– Попал, – подумал Вовка, – Побег отменяется.

Понимая, что отступать поздно, да и глупо, воюя с армией вопросов, он двинулся к ней. Уселся на краешек той же коряги, будто специально созданной для романтических встреч, с таким хитрым наклоном от краёв к центру, и успешно скатился в точку взаимного притяжения. Их плечи соприкасались. Это ужасно волновало его, казалось, что сердце сейчас выпрыгнет, прямо на песок и упадёт к её ногам.

Они молча тупо пялились на золотистую речку и, если Ленка позволяла себе хоть какие-то движения, то он лишь моргал поодаль, старательно не шевелясь.

– Что? Не спится? – спросила Ленка, выдернув его из оцепенения, сверкнув огромными глазами.

Вовка успел заметить в них отражение луны и даже звёзды, целые гроздья мерцающих лампочек, наверное, он это себе надумал, а может и правда увидел.

– Угу, – буркнул Вовка и поспешил отвести взгляд, снова засмущавшись, как ранее в лагере, тогда, у костра.

– И мне, – выдохнула Ленка и тоже отвернулась. Её волосы коснулись его щеки. Он усердно пинал свои окоченевшие мозги, силясь найти хоть какие-то слова, но на ум ничего не приходило. Ощущалась неловкость и одновременно блаженство – новое чувство, глубокое, головокружительное. Помолчав так с полчаса Ленка прервала его негу:

– Ну, ладно, я пошла, – она встала, опершись видимо о сучок и пропорола ладонь.

– Ой, поранилась, – хныкнула Ленка, плюхнувшись обратно на корягу.

Вовка осмелился и взял её прохладную ладошку в свои руки:

– Дай посмотрю.

Из довольно глубокого пореза выступила кровь, стекая тонкой струйкой на запястье.

– Надо промыть и перевязать, а в лагерь вернёмся продезинфицируем, – сказал Вовка, пытаясь придать голосу уверенности. Наверное получилось, Ленка успокоилась.

Он встал и потянул её за собой к речке: «Идём, сполоснём. Холодная вода – то, что нужно».

Она послушно засеменила за ним и уселась рядом на корточки на самом краешке песчаной отмели, намочив кеды.

Ленка опустила руку в ледяной поток и снова ойкнула: «Блин, холодно».

– Подержи минутку, пусть кровь замёрзнет, – Вовка, пользуясь случаем, оправдывая настырный, личный интерес заботой, наконец, смог без смущения разглядеть свою русалку, стараясь запомнить эту картинку. А в тот момент он видел именно русалку в чарующем лимонном свете.

Когда Ленка «заморозила» кровь, он предложил ей перевязать рану своим носовым платком, с трудом убедившись, что тот чистый. Она упрямилась, не слишком доверяя его завереньям, но кровь потихоньку «отмораживалась», поэтому всё же кивнула:

– Ладно, давай, мотай свою тряпку сопливую, а то до лагеря не дойду и упаду, а ты меня бросишь ещё, и я истеку кровью и помру.

– Не брошу и не помрёшь, – обиженно пробурчал Вовка, наматывая платок.

– Ну, а вдруг я сейчас в обморок упаду? Что делать станешь? Караул кричать?

– Ничего не стану, возьму на руки и отнесу в лагерь, – он сделал последний виток импровизированного бинта и затянул узел: «Всё, готово».

Ленка одобрительно цокнула языком, оценив санитарные навыки парня и продолжила скользкую тему разговора:

– Поднять то сможешь, спасатель? – и сделала шаг в его сторону.

Вовка был, конечно, повыше, но не шибко, да и русалка не щуплой породы. Удивив, прежде всего, самого себя, он ловко подхватил её на руки. Курточка упала на песок, Ленка хохотнула и машинально обвила его шею руками, вновь скользнув шелковистыми волосами по щеке. Так близко их глаза ещё не встречались. Вовку обдало этой синей энергией, как током шарахнуло. Он быстро прильнул к её губам, так быстро, что ударились зубы, но она не отдёрнулась и не отстранилась, а просто замерла, слегка приоткрыв рот. Вот такой первый солёный поцелуй, не очень взрослый, но самый запоминающийся.

А утром она делала вид, что той их ночи вовсе не было и нарочито не смотрела в его сторону. Вовка безуспешно пытался поймать её взгляд, ещё раз утонуть в пучине синей, но тщетно.

Через пару недель сказка ушла на второй план, потом на третий и канула в лету, только сам поцелуй и та картинка с русалкой навсегда врезались в память.

3

Четвёртый шаг был достаточно банальным. Летом устроился на подработку, хотя мог и проваландаться в весёлой компании. Дрон на дачу звал, ему предки мопед подарили, заманчиво звучало, но он не поехал, было дело поважнее. Пошёл грузчиком, на овощную базу к тёте Гале. Мать отговаривала поначалу, да в конце концов согласилась с его альтруистским порывом:

– Ну, хочешь поишачить, поишачь, может учиться лучше станешь, поймёшь, как копеечку зарабатывать.

А копеечки в их доме звенели все реже и реже, да и в других домах, собственно, тоже. Страна стремительно катилась по новым рельсам в никуда, а Вовка стал кататься на автобусе каждый день к восьми утра.

Уставал – не то слово, зато подкачался и в домино играть наловчился. Мужики на базе оказались правильными, а может тётя Галя настращала – сами бухали, а ему не наливали. Один курносый было плеснул ему в стакан, но сразу в репу получил, не физически, а убедительным наставлением дяди Вити: «Ещё раз малому стакан протянешь, этот гранёный сосуд найдёт узенькую дырочку в твоей пятой точке» – ну, только другими словами, более колоритными и народными. Да Вовка и сам пить не стал бы…наверное.

На часть первой зарплаты купил себе кроссовки, остальное в общую кубышку насыпал, а на вторую приобрёл золотой кулон на тонкой цепочке. Матери подарил на её день рождение. Всё до копейки потратил.

Учиться он и правда лучше стал, трудотерапия сделала своё дело. Книжками увлёкся, читал взахлёб всё подряд. То на воздушном шаре летал, шкрябая облака, то на подводной лодке, ныряя под волну, бороздил глубины океана. Спасал, влюблялся, погибал, но чаще побеждал обычно на последней странице.

Кем хочет быть, не знал – то въедливым следаком, то разиней путешественником или же напротив, внимательным пилотом пузатого аэробуса. Ну, как там говориться: «Все работы хороши, выбирай на вкус». Вот Вовка и выбирал.

Однажды, подгадав подходящий момент, застал мать врасплох:

– Мам, а кем ты меня видишь?

Мать уставилась на сына, озадаченная вопросом, такая красивая, родная:

– Вов, ну, кем-кем, человеком, хорошим человеком, – и, погладив его по голове, добавила: «И женихом завидным», – да так улыбнулась, прямо в сердце, а сама кулон, тот самый, к своей груди прижимает. Если бы возможно было гипотетически устроить соревнование между любовью сына и матери, то сразу и не скажешь, чья бы взяла, хотя, скорее всего, сына, так как мать любила настолько, что уступила бы, ну, чтобы сына лишний раз порадовать. И Вовка эту любовь чувствовал, каждый день, каждый миг, с самого рождения.

– Да не, мам, я имею в виду профессию. Ну, кем мне стать?

– Ой, учись пока, дорожка то сама выведет, только по своей иди, на фонари в тупиках не заглядывайся.

Вовка суть маминой философии уловил, но понял не всё. Книжки в его библиотеке потолстели, набрали вес, обложки не столь яркие, текст поубористей. Так вот детство и выветрилось из его комнаты.

4

Уже в девятом, март был на дворе. Шёл из школы, Аню до дома провожал, они на тот момент сдружились прилично, когда их классы объединили – кино, поцелуйчики, но не больше того. Так вот, идут вдоль берега водоканала, он ей втирает философию, надо думать, ничего перед собой не видит, увлечённо рассуждает о премудростях мироздания.

Как вдруг Анька сильно схватила его за рукав, да так затрясла, он аж оступился, едва не упав.

– Вов, глянь! – а сама на водоканал указывает.

Он пригляделся и только теперь заметил на куске льдины собаку.

– Вовка, она же сейчас утонет! Смотри, льдина крошится!

Берега канала были высокие, бетонные, благо лохматого бедолагу не далеко отнесло от края. Пока Вовка тормозил, прикидывая варианты, пёс свалился в воду и отчаянно замельтешил лапами, пытаясь залезть на ледяной плот, но тот лишь отламывался по кусочку. В чём связь Вовка не понял, но почему-то вспомнил кусочки печенья на линолеуме, в тот самый день, когда отец ушел, вспомнил и…впал в ступор.