Тише едешь — дальше будешь, решил он и зачастил к друзьям, стараясь не попадаться Джемм на глаза, даже когда наверняка знал, что она дома одна, «забывал» поливать чили, манкировал обязанностями поставщика цветов и комплиментов. И что же? Чем больше он отстранялся, тем очевиднее тянулась к нему Джемм. Впрочем, частично тому было причиной ее чувство вины. По-прежнему считая себя ответственной за его отдых на больничной койке, Джемм носилась с ним как с ребенком, приглядывала, чтобы ему было удобно, готовила специально для него. Но ей явно недоставало прежней близости с Ральфом, при любой возможности она докладывала, как растут высаженные перчики, — совсем как расстроенная мамаша непутевому муженьку, которому нужно регулярно напоминать про отцовский долг. Нередко возвращалась с работы с какими-нибудь совсем уж экзотическими приправами, «случайно» обнаруженными в супермаркете.

Убедившись, что он очень, очень небезразличен Джемм, Ральф приступил ко второму этапу операции «Сознательный и свободный» — разрыву с Клаудией. А тут как раз и подвернулся удобный случай: Смит отчалил на все выходные, на целых два дня и две ночи. Ральф представления не имел, что произойдет за эти двое суток, но был уверен — что-то точно произойдет. Он это кожей ощущал.

Джемм тоже что-то ощущала кожей. Она лишилась покоя с того самого утра, когда Ральф попал в больницу, а последние две недели провела в борьбе с совершенно незнакомыми чувствами. Джемм всегда была чертовски разумна в любви, по вошедшему в моду выражению, «убежденно моногамна». Два года с одним, год — с другим, но всегда это был единственный парень, и разрыв всегда окончателен.

Если до сих пор ее романы, увы, и заканчивались разбитыми мужскими сердцами, то вовсе не по причине природной жестокости Джемм или внутренней неприязни к мужскому полу. Она не хотела причинять боль, ее вынуждали обстоятельства. Своим возлюбленным она никогда не изменяла, как и они ей — насколько могла судить сама Джемм. «Неудачных» романов у нее тоже не было; были романы без будущего, потому что мужчины требовали от нее больше, чем она могла дать.

Джемм не принадлежала к тем злосчастным особам, что вечно связываются «не с теми», страдают от «неразделенной любви», «не способны к серьезным отношениям» или «слишком сильно любят». Она не впадала в безумство, не сходила от любви с ума. Непреодолимая страсть тоже не значилась в ее жизненном опыте. Она просто любила — или по меньшей мере относилась с симпатией — того, с кем встречалась, и ей отвечали тем же. Одним словом, ее романы были репетицией к большой и светлой любви. И вот теперь, когда чудо свершилось, когда ОН наконец нашелся и открылась дорога в долгое и счастливое будущее со Смитом, ее вдруг страшно потянуло к другому мужчине. К Ральфу. Нелепость.

Она ведь далеко не дура и давно поняла, что Ральфа к ней тоже тянет. До чего трогательно он воспринял ее похвалу за цветы как руководство к действию. А внимание к ее внешности? Никогда не забудет похвалить новое платье или новую прическу. Когда Смита нет дома — Ральф тут как тут, вертится вокруг, развлекает разговорами о всяких милых пустяках, которые стали «их» секретами, — огород на окне, к примеру, музыка ретро или рецепты огненных блюд. Поначалу она отмахивалась от этих знаков внимания, считая их плодом своего тщеславия. С какой стати Ральфу, любителю тонких блондинок из высшего общества, интересоваться такой, как Джемм? Быть этого не может. Но потом… потом случилось то утро… знаменательное и трагическое утро, когда она вдруг изменила всем своим принципам. Словно у нее крыша поехала. Знала ведь прекрасно, что Ральфа будоражит ее голое тело под коротенькой футболкой, и подсознательно чувствовала умысел в его просьбах достать то одно, то другое из верхнего шкафчика: дураку понятно, хотел полюбоваться ее задницей. Знала — и подчинялась, сама возбужденная его очевидным влечением.

Понятно, что в тот момент мотивы собственных поступков не были ей ясны до конца. Так не бывает. Джемм была убеждена, что даже самые расчетливые из людей не всегда способны проанализировать свои действия. И у них случаются проколы. Средний же человек сплошь и рядом сначала что-то делает, а уж потом оглядывается. Откровенное влечение Ральфа ей приятно, и игнорировать этот интерес она не может. Джемм со стыдом вспоминала, как радостно екнуло ее сердце при известии о предстоящих выходных наедине с Ральфом. НО! Ни в эти выходные, ни еще когда-либо, если уж на то пошло, между ними ничего, абсолютно ничего, ни-че-го не произойдет. Нет. Ни за что. Ни в коем случае.

Сегодняшнее заявление о разрыве с Клаудией спровоцировало новую волну непрошеных чувств. Ральф ни с кем не связан. Ральф свободен. Джемм понятия не имела, почему это так важно для нее… и почему ее сердце от этой новости ухнуло в желудок и принялось выделывать там сальто-мортале. Разумеется, она была рада этому разрыву, поскольку за два с половиной месяца жизни на Альманак-роуд успела привязаться к Ральфу и желала ему счастливых отношений с достойной женщиной, а не тычков от вечно недовольного ходячего кошмара. Конечно, она была довольна, потому что разрыв с Клаудией мог стать для Ральфа началом новой жизни. Все верно. Но какая-то ее частичка радовалась только тому, что Ральф снова одинок и свободен. А потом она предложила найти ему достойную пару и сама же стушевалась. Глупо, ей-богу. Была бы тайно влюблена в Ральфа — еще можно было бы понять собственное смущение, но ведь влюблена она в Смита, а к Ральфу привязана как к другу. Но не любит. И он ее не любит.

— Что делаешь сегодня? — вдруг бросила Джемм, чтобы стряхнуть странное наваждение. И добавила, поднимаясь с дивана: — Первый вечер свободы как-никак.

— Да так, ничего особенного. Хотел побыть дома, набросками заняться.

— Слушай, а пошли со мной! Мы «У Фалькона» собираемся.

— Кто это «мы»?

— Друзья. У Бекки сегодня день рождения, так что народу будет прилично.

Ральф быстро прикинул все за и против: вечер в одиночестве или вечер с Джемм?

— Отлично. Когда идем?

На дорожку Ральф скрутил косячок с травкой.

— Честно говоря, даже не знаю, что это за штука, — заметил он, вынув щепотку из пакета, — но стоила чертовски дорого и пахнет улетно.

— Выглядит как дерьмо скунса, — возразила Джемм. — Ты поосторожнее.

— Ерунда!

Раскурив на пару косячок, они оделись потеплее и вышли на вечерний морозец. Где-то на полпути оба поняли, что вляпались.

— Черт! — пробормотала Джемм. — Я уже под жутким кайфом.

— Аналогично, — кивнул Ральф.

— Предупреждала, чтоб поосторожнее.

Сент-Джеймс-роуд была пустынна и празднична, вся в слепящих и мигающих витринах, неоновых рекламах и рождественских огнях. Редкие компании держались на ногах не крепче Ральфа и Джемм. Ничего удивительного — последние выходные перед Рождеством.

Хихикая, парочка добралась до перекрестка. На Сент-Джонс-Хилл народу прибавилось; двери станции подземки выплевывали окоченевших пассажиров, еще не потерявших надежды успеть в «Маркс и Спенсер». Джемм с Ральфом перешли дорогу и ввалились в паб «У Фалькона», встреченные волной тепла и пивного духа, громкими мужскими голосами и взвизгами женского смеха. Огромный полукруглый зал, обставленный в викторианском стиле, был полон под завязку, так что к стойке пришлось проталкиваться, работая локтями.

— Я закажу, — сказала Джемм. — Ты что будешь? Она встала на перекладину для ног, прибавив себе пару дюймов, и навалилась на стойку. Многолетний опыт подсказывал, что это единственный способ добиться обслуживания в пабе, забитом мужиками, — женщин официантки обслуживали в первую очередь.

— Две пинты «Лёвенбрау», — проорала Джемм, поймав взгляд барменши.

Ральф с кружками в руках следовал за Джемм, пока та, выискивая приятелей, петляла между компаниями клерков при галстуках или студентов в джинсах и джемперах.

Радостный возглас, взмах рукой, масса незнакомых Ральфу лиц, вал тут же забытых имен, эхо одного и того же вопроса «А Смит где?», любопытные взгляды, дружеские рукопожатия, шумные разговоры.