Удивление с их стороны было не меньшим, что вполне можно было понять — не каждый день можно встретить корабль с командой из девушек! Пираньи сейчас щеголяли в костюмах подаренных им добрыми индианками, а потому представляли собой весьма колоритное зрелище. Некоторые даже заплели косы на индейский манер, но светлая, в сравнении с местными, кожа и зелёные глаза выделяли их нездешнюю природу.

Корабли, наконец, разошлись и разминулись в тумане. Не знаю, о чём тогда думали пираньи, но я едва не трясся в перьях от нахлынувших сомнений и опасений. Ведь это же была античная триера с римскими воинами на борту! Откуда? Из Рима, конечно. Но как? Скорее всего, через портал на который отреагировал компас. Значит это временной портал, как на озере мокеле-мбембе. Но нам совершенно нечего делать в античном Риме!

Однако мои опасения оказались напрасны. Сразу после того, как триера растворилась в тумане, компас успокоился, словно по волшебству. Мы продолжили свой путь в одиночестве, по-прежнему не имея ясного представления, насколько мы далеки от Атлантического океана и ближайших испанских портов в Новом Свете.

Это нередко бывает — когда ничего вокруг себя не видишь и охота хоть одним глазком взглянуть сквозь то, что мешает нормально ориентироваться. Но когда это, наконец, удаётся, то жалеешь об утраченном неведении!

Туман кончился, словно мы вынырнули из пены, пузырящейся в крынке с парным молоком. Как будто кто-то раздвинул занавес, и мы оказались в другом мире. Свинцовые воды реки, угрюмо нёсшие нас неведомо куда, вдруг весело зажурчали, засеребрились и засверкали так, что стало больно на них смотреть!

Небо взметнулось над нами лазоревым куполом, в который было вплавлено нереально огромное и невозможно золотое солнце. Его лучи, словно стали осязаемыми, бесцеремонно проникающими под одежду пальцами.

Мы увидели берег, вдоль которого шли совсем близко. Джунгли, которыми он пенился, казались изумрудными. Они опрокидывались в воду, полностью скрывая сушу, словно её здесь и не было. И из этих джунглей поднимались к небу города… сверкающие чистым золотом!

Не буду что-либо утверждать, может быть это была просто позолота, а может эти постройки сияли солнечным светом благодаря какому-то фокусу. Но что я видел, то видел. А видел я, и не только я один, строения, словно сложенные из золотых блоков и кирпичей!

Некоторые сооружения подходили почти к самому берегу, как например величественный зиккурат, намного превосходивший размером те, что нам приходилось видеть во время пребывания в гостях у племени Чига Шанки.

Казалось, что до этой пирамиды подать рукой, хоть на самом деле мы были от неё на расстоянии десятков метров. Но, несмотря на эту удалённость, нам хорошо было видно, что происходило на её ступенчатых гранях.

А происходило там вот что — выкрашенные золотой краской, одетые в уборы из разноцветных перьев, люди, видимо жрецы, подводили пленников со связанными руками к самому пернатому и самому высокому, похоже, главному жрецу, ставили их одного за другим на колени, заставив положить голову на невысокую колоду, после чего главный жрец разбивал ему череп золотой кувалдой…

Делал он это чрезвычайно ловко — вот что значит набитая рука! Мозги несчастной жертвы вылетали красно-серым фонтаном и добавлялись к общей массе, которая покрывала уже треть ступеней зиккурата, если считать сверху. Ненужный больше труп, грубо сбрасывали вниз, как ботву, из которой извлекли початок, и он падал, кувыркаясь безвольной куклой, пока не исчезал из виду — подножье зиккурата было скрыто от нас зеленью.

Мы смотрели на чудовищное в своей бессмысленности, кровавое зрелище, словно загипнотизированные, как вдруг раздался крик, от которого все подпрыгнули! Оказалось, что это Ганс, видимо почувствовавший, что качка уменьшилась, решил подняться на палубу.

Зрелище настолько потрясло нашего здоровяка, что он, забыв обо всём, бросился к пушкам и принялся готовить их к бою, не слыша предостерегающего крика Магдалены. Ганс всегда превосходно обращался с пушками, и буквально через несколько секунд навёл первую из них на цель.

Конечно, из наших кулеврин едва можно было достать до берега, и уж точно невозможно поразить цель на ступенях зиккурата. Привлекать к себе лишнее внимание тем более не стоило. Поэтому все бросились к Гансу, чтобы отобрать у него запал, но проворнее всех оказался дон Мигель, успевший выхватить фитиль из рук обезумевшего канонира.

И тут едва не случилась беда — ослеплённый Ганс вдруг яростно хватил кулаком того кто помешал ему выстрелить! Несчастья не случилось лишь потому, что на нём в это время уже висело с десяток пираний, при этом три из них повисли на той руке, которой он ударил своего сюзерена.

Удар пришёлся вскользь, но дон Мигель покатился по палубе, как сшибленная кегля! Все замерли от ужаса — ведь Ганс славился тем, что ударом кулака мог свалить буйвола!

Магдалена бросилась к своему воспитаннику, я к Гансу, с твёрдым намерением вцепится ему в рожу когтями, но тут дон Мигель вдруг поднялся, тряхнул головой, будто ему в уши попала вода, и снова подошёл к Гансу.

Я видел, как руки пираний потянулись к ножам. Ганса все любили, он был одним из нас, но жизнь сеньора ценилась у свирров дороже, чем жизнь всей команды, хоть сам Мигель никогда не согласился бы с этим. И если Ганс сошёл с ума…

Дон Мигель мотнул головой, словно отгоняя муху, (на его скуле расплывалось лиловое пятно, грозившее залить глаз), сделал пираньям успокаивающий жест и заглянул Гансу в лицо. Здоровяк хлопал глазами, плохо соображая, что происходит с ним и вокруг него.

— Они их… — пробормотал он, находясь в шоковой прострации. Но договорить он не успел, потому что дон Мигель залепил ему пощёчину.

Строго говоря, это могло называться пощёчиной лишь условно — таким ударом убивают комара. Но после этого в глазах Ганса начала проявляться осмысленность и… ужас.

— Они же их!.. — снова начал он таким голосом, каким люди пытаются оправдать поступки, которым нет оправдания.

— В расчёте! — перебил его дон Мигель, почти весело, но поморщился, потрогав скулу. — Отведите его в трюм — у него новый приступ морской болезни!

На морскую болезнь состояние Ганса было совершенно не похоже, но приказ дона Мигеля был немедленно выполнен. Когда беспомощно оглядывающийся здоровяк скрылся из глаз, снизу раздался его тоскливый, полный печали и раскаяния вой!

До бедняги, наконец, дошло, что он натворил — поднять руку на своего сеньора, где-то кроме тренировочного зала, проступок каравшийся смертью. Конечно, дон Мигель своей властью мог помиловать кого угодно, но это роняло его достоинство в глазах команды. Поэтому-то он и придумал объяснить проступок Ганса очередным приступом морской болезни, а заодно защитил свою честь, символически ударив его в ответ.

Теперь пираньи наверняка кормили Ганса усиленной порцией местных незрелых цитрусовых, перед которыми самый кислый лимон — просто райский плод. А ещё, я был уверен, что Гансу не миновать жёстких девичьих кулачков, но ему это было, что буйволу горохом по рогам!

Дон Мигель и Магдалена посмотрели друг на друга и рассмеялись, после чего старшая пиранья захлопотала над фингалом, изуродовавшим благородный лик её любимца.

И тут я обратил внимание, что мы снова идём среди тумана. Когда мы успели войти в него снова? А может быть, вообще не выходили? Тогда все эти золотые города и окровавленные зиккураты, торчащие из зелени, все эти пернатые жрецы и их безвольные жертвы… Это всё, что же, нам привиделось? Неужели это был мираж? Как знать…

Если рассуждать здраво, то, скорее всего, мы стали жертвой галлюцинации, потому что больно уж всё там было ярким, вычурным, словно не настоящим, а каким-то художественно-декоративным. Но в таком случае эта галлюцинация была массовой и очень уж реалистичной — я своими ушами слышал, как лопались человеческие черепа под ударами кувалды, как завывал после этого жрец, как с глухим ватным стуком катились по ступеням тела несчастных жертв…