1

Осень прилипла своим золотым лицом к стеклу и пристально вглядывалась в его комнату, не украдкой, не тайком, нет, она просто нагло зырила, моргая редкими облаками. Этой неделе с погодой явно повезло, с понедельника небо – бирюза.

Вовка сидел на краешке помятой постели, свесив босые ноги, безвольно болтая ими над соломенными тапочками, точнее просто жёлтыми, плетёными, но он их называл соломенными, наверное про «Страшилку» начитался.

Мать уже несколько раз его будила, но он не хотел вставать, притворялся, что спит, хотя не спал. Да и как тут уснёшь, когда за стенкой родители лаются аж с вечера? Ночью притихли ненадолго, а с утра по новой, пока дверь не хлопнула.

Серый, его друг, откровенно намекнул, мол, его предки разведутся:

– Пить дать разведутся! Я твоего батю с какой-то шалавой видел.

– Заткнись! – Вовка сжал кулаки и собрался было вмазать Серому, но понимал, что тот прав, поэтому не стал.

Отец и правда отстранился, чужел с каждым днём, а мать тускнела. Вовку это мучало, он переживал, но не за себя и, тем более, не за отца, а за маму:

– Мой батя не такой, не бросит! – сказал и сам не поверил своим словам.

А Серый не унимался, понял, что зацепил и продолжил издеваться:

– Ну-ну, сказочник, сочиняй, тока палочкой волшебной помахать не забудь, – и хохотнул, смачно сплюнув на скукоженый кленовый лист.

И зачем он хохотнул? В итоге подрались.

Вовка сделал над собой усилие и нырнул в тапки. Мать снова позвала его на завтрак.

– Щас, мам, уже встал, – смыв скомканную ночь студёной водой, горячей привычно не было, опять отключили, прошаркал на крохотную кухоньку и уселся за квадратный стол с красной скатертью в крупный белый горошек. Покончив с омлетом, он отхлебнул тёплого чая и заботливо спросил суетившуюся возле плиты мать, прервав её спонтанные движения кусочком тряпки по обшарпанной конфорке:

– Ма, а ты чего чай не пьёшь?

Мать вернулась мыслями на кухню, устало присела на табурет и, расправив кружевной воротничок пожёванного временем старенького, ситцевого платья, давно уже перешедшего в ранг домашней одежды, как-то излишне бодро ответила: «Да замоталась, сейчас налью и вместе попьём, да, сынок?», – она вяло взглянула на него улыбаясь, но с грустными глазами и было подорвалась к чайнику, но Вовка остановил её: «сиди, мам, я сам налью» – он взял цветастую мамину кружку и чрезмерно аккуратно, стараясь не пролить ни капли, налил чая, поставил кружку на стол.

– Спасибо сын, там ещё печенье есть, на той полке, – она кивнула на кухонный буфет и тотчас спохватилась: – Хотя, что я говорю, ты же не дотянешься.

– Дотянусь, я подрос слегка.

Вовка, встав на цыпочки, открыл дверцу шкафчика и кончиками пальцев подцепил заветную пачку. Потянул на себя, та увлекла за собой коробку с какой-то травой, как оказалось, мятой, и всё это дружно плюхнулось на пол. Травинки рассыпались по линолеуму, вперемешку с крошками печенюшек.

Вовка растерянно посмотрел на мать.

– Ничего, вырастишь ещё, главное – стремление, – подбодрила мать: «Первый шаг ты уже сделал – матери чая налил. Совсем взрослый стал, опора ты моя ненаглядная. Ну, иди сюда…», – она обняла сына и, потрепав его причёску, добавила лохматости не послушным волосам. Прилизанным он никогда не ходил.

Порядок навели уже вместе, мама вооружила его синим совком, а сама поелозила по линолеуму новым, душистым веником. В конце концов, они всё же уселись пить чай, порядком остывший.

Вовка прервал их тугое молчание: «Мам, а что отец от нас уходит?»

Мать подвисла, не зная сказать сейчас или позже, но, в итоге, сказала сейчас: «Уходит, уходит…»

– К той шалаве?

– Вов, ну что это? Ты где нахватался словечек то таких, от Серёжки твоего что ли?

– Да нет, в книжке прочитал, – соврал Вовка.

– Ага, в «Изумрудном городе», не придумывай, – она махнула рукой.

– Ну так к ней?

– К ней, – отрубила мать и уставилась в окно.

– А чем она лучше?

Мать обернулась, рассеянно скользнула взглядом по столу, потом взяла чайную ложечку и долго, пристально рассматривала её, будто искала ответ. Ложка звякнула, упав на блюдечко: – Моложе она, да без Дениски.

– Какого Дениски?

– Сын, это так, присказка, то есть без хвоста, ну, без детей.

– И что делать будем?

– Жить сынок, жить…

Стали они жить вдвоём, карабкаясь по скользкой поверхности реальности. Отец сгинул с концами, говорят, в другой город уехал. Мать вкалывала с утра до ночи, а Вовка старался её не расстраивать, учился хорошо, по дому помогал.

Через пару лет мама встретила дядю Юру, тот переехал к ним. Вовка им не мешал, палки в колёса не вставлял, понимая, что матери нужно женское счастье, да и дядя Юра мужик не плохой, Вовке нравился – в отцы не набивался, как-то незаметно стал ему другом. Мама снова расцвела, аромат ванили, свежих пышек практически не выветривался из их воспрявшего дома. Уютно и тепло. Об отце не вспоминали, по крайней мере вслух, не сговариваясь, а того и след простыл, так ни разу и не заявился.

2

Вовка разлепил ресницы, яркий весенний свет заливал его комнату, апрель, как никак. По небу летел самолет, белый, будто лебедь, в форточку задувал свежий ветерок, колыша прозрачную шторку. Вовка сел на край кровати, ноги уже не болтались, а с запасом доставали до пола, да и тапки не соломенные, а темно – синие, взрослые.

– Сын, вставай! – донёсся мамин голос, играла музыка.

– Уже встал! – Вовка широко зевнул, поднялся с постели, натянул треники и нырнул в ванную комнату. В зеркале на него смотрел рослый юнец, ни каланча, как Елисеев, но и не сморчок, как Дрон, однокашники его.

– Пора с этой гусарщиной завязывать, – сказал Вовка в слух, подытожив критический осмотр «себя любимого».

Затем легко дотянулся до антресоли под потолком, правда, стоя на носочках. С лёгким сердцем одолжил бритвенный станок у дяди Юры, зная, что тот не был бы против и безжалостно соскрёб тонкие волосики над верхней губой.

– Второй шаг во взрослую жизнь, – подумал он тогда и гордый от своей решительности пошёл завтракать. А третий шаг он сделал уже в мае, когда Ленку поцеловал.

Лена – его одноклассница. Раньше он её не замечал, ну, до похода, они тогда почти всем классом в лес ходили, с палатками, котелками, как положено. Там он впервые и обратил свое внимание пристальное на неё, так сказать, узрел красавицу. Что-то в нём щелкнуло, даже брякнуло.

Лена – не толстуха и не худышка. Если можно применить к девушке такие слова, то атлетически сложена – вот они как раз подходят для того, чтобы описать её стать. Сильная, пружинистая, но движения мягкие, лёгкие – женская грация от природы. Длинные русые волосы, довольно крупное лицо, красивое. А когда он встретился с ней взглядом, сидя ночью у костра, с этими синими, яркими озёрами, то не мог оторваться. А Ленка, казалось, берёт его на слабо, кто кого переглядит. Она переглядела. Вовка тогда вдруг почувствовал такое смущение, ему почудилось, мол, она догадалась, что он раздевает её глазами, поэтому он и сдался.

Потом разошлись по палаткам – девочки в свои, мальчики в свои. Затянувшиеся шуточки и хихиканья товарищей наконец сошли на нет и под брезентовым навесом воцарилась тишина. Вовка силился закрывать глаза, но, как только его веки смыкались, рыжики огней костра так весело пускались в пляс на глади сине-озорной, что даже грудь гудела гонгом и духота невмоготу. Он отчаянно искал пристанище рукам, тщетно барахтался в мыслях о Лене, то и дело ворочался, рискуя разбудить по-детски наивных храпунов, и в итоге пришёл к полезной идее – надо проветриться. Вовка выполз из палатки, наступив на чью-то ногу, и, вдохнув молочного тумана, неуверенно поплёлся к речке, путаясь в чувственных сетях, ясно осознавая лишь одно – теперь он хрен заснёт. Спустившись по едва различимой в темноте тропинке к берегу, больше доверяя слуху, чем зрению, ориентируясь на журчание речки, лишь успев ступить на песочек сразу и обомлел, завидев Ленку. Она сидела в гордом одиночестве на чёрной витиеватой коряге в лимонном пятне света и видимо смотрела на звёзды или верхушки деревьев, задрав высоко голову так, что русый поток спадал по её спине чуть ли не до самой земли. Вовка в нерешительности затоптался, склоняясь в сторону побега и громко хрустнул веткой. Лена обернулась, еле заметно улыбнулась, вскинула подбородок, поправляя накинутую на плечи курточку и вернула своё внимание на небо.