Представляете себе: этот наглец подает на меня в суд, санаторий сообщит ему мой домашний адрес. Я предстаю перед судьями по обвинению в присвоении золотых часов. «Море комизма», как сказал бы Антон Павлович, некоторым образом виновник моего бедствия.

Да что там суд! Узнает об этом моя жена. Ей ты никак не объяснишь, почему я, номенклатурный работник, снизошел до роли порученца — это раз. Моя жена скорее всего Чехова нс читала и не собирается. Так что ссылаться на него бесполезно.

Итак, снова ловлю такси. Снова мчусь на край света. На пятый этаж взбираюсь гораздо легче, уже сказывается тренировка: шел пешком на почту, в справочное бюро, дважды ловил такси…

Пантелееву не застаю. Девочка лет десяти объясняет мне: мама— начальник смены на телеграфе.

Мчусь на телеграф. Вызываю Пантелееву. Она заявляет: ее бывший муж — наглец. Охотно соглашаюсь. Он художник, декоратор, работает по договорам, имеет значительные заработки, но алименты платит с какой-то мизерной ставки. На ее руках престарелая мать и дочка. У дочери нет зимнего пальто, а он даже не хотел помочь несколькими рублями, чтобы снарядить дочку в пионерский лагерь. Часы она продаст и купит девочке пальто. Тем более, что эти часы Пантелееву подарил ее покойный отец. Тут же написала расписку, что часы вручены ей.

Не знаю, как поступил бы классик, но я поступил так. В два часа позвонил художник-декоратор.

— Часы у меня. Приходите, — сказал я.

Он явился. Добротно, франтовато одетый, худощавый, с белесыми глазами, тонким, злым ртом.

— Пишите расписку, — потребовал я.

Я положил на стол ручку и листок бумаги. Он покорно писал под мою диктовку, в руке я зажал свои часы, он это видел. Я властно взял расписку и приказал:

— А теперь убирайтесь. Никаких часов вы не получите. Часы остались у вашей бывшей жены, вот ее расписка. Она их продаст и купит дочке пальто. Я всё знаю, вы даже пожалели для своего ребенка несколько рублей, чтобы купить необходимое при отправке девочки в пионерский лагерь. Уходите!

Он не опешил, не смутился. Презрительно на меня посмотрел и злобно процедил:

— Я пойду в милицию.

— Идите. Я буду дома. А пока напишу письмо в газету, как вы ведете себя по отношению к родной дочери.

Я демонстративно шаркнул ногой и открыл дверь.

Он ушел. Я ждал милицию. Она не явилась.

На другой день, садясь в самолет, я убедился: классиков небесполезно перечитывать.

ПЛЕМЯННИК

Зампред райисполкома Николай Гаврилович Чук тягостно переживал: он точно знал, что директор магазина «Рыба — мясо» Сумкин готов вручить ему, выражаясь деликатно, финблагодарность. За что? Об этом потом.

Но как ее получить — вот в чем вопрос. Теперь это не так просто, — а вдруг этот Сумкин подведет?.. Заранее сообщит куда следует, и тогда крах по всем линиям? Нет, взять надо, но с умом. Есть выход. Эту финоперацию можно поручить Борису, племяннику. Парень он лихой, сообразительный и лично знаком с Сумкиным, бывал у него в доме, учился с сыном директора «Рыба — мясо» в одной школе. Борис встретится с Сумкиным в нейтральном месте, возьмет и передаст финблагодарность дяде.

Конечно, придется вознаградить Бориса несколькими рублями, но что поделаешь, все-таки племянник.

— Сделаешь? — спросил Николай Гаврилович Бориса.

— Для родного дяди…

— Встретитесь в час дня у телефонной станции, получишь и принесешь мне на работу.

Но вот уже без четверти два, а племянника все нет. В половине третьего Чук хотел было позвонить Сумкину: как обстоит дело? Но не решился: неудобно, нельзя ронять свой авторитет, зампред райисполкома не должен кланяться какому-то директору «Рыба — мясо». Несолидно.

Пять часов, а Борис не появляется. Неужели этот Сумкин подвел, и племянник сию минуту дает показания? Кому позвонить? Куда идти? Николай Гаврилович почувствовал, что у него заныла печень. Не надо было вчера пить эту «Кубанскую». Зря ее хвалят.

Но на сей раз печень ныла по другой причине: мучила неизвестность, что содеялось с этим шальным племянником.

Он решил зайти к матери Бориса, сестре жены.

— Боря уехал в Москву, в театр. Будет ночевать у своего товарища, — сообщила его мамаша.

Лишь в половине шестого следующего дня Чук затащил племянника в свой служебный кабинет.

— Где ты пропадал?!

— Как где? На работе был.

— А вчера?

— Ах, вчера… В Москву ездил. Купил себе плащ-пальто, новую кепку, туфли… Маме — вязаную кофточку, шелк на платье…

— Это на какие деньги? — вскрикнул Николай Гаврилович, с гневом глядя на бесшабашного племянника.

— На известные… Полученные от директора «Рыба — мясо».

— А кто тебе позволил их тратить?

— А кто мне должен позволять? Кто их получил? Я. Значит, они мои.

— Ты что, вздумал дурака валять?

— Это вы, дорогой дядя, сваляли дурака, поручив мне такое дело. Думали, я для вас буду рисковать свободой? И, во-вторых, зачем вам деньги? Человек вы обеспеченный, зарплата приличная, тетя тоже, как говорится, дай боже… Директором кондитерского магазина. Зачем вам взятки брать? Ведь попадетесь рано или поздно и еще нас опозорите. Нехорошо поступаете, товарищ зампред…

— Ты что, выпил лишнее?

— Откуда? Я же прямо с работы, даже переодеться не дали.

— Хватит разговорчиков! Давай сюда, сколько осталось.

— Ни рубля я вам не дам:. И на что вам деньги? Думаете, не знаю… Сразу же подхватите Марию Павловну, диспетчера нашего гаража, — и айда в Москву, в ресторан, и так далее. А тете скажете, что вызывают на срочное областное совещание. И тю-тю денежки директора «Рыба — мясо».

— Вот я сию минуту позвоню ему, что ты присвоил их, а он такой, шутить не любит.

— Только попробуйте.

— И попробую. Может, пойдешь в милицию жаловаться иа своего дядю?

— Зачем в милицию?.. Просто скажу тете Наде, вашей жене, что вы не раз ездили с Марией Павловной в Москву. Я ведь лично видел вас с ней в ресторане «Прага». Вот только не понимаю, почему тетя Надя в таких случаях бросается на вас с табуреткой.

Просто интересно, почему она предпочитает табуретку. Другие воспитывают своих мужей, например, каталкой для теста или половой щеткой. Правда, привычка — великое дело. Так что, как вы сами понимаете, мне в милицию ходить незачем.

Чук несколько секунд смотрел на племянника, как озадаченный бык, затем, когда до него дошло, что тот не шутит, сразу как-то обмяк, посерел, лицо его потеряло гневно-бычье выражение, он замигал глазами и, наконец, нашелся:

— Слушай, Боря… Хватит шутить. Давай поделимся.

— И не надейтесь. И вообще, товарищ зампред, предупреждаю вас: если я услышу, что вы взяли, то прямо приду к тете. И тогда… сами знаете…

— В таком случае я для твоего Сумкина не сделаю того, что обещал ему!

— А что вы не сделаете? Сумкину отвели участок, он построил дом по утвержденному проекту, ничего не нарушил, а вы потребовали от него мзду за то, что не занимались волокитой.

— Тогда почему ты взял у него деньги?

— Потому что он такой же… — Борис запнулся. — Словом, такой, как вы, одного поля ягода. Если хотите, я могу сейчас пойти куда следует и все объяснить…

Чук понял: племянник не шутит. Он повертелся в кресле, побегал по кабинету, снова сел в кресло, снова встал. Наконец, выдавил из себя:

— Ну, ладно. Ты меня проучил. Забудем об этом.

— Забудем, — согласился Борис. — Только с вас двадцать пять.

— За что?!

— За урок.

— Как? Мало того, что ты получил…

— Мало.

— Знаешь, кто ты такой?..

— Дядя, давайте не будем обмениваться комплиментами. Гоните двадцать пять, или я иду к тете Наде.

— Значит, ты еще и вымогатель?!

— Есть с кого брать пример. Ну, как? Даете двадцать пять?