— Да-да, конечно, я знаю. Но Джемм — это Джемм, а Шери — это… Шери — совсем другое дело.

— Что — Шери? Что такое Шери? Ты сам-то соображаешь, что творишь, Смит?

— Ладно, ладно, не кипятись. Нет! Не соображаю! — Смит уронил голову на руки. — А еще друг. Поливает дерьмом…

— Никого я дерьмом не поливаю, Смит. Однако хотелось бы напомнить, что у тебя есть девушка. Не забыл, нет? Джемм зовут. Чудная, верная, любящая, добрая Джемм. Господи… — Он с отвращением затряс головой. — Черт с тобой, давай до конца, что там у вас дальше случилось.

Смит оживился, поднял голову.

— Сидим, значит, в «Ориэле», болтаем, пьем вино — знакомимся, одним словом. И Шери начинает мне рассказывать о себе. Все-все! О том, что она меняла возлюбленных, но теперь порвала со всеми, потому что решила… ты слушай, слушай!., потому что решила дождаться своего единственного! Ну не чудо ли? Иного не дано, Ральф, — это должен быть только я! Я ждал пять лет, я пять лет мечтал об этой женщине, я о ней грезил, я даже… Если хочешь знать, она у меня перед глазами стояла, даже когда я был в постели с Джемм…

Ральф скривился:

— Ну ты и скотина.

— Джемм — часть небесного плана. Она отвлекла мои мысли от Шери достаточно надолго, чтобы мой пыл слегка притух и в нужный момент я оказался на высоте. Понимаешь? Все складывается. Это судьба.

— Мне казалось, ты не веришь в судьбу.

— Не верю… не верил. Я не верил в судьбу Джемм, но верю в свою. Это она, Ральф, это она!

— Кто — она? Что — она? Ты угощаешь выпивкой соседку, она заявляет тебе, что ни с кем не трахается со вчерашнего дня, — и ты уже строишь планы на будущее? Так, что ли?! — Ральф пожал плечами. — Если я правильно понял, ты собираешься бросить Джемм. Попользовался — и вышвырнул, верно?

— Черт побери, Ральф! Уж кто-кто, а ты-то знаешь, сколько лет я люблю эту женщину. Да у меня до Джемм пять лет никого не было. Пять лет! Ты понятия не имеешь, каково это. Я благодарен Джемм, она вытащила меня из моей раковины, заставила вспомнить, что такое секс. Я не собираюсь ее бросать… не сейчас, во всяком случае. Мы с Шери только-только познакомились. Прежде я должен завоевать ее доверие. Я знаю, что мы предназначены друг для друга, но Шери об этом пока не догадывается. Придется действовать осторожно…

— А Джемм пока держать под рукой — про запас. Я правильно понял? Ты мне противен, Смит. Откровенно говоря, до того противен, что даже смотреть на тебя не могу. — Ральф поднялся. — Джемм, возможно, самый чудесный человек из всех… нет, Джемм самый чудесный человек из всех, кого мне доводилось знать, и я не позволю с ней так обращаться! Я ей все расскажу. Сейчас же.

Смит вскочил.

— Только попробуй. Только попробуй! Одно слово, Ральф… одно слово — и можешь считать себя бездомным. — Искаженное лицо Смита было в миллиметре от Ральфа. — Уяснил? Одно слово. Ты мой друг, Ральф… Я очень надеюсь, что ты им и останешься. А друзья, как известно, поддерживают друг друга, вместо того чтобы защищать подружек. Меня ты знаешь пятнадцать лет. Джемм — пятнадцать минут. Выбирай.

Смит схватил пульт, упал обратно на диван, закинул ноги на журнальный столик и включил телевизор.

Ральф постоял несколько мгновений, глядя на красивое, но лишенное сейчас всяких чувств лицо. Господи, как вышло, что Джемм, здравомыслящая, тонкая Джемм решила, что этот моральный урод — тот самый человек, о котором она мечтала с шестнадцати лет?

Ральф вышел из гостиной и плотно закрыл за собой дверь своей комнаты.

Заснуть ему не удалось. Адское варево из чувств клокотало в нем, плескало через край. Восторг — поскольку случилось нечто, способное положить конец необъяснимому увлечению Джемм Смитом. Отчаяние — поскольку откровенность с Джемм приведет к катастрофе. Стыд — потому что сам тоже порядочная свинья. И наконец, жалость к говнюку Смиту — потому что он жуткий говнюк; и жалость к Джемм, потому что говнюк Смит водит ее за нос.

Ральф крутился и ворочался, ерзал, ворочался и крутился всю ночь, и эмоции вертелись вместе с ним, как шмотки в барабане стиральной машины. Встал он на рассвете и с тяжелым сердцем отправился в студию. Когда набирал рабочий номер Джемм, еще не решил, что, собственно, хочет сказать ей, — просто не мог не позвонить. Они провели вместе потрясающее воскресенье, и Ральфу не хотелось разрушить очарование близости, что возникла между ним и Джемм в ту волшебную ночь.

Он торчал на продуваемой ледяным ветром станции «Лаймхаус», в нетерпении выглядывая запаздывающий поезд, а в мозгах по-прежнему царил полнейший сумбур. Что делать, черт бы все побрал, что делать? Рассказать ей все? Не рассказывать? Рассказать — значит остаться без крыши над головой. Смит сразу все поймет и вышвырнет его на улицу. С другой стороны, сколько может длиться эта студенческая жизнь? К тому же Смит не сегодня-завтра с кем-нибудь да свяжет свою жизнь, будь то Шери, Джемм или еще кто-нибудь, так что съезжать все равно придется. Не пора ли, в самом деле, пуститься в самостоятельное плавание и прекратить использовать Смита в качестве вечного спасательного жилета? Да, но друга не вернешь. Лучшего друга! Ральфа трясло от одной мысли, что он может потерять Смита, но мысль о потере Джемм вызывала и вовсе агонию. А вдруг Джемм возненавидит его, если он ей все расскажет, если разрушит ее мечту? Вдруг ее злость, обида и разочарование обратятся на него? Вот тогда он потеряет разом и дружбу, и любовь.

Как ни крути, а самый безопасный вариант — не говорить ни слова. Смит уже явил свою гнилую сущность, и наилучшее решение — промолчать, посмотреть, как станут развиваться события, и в нужный момент оказаться рядом с Джемм, чтобы помочь ей собрать осколки ее разбитого сердца.

В нужный момент? Надо думать, он наступит, только когда — вот вопрос. И что это за жизнь — ждать, когда твой лучший друг разобьет сердце твоей любимой и ты сможешь на обломках построить собственное счастье? А если не дождешься? Что, если весь этот бред с Шери закончится пшиком, Смит за неимением лучшего будет держать Джемм под рукой всю оставшуюся жизнь, и через десяток лет, наделав пяток ребятишек, Смит с Джемм будут приглашать беднягу Ральфа на чай в свой уютный домик в пригороде? Нет, так дело не пойдет. Не желает он с тоскливым вожделением взирать за столом на сорокалетнюю Джемм и исходить завистью и презрением к Смиту.

Виновато подмаргивая, к платформе наконец подкатил поезд, и Ральф запрыгнул в вагон, слишком благодарный за тепло, чтобы злиться на задержку.

Этическую проблему тоже нельзя сбрасывать со счетов. В моральном кодексе некоторых людей — и Джемм наверняка из их числа — чтение чужих дневников по гнусности приравнивается к измене. Имеет ли он право осуждать Смита, если сам хорош? А если уж разоблачать Смита, то не облегчить ли душу и признанием собственной низости? Похоже, иного не дано. Но как?! Как можно в один присест выложить Джемм:

а) что ее возлюбленный спит и видит (в прямом смысле, даже когда спит с Джемм) другую женщину, о которой мечтает вот уже пять лет;

б) что сосед по квартире, которого она называет другом, с первого дня знакомства тайком шастает к ней в комнату и читает ее дневники;

в) что вышеупомянутый сосед безнадежно, страстно, по гроб жизни влюблен в нее и мечтает идти с ней по жизни рука об руку до конца дней?

А напоследок что? Поинтересоваться, как она находит здешнее карри?

Чушь собачья.

Переход на кольцевую линию не приблизил его к решению дилеммы. Любой вариант ничего, кроме минусов, не сулил — ни единого сиюминутного плюса, ни хотя бы потенциальных льгот. Где он, тот беспроигрышный вариант, что заставит Джемм полюбить его и уйти от Смита без объяснения причин, после чего все трое будут жить долго и счастливо? Такого варианта просто не существует.

Значит, остается действовать по обстоятельствам. Импровизировать. Играть на слух… Посидит с Джемм в ресторане, присмотрится, прислушается, оценит ситуацию. Кто знает, быть может, у Джемм и без него уже зародились подозрения. Вот было бы здорово. В этом случае он лишь подтвердил бы ее догадку, и Смит не смог бы обвинить его в зловредности. Решено. Никаких предварительных планов, никаких окончательных решений.