Мерлин обнаружил, что сидит очень, очень неподвижно. Он никогда не объяснял ни Кэйлебу, ни Хааралду, как именно он физически преодолел четыре тысячи миль менее чем за два часа, чтобы донести до Хааралда предупреждение о новой стратегии Блэк-Уотера. Он был поражен и испытал огромное облегчение, если не сказать больше, тем, как спокойно Хааралд воспринял его "чудесное" появление на кормовой галерее королевского флагмана посреди ночи, но, честно говоря, он был так сосредоточен на непосредственной угрозе, что на самом деле не пытался понять, почему король отреагировал с таким незначительным внешним испугом.
И он ни на секунду не подозревал, что Хааралд мог рассказать об этом кому-то еще, даже своему исповеднику.
В тихом кабинете-библиотеке воцарилась тишина. Странным образом, это было почти так, как если бы Стейнейр и Биркит были ПИКА, сидящими молча, с абсолютным терпением ожидая, пока Мерлин пытался осознать значение того, что только что сказал Биркит... и придумать какой-нибудь способ ответить.
- Отец, - сказал он наконец, - ваше преосвященство, я не знаю точно, что мог написать вам король Хааралд. Однако я могу только предположить, что, что бы это ни было, это было сделано не для того, чтобы объявить меня каким-то демоном.
- Едва ли это так, Мерлин. - Голос Стейнейра был нежным, почти утешающим, и, наблюдая за Мерлином, он улыбнулся, как будто вспоминая что-то приятное. - На самом деле он был взволнован. В нем всегда была частичка маленького мальчика, это чувство удивления. О, - архиепископ махнул рукой, - он не был полностью застрахован от возможности того, что совершил ошибку, доверившись вам. Что вы на самом деле можете оказаться "демоном". В конце концов, мы говорим здесь о вопросах веры, где разум - лишь одна из опор, и то иногда хрупкая. И все же, Мерлин, наступает время, когда любое дитя Божье должно собрать в свои руки все, что он есть, все, чем он может когда-либо надеяться стать, и совершить это. После всех размышлений, всех молитв, всех медитаций этот момент решения приходит ко всем нам. Некоторые никогда не находят в себе мужества встретиться с ним лицом к лицу. Они отводят взгляд, пытаются игнорировать это или просто притворяются, что это никогда не приходило им в голову. Другие отворачиваются, находят прибежище в том, чему их научили другие, во что другие приказали им думать и верить, вместо того, чтобы самим сделать выбор, принять испытание. Но Хааралд никогда не был трусом. Когда настал момент, он осознал это, встретил его и решил довериться вам. Он написал мне об этом решении и сказал, - глаза Стейнейра слегка расфокусировались, когда он читал по памяти, - "В конце концов, Мейкел, он может быть демоном. Я так не думаю, но, как мы все знаем, я несколько раз в своей жизни ошибался. На самом деле, довольно много. Но в любом случае, время наконец пришло. Я не подведу доверие, которое Бог возложил на всех нас, отказавшись от выбора. И вот, я отдал свою собственную жизнь, жизнь моего сына, жизни других моих детей, моего народа и вашу - и все души, которые идут с ними - в его руки. Если я ошибаюсь, поступая так, то, несомненно, я заплачу ужасную цену после этой жизни. Но это не так. И если случится так, что Бог решит, чтобы я никогда не возвращался домой, знай это. Я принимаю Его решение и передаю вам и моему сыну завершение задачи, которую я согласился выполнить так давно.
Архиепископ снова замолчал. Мерлин почувствовал, как слова мертвого короля эхом отдаются внутри него. Это было так, как если бы он и Хааралд снова стояли вместе на этой прогулке по корме, и его глаза ПИКА горели, точно имитируя автономные реакции своих первоначальных человеческих моделей.
- Какой задачи, ваше преосвященство? - тихо спросил он.
- Задачи научить свой народ и весь Сэйфхолд правде, - сказал Стейнейр. - Правде о Боге, о Церкви, о нашем мире и обо всех делах Божьих рук. Истине, на систематическое подавление и вытеснение из существования которой Церковь потратила столько веков.
- Правде? - Мерлин уставился на архиепископа. Даже сейчас, даже после того, как он буквально услышал слова Хааралда из могилы, он никогда не ожидал услышать ничего подобного, и его мысли кружились, как у человека, танцующего на льду, пока он боролся за равновесие. - Какой правде?
- Этой, - тихо сказал Биркит. - Она начинается так: "Мы считаем эти истины самоочевидными, что все люди созданы равными, что их Создатель наделил их определенными неотчуждаемыми правами, что среди них..."
V
Учебный полигон морской пехоты,
остров Хелен,
королевство Чарис
Зазвучали златоязычные горны, и пятьсот человек в темно-синих туниках и светло-голубых бриджах королевских чарисийских морских пехотинцев откликнулись почти мгновенно. Компактная батальонная колонна плавно разделилась на пять составных рот, каждая из которых быстро вышла из первоначальной колонны, затем развернулась и аккуратно выстроилась в линию глубиной в три человека.
Сержанты с бычьими горлами отдавали приказы, с плеч слетали винтовочные ремни, открывались патронные ящики, и на солнце сверкали шомпола. Не прошло и пяти минут после первого сигнала горна, как ранний полдень окутался пламенем и дымом, когда батальон дал свой первый залп по мишеням, установленным в ста пятидесяти ярдах от его позиции. Пятнадцать секунд спустя прогремел второй залп, а пятнадцать секунд спустя - третий. Ни один нечарисийский мушкетер в мире не смог бы даже отдаленно приблизиться к такой скорострельности. Мушкет с фитильным замком хорошо если справлялся с одним выстрелом в минуту, гораздо меньше, чем четыре выстрела в минуту, которыми управляли морские пехотинцы.
И они стреляли не так быстро, как могли бы. Это был контролируемый, прицельный залповый огонь, а не максимальная скорострельность.
В общей сложности шесть залпов прогремели как гром чуть более чем за семьдесят пять секунд, и ряд мишеней буквально разлетелся на части под ударом трех тысяч полудюймовых винтовочных пуль. Очень немногие из этих пуль промахнулись, и это тоже было то, с чем не мог сравниться ни один другой мушкетер в мире.
Пока батальон строился и производил залпы, к линии огня подъехали четыре артиллерийских орудия, которые следовали за ним на недавно сконструированных двухколесных лафетах с передками, как заметил граф Лок-Айленд со своего места на наблюдательном пункте на вершине холма рядом с бригадным генералом Клариком. Шестиногим горным драконам, запряженным в передки, явно не слишком нравились звуки массированного ружейного огня, но столь же очевидно, что они более или менее привыкли к нему. Как бы им это не нравилось, большие звери - они были меньше своих собратьев-драконов джунглей или даже плотоядных великих драконов, но все равно были размером со слона Старой Земли - были удивительно спокойны, когда погонщики поворачивали их мордами назад, к тому пути, которым они прибыли, в то время как орудийные расчеты разворачивали пушки.
Орудия были новыми двенадцатифунтовыми полевыми орудиями, а не намного более тяжелой осадной артиллерией, которую граф видел на демонстрации несколько дней назад. Он еще не видел двенадцатифунтовки в действии, и когда он наклонился, чтобы почесать мягкие уши массивного черного ротвейлера с подпалинами, настороженно сидевшего рядом с ним, он с большим интересом наблюдал, как рота, образующая центр линии огня морской пехоты, быстро отошла в сторону. Строй плавно разомкнулся, и орудия были выдвинуты на позиции.
Артиллеристы заряжали не ядра, а шрапнель, и Лок-Айленд поморщился от того, что, как он знал, должно было произойти. На самом деле он еще не видел результаты использования "шрапнели", но ему их описали. Вместо девяти-двенадцати небольших ядер, обычных для картечи на флотской службе, заряды шрапнели представляли собой тонкостенные цилиндры, каждый из которых был начинен двадцатью семью полуторадюймовыми шариками [в первой части серии шарики такого количества и диаметра названы картечью, как, например, при описании зарядов орудий в начале сражения при Рок-Пойнт]. Цилиндры были сконструированы таким образом, чтобы разрываться при выстреле, высвобождая заряд шариков и превращая пушку в самый большой дробовик в мире. И важно было также то, что сэр Алфрид Хиндрик, барон Симаунт, назвал "фиксированными патронами". К цилиндру уже был прикреплен пороховой заряд, и весь патрон можно было загнать в ствол одним ударом.
