А к вам в госпиталь я попал по собственной дурости. Сказали мне, дескать, завтра будет конвой, с ним вас и отправим домой. А я решил на день раньше ехать, надоело на блокпосту. Ну и укатил на попутке с тремя бойцами, которые возвращались в свою часть.

Засада. Обстрел. Граната. Очнулся от боли, когда меня тряхануло в машине, – обратно на блокпост везли. На следующий день отправили с конвоем на аэродром, а потом уж к вам в госпиталь самолётом.

И вот лежу я у вас на столе и неожиданно для себя самого обращаюсь к Богу: «Господи, верую, что у меня есть бессмертная душа, верую, что в моём теле присутствует Дух Святой. Помоги врачам, Господи!» Первая в жизни молитва. Как у вас первое крестное знамение. И вот я уже под наркозом, но, представляете, ещё всё вижу сквозь светлую пелену. Не знаю, можно ли доверять видениям человека, лежащего под общим наркозом, но я верю. Рядом с вами появляется неясная фигура, она как тень, такая серебристая, полупрозрачная, но, например, белую бороду и очки различаю.

Встал он за за вашей спиной и руки свои как бы продел в ваши перчатки. Таким лёгким привычным профессиональным движением. Вы перекрестились, перекрестили меня. Успеваю узнать архиепископа Луку, который книжку про Дух и душу написал.

Там, в книжке той, есть его чёрно-белая фотография, так что я его ни с кем не спутаю. Я даже будто почувствовал, как ваши пальцы стали увереннее. Правда! Но тут я отключился, дальше не помню ничего.

Только даю голову на отсечение, что помог вам архиепископ Лука Войно-Ясенецкий, знаменитый хирург. Говорят, его скоро причислят к лику святых[2]. Я – «за». Правильно! По одной его книге я убедился, что он святой жизни человек. И других к вере приводил. А как он объяснил об энергии, душе, Духе и бессмертии! И не захочешь, да поверишь! И с этой операцией он мне помог. Точнее, вам. А по правде сказать, нам обоим.

Напоследок расскажу, если не слышали, как владыка Лука одного известного чекиста, дай Бог памяти, – Петерса, кажется, – поставил на место. Этот поборник «красного террора», за которым тянутся кровавые следы по всей России, как-то задумал поддеть архиепископа: «Как вы можете верить в Бога? Вы же много раз делали вскрытие человеческого тела и видели, что нет там никакой души».

Святитель Лука Симферопольский и Крымский. Современная икона

На что владыка Лука ответил: «Я также много раз делал трепанацию черепа, и никакого ума там не нашёл». Как среагировал Петерс, позабылось. Думаю, он тоже не раз видел разбрызганные человеческие мозги на расстрельной стенке, а ума не обнаружил. Сейчас подобные возражения я воспринимаю с улыбкой. Помните, когда Гагарин совершил первый полёт, атеисты, как дети, торжествовали: «Вот Гагарин полетал по космосу и никакого Бога там не обнаружил». Надо же, какой примитив. Одни и те же доводы повторяются у атеистов. Как будто наш космонавт только за этим туда и летал! Дед мой, слыша такие слова, посмеивался и крестился на красный угол: «Чего захотели! Бога увидеть! Его даже не все святые угодники удостоились лицезреть. Вот умрут – и увидят. Только поздно будет».

Кстати, если хотите, я эту книгу с удовольствием дам вам почитать. Всё же архиепископ – ваш коллега. Говорят, его книги по хирургии до сих пор изучают в мединститутах. Как раз о гнойной хирургии. А вы не читали?

И ещё. Спасибо, что сохранили осколки. Сберегу на память детям и внукам. Они особенные: вы их с помощью архиепископа Луки из меня выковыривали.

Два человека сидели на зелёной лавочке – хирург и его пациент. И незримо пребывал среди них святой, покрывая задушевную беседу тихой тайной Божия присутствия.

2020 год

Память Всех Святых,

в земле Российской просиявших

Начиналось как обычно. Сначала рюмочками, по пословице «Зачал Мирошка пить понемножку». Скоро перешёл на дедовы лафитники, а там и стаканы в дело пошли. Пил как сапожник, до потери сознания. Жена не выдержала, бросила меня. А у нас двое мальчишек, малые еще. Разменяла квартиру – себе двухкомнатную, а меня в коммуналку. Как говорится, вино полюбил – семью разорил. Ну, запил я с горя ещё пуще. Собрался было пойти к ней, да боюсь детям на глаза попасться в таком неприглядном виде. Образина образиной. Потом соседи сказали, что она сошлась с каким-то армянином. Из-за этого опять ушёл в запой, уж больно обидно мне показалось, что не к русскому, а к армянину ушла. Хотя, может, и хороший человек, ведь как-никак с двумя детишками взял её.

А тут дружок у меня объявился. Как познакомились, плохо помню. Тыры-пы-ры, то да сё, где-то за гаражами и закорешились. На следующий день завалился он ко мне рано поутру, как давнишний друг. Принёс похмелиться. Да хоть бы действительно похмелиться только, а то приволок четыре пива да пару водки по ноль семь. Ну, и продолжили…

А потом кто кого угощал – не считались. Деньжонки у него водились. Мои пропивали – он доставал свои. Безотказный был. Чаще всего пили во дворе, на свежем воздухе, потом как-то я перебрал, и он на своём горбу доставил меня домой, да так и стал заходить в любое время. Даже ключи мои уже у него были. А в моей коммуналке – кровать, на спинке вафельное полотенце, у стены стол квадратный, застеленный газетами, стул вроде венского. И всё. Ну, ещё люстра, если считать её мебелью. А на стене, там, где стол, – икона Ильи-пророка. От деда осталась.

У нас в семье такая традиция: старшего сына называть Ильёй или Андреем. Дед у меня Илья Андреич, отец Андрей Ильич, а я опять Илья Андреич, как дед. Старшенький же мой вновь Андрей. Так и чередуемся. Кстати, в селе, где дед родился, и церковь в честь Ильи-пророка называлась. Помнится, стояла у нас и икона Андрея Первозванного, да куда-то запропастилась.

В общем, тыры-пыры, то да сё, спустил всё до нитки, вот и остались у меня кровать, стул и стол – никто не купил, а то бы и их пропил. Даже шторы и тюль с окна загнал кому-то из соседей. А на кухне трёхногий столик и одна кастрюля. Но икона – это святое, продать её – последнее дело. Тем более Илью-пророка.

Спрóсите, на какие шиши я пил? Подрабатывал грузчиком, бутылки собирал, занимал. Особенно хорошо пошло дело, когда у меня друг этот появился. Тогда мне уже никто взаймы не давал. А с ним – другой коленкор! Идём, к примеру, по улице, он шепчет: «Вон у того попроси». Подхожу, и мне с готовностью дают. Прямо чудеса какие-то! А если без него иду, отворачиваются или даже на другую сторону перебегают. И столько я назанимал, что до смерти не расплатиться. Хотя мне и жить-то осталось всего ничего.

Почему я вспомнил про мебель-то. Первый раз, когда он поднялся ко мне с четырьмя пивами и водкой, я устроился за столом, а он жестом фокусника извлёк из карманов бутылки, поставил передо мной, но тут вдруг задрожал, позеленел, скрючило его как-то. Схватил он моё полотенце со спинки кровати и набросил на икону. Я, мол, ты чего, тыр-пыр, восемь дыр? А он, дескать, нельзя пьянствовать и курить в комнате, где икона. Тебе дед «там» спасибо за это скажет. И он ткнул большим пальцем куда-то себе за левое плечо. Объяснил, в общем. А что? Тут он, пожалуй, прав.

Ну и стали мы закадычными собутыльниками. Ну, а закадычный, как известно, тот, кто любит за кадык закладывать, горло водочкой регулярно прополаскивать. Заходил он ко мне каждый день. Цоканье его ботинок я слышал ещё от общей двери. Давно уже вышли из моды подковки, а он так, цокая ими, и ходил. Когда-то их прибивали не только к каблукам, но и к носкам. По асфальту ли, по бетону ли, по половицам ли моей коммуналки – цок-цок, ток-ток, цок-ток, ток-цок.

А звали его, точнее, я кликал его, Лешим. Когда по пьяни стали знакомиться, я спросил, как зовут. Он что-то пробормотал: то ли Лёша, то ли Леший. А на Лешего он похож: какой-то весь серый и мохнатый внутренним мохом, что ли. Я спрашиваю, тыры-пыры, то да сё: «Как тебя звать-то?» – а он: «Хоть горшком назови, только в печь не сажай». Ну и прозвал я его Лешим. Ему вроде нравилось.