– Я пообещал, что не буду расспрашивать о сюжете, но давай рассмотрим только одну сцену, чтобы понять твоё отношение к некоторым вещам. Это важно для восприятия тебя как автора и человека.

Ева недоверчиво посмотрела на парня, затем вдруг махнула рукой, так по-обывательски, будто ей предлагали купить одну шоколадку на двоих.

– Есть моменты… – журналист осёкся, подбирая слова, – они словно повисают в воздухе. Я, как читатель, не понимал, как к ним относиться. Возникает странное ощущение, будто ты признаёшься, что сама не до конца определилась, кто герой, а кто злодей. Даже когда пишешь об очевидном зле: о насилии, убийстве, сексуальном рабстве.

– На девяносто девять процентов так и есть. Один процент – это желание поиздеваться.

Ева рассмеялась, как всегда, беззлобно, но в этот раз резко остановилась.

– Шучу. Я старалась придерживаться одного принципа: моё личное неприсутствие. Не хотелось навязывать читателю внутренних убеждений.

– Но ведь для автора это чуть ли не первостепенная задача – передать своё отношение через рассказанную историю. Разве нет?

– Не знаю. Наверное, для кого-то другого – да. Но ты забываешь одну вещь: моя книга создавалась не как что-то посредственное из череды таких же, а как единственное из абсолютного ничто. Ты пытаешься анализировать текст, сравнивая с другими. Но это путь в никуда. Что ты хотел узнать? Моё отношение к чему?

– Сейчас будут спойлеры, – обратился интервьюер к зрителю. Боря на секунду задумался и добавил: – Людям с тонкой душевной организацией тоже следует воздержаться от просмотра видео в следующие полторы-две минуты.

– Ты описываешь сцену, где героиня застаёт сожителя, который насилует её малолетнюю дочь. Девочка напугана, но молчит и не сопротивляется. Мать бросается на мужика-педофила и кричит: «Ах, ты мразь! Тебе меня мало?» То есть она обвиняет его не в преступлении против ребёнка, а в том, что он предал её любовь. Я понимаю, что такое могло случиться в реальной жизни, особенно в неблагополучных семьях, где-то в глубинке…

– Прости, перебью. Это стереотип, якобы только в деревне или в семьях, где родители пьют, случается насилие над детьми. В городах при относительном благополучии это просто тщательнее скрывается.

– Хорошо, допустим. Но дальше события раскручиваются в такую страшную историю, которую, на мой взгляд, на любом уровне морального самосознания невозможно воспринимать как норму или что-то нейтральное. Это пиз*ец. Для любого. Для каждого. Почему ты так непринуждённо рассказываешь об этом? Ты описываешь чудовищные сцены так, словно это осенний пейзаж или, не знаю, комната, в которой мы сейчас находимся.

– Это плохо?

– Тебе не казалось, что читатель воспримет твой стиль, как эмоциональную незрелость?

– Знаешь, что помогло мне стать тем, кем я стала? – задала она риторический вопрос и тут же сама на него ответила: – Расчётливость. Я не делала ничего вслепую. Каждый мой выбор был продуман и отработан. Хочешь, откровенное признание?

– Конечно!

В теле парня чувствовалось сопротивление, будто он мысленно боролся с тем злом, о котором говорил.

– Я переписывала книгу дважды. Сцены, о которых ты говоришь, в первом варианте были жёстче и эмоциональнее. Перечитывая раз за разом, я усмиряла в себе боль. К концу я стала хирургом, который в тысячный раз вскрывает грудную клетку, не испытывая никаких эмоций.

Боря откинулся на спинку кресла.

– Ты всё ещё будешь отрицать сходство с Набоковым?

Ева пожала плечами:

– Я не пыталась вызвать симпатию к антигероям, если ты об этом. Скажи, ты всерьёз думаешь, что есть добро и зло в чистом виде? Что всё это не стечение трагических обстоятельств?

Парень оставил последнюю фразу без комментария.

– Тема домашнего насилия будто притягивает тебя: значительная часть книги посвящена ей, плюс твоя волонтёрская деятельность. Как думаешь, что должно поменяться в нашей стране, чтобы проблема, если не решилась полностью, то хотя бы изменилась в лучшую сторону?

– Ты ждёшь от меня экспертного мнения? – Ева посмотрела в пол и покачала головой. – Как обыватель, я бы сказала, что нужно как можно больше говорить об этом. Любое насилие, в особенности над детьми, не должно быть табуированной, стыдной темой. Кстати, моя фея-крёстная отлично ответила на этот вопрос в своём фильме. Смотрел?

– Да, – поспешил ответить Борис и сменил направление беседы: – В прологе ты написала: «Каждый автор должен дорасти до своей книги». Что это значит?

– Я убеждена, что у настоящего писателя все книги уже написаны, просто нужно извлечь их из матрицы времени. Мы проживаем жизнь линейно, подбирая по пути то, что там припрятано. Это и значит – дорасти до своей книги.

– Интересная теория. То есть сейчас ты просто добралась до той точки, где находилась эта книга?

– Конечно. В любой момент своей жизни я могла создать хорошее произведение, которое передавало бы маленькую, глубоко личную трагедию. И такие книги были. Но то, что я написала сейчас, могло появиться только сейчас. Мы не можем прыгнуть в будущее, наполниться знаниями, которые будут там, а затем вернуться и сложить их в текст. Писать о том, что ты узнаешь через годы, очень странная затея, хотя по-своему гениальная.

– В процессе работы над книгой ты преследовала какие-то другие цели, кроме авторского признания?

– Ты задаёшь такие правильные вопросы, как будто я сама их тебе писала, – громко рассмеялась Ева.

Боря смущённо улыбнулся.

– Наверное, мой ответ прозвучит банально, но хочу, чтобы ты прочувствовал в этом свою роль. Знаешь, что я считаю главным в творчестве, в работе?

– Ну, – нетерпеливо кивнул парень.

– То, что делаешь ты: возможность формировать чужое мировоззрение. Написать или рассказать с экранов можно что угодно. Угадать, что тревожит их именно сейчас, и направить эту тревогу в правильное русло – вот что по-настоящему круто.

– Ты сейчас что-то пишешь?

– Я всегда пишу, даже когда физически этого не происходит. В этом и заключается смысл писательства.

– Короткий совет начинающим авторам сможешь дать?

– Да. В литературном произведении не должно быть ни одного слова, которое было бы вам не органично.

Часть 4

– На что ты потратила первый гонорар от книги?

– Ну он был довольно скромным, поэтому я просто поменяла машину.

– На чём ездишь сейчас?

– «Фольксваген-Туарег».

– Это не рекламная интеграция, если что, – обратился парень к зрителю, – просто интересно. Нравится?

– Я пыталась заставить себя купить тачку дороже, но, как оказалось, в мире машин не цена определяет качество.

– А что?

– Производитель.

– Согласен. Что ты сейчас можешь себе позволить? Помимо хорошей машины. Этот дом твой?

– Нет, снимаю.

– Сколько стоит снять такой?

– Сто пятьдесят.

– Почему не приобретаешь жильё? Ещё не заработала?

– Наверное, это какие-то комплексы. Не могу заставить себя тратить деньги на дорогие вещи. Я вообще не люблю тратить.

– Сколько ты получаешь в месяц?

– За первые полгода вышло не так много, около полумиллиона, но потом дела пошли хорошо, и сейчас у меня на счёте в десять раз больше.

– Пять лямов?

– Около того.

– У тебя есть менеджер или финансовый консультант?

– Удалённо, разово. Я не нанимаю специалистов на постоянку.

– Планируешь это сделать в дальнейшем? Думаю, после нашего выпуска поступит много предложений.

– И они все будут отвергнуты.

– Почему?

Ева задумчиво уставилась в пол.

– Знаешь, я панк. Интеллигентный, начитанный и всё-таки панк. Я не знаю, зачем мне нужны деньги. Нет, понятно, можно путешествовать, заниматься благотворительностью. Но я не из тех, кто будет вкладывать и приумножать. У меня нет задачи построить империю и восседать на золотой горе до конца своих дней. В точке восприятия мира, в которой я нахожусь, должны быть другие решения.