Мать, обрадовавшись, тотчас усадила его за стол, будучи уверена, что в доме ученого Федорова Толю кормят не так, как следует кормить столь рослого и ненаглядного.

Лишь в три часа дня Николай Нилович увидел пригласительный билет, пометку «Партер» и вопрошающий взгляд Валентины Павловны.

— Глупости, — обронил он. — Какая-нибудь торопливая девица напутала…

— Извини, Коля, я звонила в юбилейную комиссию… Проверила— это штучки Печенегова.

— М-да. На него это похоже. Что ж, не поеду, и все.

Николай Нилович, как и Анатолий, принял душ, освежился и все же позвонил домой члену юбилейной комиссии Глебову, тоже директору института.

В отличие от могучего, импозантного Николая Ниловича, говорившего внушительно, низким голосом, Глебов Тимофей Иванович, невысокий, округлый, высказывался торопливо, часто переходя на плаксивый тон, но ученый он был удивительный и в той же мере человек прямодушный.

Необходимую служебную дипломатию, умение разбираться, как надо относиться к сотрудникам, коллегам, вышестоящим руководителям в том или ином случае, взяла на себя супруга Тимофея Ивановича— Аделаида Романовна, пятидесятилетняя теннисистка, автомобилист-любитель, неудавшаяся пианистка, певица и драматическая актриса, успешно прошедшая все ступени интриг в музыкальных и художественно-творческих организациях.

— Николай Нилович, дорогой… Вам прислали пригласительный билет с пометкой «Партер»? — переспросил Тимофей Иванович, глядя на Аделаиду Романовну в ожидании указаний вмешаться или отговориться.

Аделаида Романовна покачала пальчиком. Супруг понял. Тон его голоса стал плаксивым.

— Вот незадача… В комиссии уже вряд ли кого застанешь. Позвоните ради бога в понедельник утром. Чествование ведь вечером. И я позвоню Да, да. До свидания. Что? Сейчас скажу… (Тон стал более жизнерадостным.) Адочка, Федоровы приглашают нас к себе на дачу. Завтра. К обеду. Будут свежие караси… (Аделаида Романовна снова показала пальчиком. Благодарим вас… знаете… Аделаида Романовна плохо себя чувствует… Обязательно позвоню, — заверил Глебов и положил трубку.

— Никому ты звонить не будешь. Неужели ты не понимаешь, что зря ему билет в партер не пришлют!

— Досадная история.

— Он же вконец разваливает свой институт.

— Нет, нег. Это несправедливо. Они переживают некий застой, и не по своей вине… Их слишком часто реорганизуют…

— Потому что не знают, куда их сунуть.

— Николай Нилович тут ни при чем. Наоборот, он смелый ученый и настойчивый, дельный администратор. Ты не знаешь… — расхрабрился честный Тимофей Иванович.

— Откуда мне знать!

Аделаида Романовна (дома частенько играла не сыгранные в театре роли)… Она величественно поднялась с кресла и покинула кабинет с гордо поднятой головой (Мария Стюарт), села за рояль и запела романс. Громко, с цыганским надрывом, чтобы Тимофей Иванович прочувствовал, как он оскорбил ее.

— Поехали на дачу, — сказал Тимофей Иванович, уловив момент и капитулируя.

— Поезжай, если тебе так хочется, — томно произнесла Аделаида Романовна (Раневская — «Вишневый сад»).

Тимофей Иванович вернулся в кабинет и засел там до вечера, читая статьи технических журналов.

Кстати, прозорливости Валентины Павловны мог бы позавидовать самый чуткий телеобъектив.

— Конечно, когда ты звонил, перед твоим Тимофеем Ивановичем восседала в кресле его Адочка и, вероятно, помахала пальчиком — не смей вмешиваться, иначе он тут же позвонил бы Печенегову. И ко всему отказаться приехать к нам… Это тоже что-то значит…

Николай Нилович пожал плечами и махнул рукой.

— Поехали на дачу.

— На чем? Анатолий ушел и не сказал, когда вернется. До чего же он невоспитан!

— Ладно. Подождем Анатолия.

Николай Нилович уселся на диване и принялся читать статьи технических журналов. Валентина Павловна принимала целебно-успокоительное. Нина бодрствовала и готовила язвительную речь (типа парламентской) для встречи оппозиционно настроенного супруга.

В квартире Федоровых наступила депрессия, каждый занимался драматическими умозаключениями.

Валентина Павловна. Вот результат полутора десятка лет самозабвенного труда Николая Ниловича. Какие нравы! Кого обходят вниманием? Честного, принципиального ученого. Уму непостижимо!

Николай Нилович. Ну что ж… Он с удовольствием уступит руководство институтом… Наконец займется научной работой более плотно.

Анатолий, проспав часа два в саду, взглянул на часы — ровно четыре. Что там дома? Его, наверное, ждут… Без него им не выехать на дачу. А Николай Нилович так нуждается в воскресном отдыхе.

Он вскочил, надел пиджак, на ходу обнял мать, помахал рукой брату и бегом к пригородному поезду… И, о счастье! Такси.

— В Москву. На Кропоткинскую. Я опаздываю!

— В такси ездят только опаздывающие и у кого тесная обувь, — заметил шофер-философ.

В половине пятого Николай Нилович, выкурив половину пачки сигарет, встал с дивана и взял со стола полученный сегодня журнал «Иностранная литература». Перевернул обложку. Из журнала выскользнул белый конверт нестандартной формы. Николай Нилович вскрыл его и извлек незатейливый пригласительный билет на чествование академика Пирожникова. На два лица. С лиловой пометкой: «Президиум».

Вошел в столовую и протянул билет Валентине Павловне.

— Вот он. Покоился в журнале «Иностранная литература».

— Я напишу жалобу на почтальона! Что за мода совать письма в журналы! — пробовала кипятиться Валентина Павловна.

В кабинете звонил телефон.

— Ну, кто там еще? — сказал Николай Нилович и с высоко поднятой головой взял трубку.

Валентина Павловна и Нина следили за выражением его лица. Неужели звонит Анатолий? Неужели он всерьез принял обидные слова и не вернется домой? Только бы не это.

— Здравствуйте, Василий Васильевич…

Валентина Павловна вскинула брови. Нина скривила губы. У телефона сам Печенегов.

— Пригласительный получил. Благодарю. (После некоторого молчания.) Спасибо за честь. Попробую… Тем более… Благодарю, что позвонили…

Николай Нилович положил трубку и почесал мохнатую бровь, что означало — все обстоит как нельзя лучше.

Печенегов от имени комиссии просил Николая Ниловича на торжественном чествовании Пирожникова сказать юбиляру приветственное слово от имени ученых, коллег академика.

— Вы, Николай Нилович, лучше всех нас скажете дорогому юбиляру о наших чувствах… Мы уполномочиваем и просим вас…

Когда трубка телефона легла на рычажок, трое Федоровых, как перед дорогой, безмолвно опустились в кресла — вот тебе и Печенегов. Четвертый член семьи стоял в дверях, никто не услышал, как вошел Анатолий.

— Где ты пропадал, орел? — задорно спросил Николай Нилович приятным, низким голосом.

— Съездил к своим.

— Молодец! Выводи мотор. Едем на дачу.

— Позвольте, что же это был за билет «на одно лицо»? — оживилась Валентина Павловна.

Она вытащила из-под письменного стола корзинку для бумаг и нашла конверт. Голубоватый, стандартный. На нем значилось: «Н. Н. Федорову для А. П. Чайкина».

— Ну да… Это Саша Столетов. Вот глупец, как написал адрес. Он обещал и прислал билет, — припомнил Анатолий.

Темно-вишневая «Волга» мчалась в сторону Можайска. Сидящие в ней жаждали лишь покоя. После тяжких треволнений.

Более подробно о серии

В довоенные 1930-е годы серия выходила не пойми как, на некоторых изданиях даже отсутствует год выпуска. Начиная с 1945 года, у книг появилась сквозная нумерация. Первый номер (сборник «Фронт смеется») вышел в апреле 1945 года, а последний 1132 — в декабре 1991 года (В. Вишневский «В отличие от себя»). В середине 1990-х годов была предпринята судорожная попытка возродить серию, вышло несколько книг мизерным тиражом, и, по-моему, за счет средств самих авторов, но инициатива быстро заглохла.