Из всего сказанного можно сделать по крайней мере один вывод: фантастическая память Мейера опиралась всего-навсего на книгу Соколова. Тот факт, что автор воспоминаний всячески стремился показать, что он знать не знает эту книгу, которая была перед его глазами, уже заставляет с большим подозрением относиться к его "показаниям". Подозрение, естественно, должно касаться и той части воспоминаний, которая как бы дополняет, расширяет, углубляет добытые Соколовым свидетельские показания об уничтожении узников Ипатьевского дома.

Ниже мы попытаемся сопоставить эту часть воспоминаний Мейера с другими источниками, которые стали известны лишь совсем недавно. Сейчас же важно подчеркнуть, что оригинальная часть воспоминаний пронизана единой направленностью. Приводимые в ней факты с настойчивостью той или иной степени убеждают читателя в действительной гибели всех 11 узников дома Ипатьева и полном уничтожении их трупов.

Во-первых, автор рисует зловеще-беспощадную фигуру Мебиуса с его решительным настроем на уничтожение царской семьи. Она как бы стоит над столь же беспощадными в решении судьбы царской семьи фигурами Голощекина, Белобородова, Юровского. Во-вторых, портрет Мебиуса дополняет характеристика семи палачей интернациональной бригады. "Их ненависть к царю, -- пишет Мейер, -- была настоящей, так как им бьшо ясно, что Россия будет продолжать войну против их родины в случае победы контрреволюционных белых армий. Это могло быть причиной назначения их на эту кровавую роль, готовность к которой они подтвердили на последующем опросе"[281]. В-третьих, многочисленные детали рассказа Мейера подчеркивают тщательность и продуманность готовившейся операции по уничтожению. Это показано подробным описанием охраны ("железного кольца") не только дома Ипатьева, но и прилегающей к нему территории накануне казни. "Меня часто позднее спрашивали, -- вспоминал Мейер, -- не было ли возможно кому-нибудь неизвестному проскользнуть в дом и позднее из него выйти? Я могу только сказать, что это было совершенно невозможно"[282]. То же самое подчеркнуто описанием картины расстрела: 11 экзекуторов, вооруженных семизарядными наганами, делают 77 выстрелов, причем каждый из них "заранее выбрал себе цель". После расстрела Юровский на вопрос Голощекина "Все ли мертвы?" предлагает тому вместе с сопровождающими лицами самим убедиться в этом. Описание осмотра не оставляло сомнений в том, что царская семья и находившиеся при ней лица были мертвы: Войков "был занят обследованием расстрелянных, не остался ли кто-нибудь жив", П.С.Медведев, Ваганов и Г.П.Никулин "были заняты заворачиванием трупов" в то самое шинельное сукно, которое Мейер по просьбе Юровского и Голощекина за несколько дней до казни предусмотрительно достал для этой цели. "Было одиннадцать трупов, -подчеркивает Мейер. -- Это были, и в этом нет никакого сомнения, царь со своей семьей и своими последними верными людьми"[283].

Столь же однозначно Мейер рассказывает и об уничтожении трупов. По его словам, их сбросили в шахту, забросали дровами, облили бензином и подожгли. При этом "образовался огромный огненный язык". В течение ночи пылал в урочище "Четыре брата" костер, затем процедуру повторили еще раз, а после пепел и угли залили серной кислотой и сравняли шахту с землей. "Это было действительно настоящее адское дело, даже последние следы Романовых должны были быть навсегда уничтоженными", -- заключал свой рассказ Мейер[284].

Имея возможность читать книгу Соколова, другие опубликованные материалы и исследования об убийстве царской семьи, автор воспоминаний не мог знать целый комплекс свидетельств, ставших известными лишь совсем недавно. Но именно они доказывают фальсифицированный характер "показаний" Мейера.

Сохранившиеся дневники царя и царицы подтверждают факт замены охраны Ипатьевского дома 4 июля. Однако в них нет ни слова об обыске, в результате которого в ванной комнате якобы были обнаружены винтовки. Допустить, чтобы такой факт остался не зафиксированным в дневниках царя и царицы, просто невозможно: напомним, что оба они рискнули записать даже возникшую незадолго до этого переписку с неким офицером, начавшим готовить их побег. Эта провокация, придуманная в ЧК, кстати, осталась неизвестной Мейеру, посвященному, по его словам, во многие детали готовившегося убийства. Ставшие известными воспоминания Юровского, Никулина, Кабанова, А.А.Стрекотина, П.З.Ермакова, расходясь в деталях, хотя подчас и очень важных, тем не менее согласно противоречат Мейеру в ряде приведенных им фактов.

Во-первых, в них не упоминается никакой Мебиус, зато большая роль в подготовке расстрела отводится члену президиума и товарищу председателя Уральского совета Г.И.Сафарову, фамилия которого на страницах воспоминаний Мейера вообще отсутствует. Во-вторых, согласно показаниям тех же лиц, в расстреле принимали участие шесть латышей из ЧК (фамилии их отсутствуют), а также П.С. и М.А.Медведевы, Кабанов, Ермаков, Юровский и Никулин -- всего двенадцать, а не одиннадцать, как пишет Мейер, убийц. Даже если признать, что под "латышами" скрывались бойцы интернациональной бригады Хорват, Фишер, Эдельштейн, Факете, Надь, Гринфельд, Вергази, в списке Мейера отсутствуют один из Медведевых, Кабанов, Ермаков, зато включен Ваганов. В-третьих, показания участников расстрела согласно свидетельствуют о том, что они столкнулись с ошеломившим их фактом: пули, поразив большинство узников, странным образом отскакивали от дочерей царя. Их какое-то время спасали зашитые в платье бриллианты, и убийцам пришлось прибегнуть к штыкам, чтобы окончательно расправиться с жертвами. Причина этой странной живучести станет убийцам известна позже, во время уничтожения трупов, но важно подчеркнуть, что убийство все же не было столь четким и продуманным, как пишет об этом Мейер. В-четвертых, Мейеру осталось неизвестным повторное уничтожение и захоронение трупов, подробно описанное Юровским[285].

Таким образом, фальсифицированный характер "воспоминаний" Мейера становится очевидным. Однако к ним приложены фотокопии документов, которые как бы подтверждали достоверность его показаний. Все они представляют собой документы официального происхождения, имея соответствующие реквизиты. Попытаемся проанализировать эти реквизиты.

Документ No 1 изготовлен на бланке "Рабоче-крестьянского правительства Российской Федеративной республики Советов" с подзаголовком "Уральский областной Совет рабочих, крестьянских и солдатских депутатов. Президиум". Документ снабжен двумя печатями. На первой на внешнем ободе читается лишь часть слова "Сов", а внутри -- "Советов рабочих, крестьянских и солдатских депутатов", т.е., надо полагать, что первая печать является печатью Уральского областного совета. Вторая печать в центре имеет аббревиатуру "У.С." и на внешнем ободе надпись "Военно-революционный (комитет). Р(?).В(?).К(?).", т.е. речь идет о печати Уральского военно-революционного комитета. Документ имеет три подписи-автографа и их расшифровки. Первая подпись "председателя" (далее не читается, но, очевидно, Уральского совета) Белобородова. Вторая подпись -- "Воен..." (далее не читается, очевидно, "Военный комиссар") Голочекин" (так! -- В.К.). Третья подпись -"начальника] Ревштаба" Мебиуса. Уже приведенные реквизиты вызывают сомнения в их подлинности. Подпись-автограф и его расшифровка -- "Голочекин" -искажают написание подлинной фамилии военного комиссара Голощекина. Но самое замечательное -- это заголовок документа, в котором фигурирует не Исполнительный комитет Уральского областного совета, а Уральский областной исполнительный комитет Коммунистической партии -- никогда не существовавшая организация Урала. Таким образом, анализ совокупности реквизитов документа No 1 говорит о том, что он является фальсификацией.

Документ No 2 написан на бланке "Революционного комитета при Екатеринбургском совете рабочих и солдатских депутатов" с подзаголовком: "Революционный штаб Уральского района. Чрезвычайная комиссия". Он не имеет печатей, но подписан (без подписи-автографа) "начальником Чрезвычайной] Ком[иссии]" Юровским, а также снабжен входящим номером "314-5" и резолюцией "По делу Романовых" с нечитаемой подписью. Документ также является фальшивкой, поскольку он не мог быть подписан Юровским как "начальником" ЧК: тот являлся всего-навсего председателем следственной комиссии при Революционном трибунале.