесно спасшаяся царевна Анастасия, многие годы будоражившая общественность своей судьбой и даже в конце концов похороненная в склепе одной из ветвей Романовых -- принцев Лейхтенбергских. Вряд ли это устраивало, скорее даже раздражало, тех представителей рода Романовых, которые считали себя и которых признавали законными наследниками российского трона. Не случайно поэтому некоторые из них активно пропагандировали "воспоминания" Мейера. Достаточно, например, указать, что великая княгиня Вера Константиновна написала предисловие к вышедшим в 1974 г. в Джорданвилле "Письмам царской семьи из заточения". Здесь в качестве самостоятельной главы был помещен рассказ об убийстве, основанный на воспоминаниях Мейера и лишь немного скорректированный по другим источникам[288].
Возможно, что этот главный мотив фальсификации время соединило еще с одним. Среди участников расстрела, по "показаниям" Мейера, фигурировал будущий лидер венгерских коммунистов Имре Надь. Его судьба в 1956 г., т.е. в момент первой публикации "воспоминаний", завершилась столь же зловеще-символически, как и судьбы многих действительных организаторов и участников убийства царской семьи: он сам был расстрелян в ходе известных венгерских событий. Разрабатывая свою версию об интернационалистах, принимавших участие в расстреле царской семьи, автор знал о том, что в 1918 г. Надь был на Урале. Его воображение позволило ему соединить убийство царской семьи и пребывание на Урале Надя, чтобы в расстреле Надя современники увидели расплату за кровь царской семьи. Не случайно "воспоминания" Мейера заканчиваются рассказом о бесславных судьбах Голощекина, Белобородова, Юровского и выдуманного им Маклаванского.
Придумывая "воспоминания Мейера" и изготовляя подложные документы, фальсификатор сильно рисковал, особенно когда вводил в общественный оборот новые исторически значимые лица типа Мебиуса, Маклаванского, да и себя тоже. Но этот риск был точно рассчитан на то, что подлинные документы, а значит, и действительная картина убийства царской семьи будут навечно скрыты в советских архивах, а то и вовсе утрачены. Во втором случае он мог быть абсолютно спокоен за судьбу своего изделия[289]. В первом же случае автор подлога видел союзником советское руководство, которое, конечно же, не было заинтересовано в раскрытии подлинной картины убийства.
Но время, как всегда, все расставило по своим местам. Уже в годы перестройки, когда интерес к подлинной истории Отечества стал мощным политическим фактором, начала постепенно приоткрываться действительная картина убийства. Тогда же впервые появились и публичные высказывания относительно подлинности "воспоминаний Мейера" и приложенных к ним документов[290 ](впрочем, даже еще в 1990 г. "воспоминания Мейера" были опубликованы Товариществом "Возрождение" Всероссийского фонда культуры без каких-либо комментариев и предисловия -- как рассказ очевидца[291]). Ныне, после того как стали известны и доступны многие материалы, связанные с судьбой царской семьи в 1918 г., когда специальная правительственная комиссия завершила свою работу вместе с окончанием официального следствия по делу об убийстве, мы вновь можем констатировать: фальсификатор "воспоминаний Мейера", как и многие другие его собратья по перу, ошибся в том, что не ожидал разоблачения. Оно свершилось, как только стало возможным изучить сохранившиеся документы и сравнить их друг с другом.
Проникнутый, возможно, благородной идеей разоблачить миф о спасшихся от расстрела членах царской семьи, автор подлога создал новый миф. В главном -в том, что все одиннадцать узников Ипатьевского дома были убиты, -фальсификатор оказался прав. Но от этого его подлог не стал достовернее.
"Воспоминания Мейера" напоминают нам подлоги В.С.Кавкасидзева, который, стремясь восстановить истинную картину смерти сына Петра Великого -царевича Алексея, прибег к фальсификации переписки Румянцева с одним из близких ему людей[292]. Создавая "воспоминания Мейера", автор фальшивки также по-своему стремился как бы реконструировать события, установить историческую истину. Но если Кавкасидзев исходил исключительно из такого благородного побуждения, то автор "воспоминаний Мейера" все же преследовал и более прозаические цели, имевшие общественное звучание.
